Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко

Сашка, сжав зубы, взяла конверт со стола, сунула во внутренний карман куртки. Почувствовала себя побирушкой.

Лиза наконец-то отключила тренажер, замедлила шаг, соскочила с ленты, не заботясь о том, чтобы выровнять дыхание. Ни капли пота не блестело на ее лбу, ни пятнышка влаги не проступило на тонкой спортивной куртке с длинными рукавами. То ли она в самом деле была живым манекеном, то ли «интенсивная физическая нагрузка», прописанная в расписании, сделала из Лизы олимпийскую чемпионку.

Она остановилась перед Сашкой, расточая запах спортивного дезодоранта:

– Покажи руку.

Сашка растерянно посмотрела на свои ладони. Лиза, выждав паузу, поддернула правый рукав: над сгибом локтя у нее темнела татуировка, округлый знак с реверса золотых монет Фарита Коженникова.

Сашка неуверенно огляделась – все смотрели не на Лизу, а на нее. Сашка, сглотнув, потянула рукав трикотажного свитера: ничего, естественно. Чистая кожа.

– Интересное кино, – сказала Лиза, сдвинув тонкие светлые брови. – Тебя не проштамповали, но ты на четвертом курсе. Самохина, как обычно, вечное исключение из правил.

– Я не набивалась, – Сашка рывком вернула рукав на место.

Лиза прищурилась:

– Коженников за тебя вписался, да?

На этот раз Костя дернулся так, что пустой стакан из-под кофе упал и покатился по полу. Сашка, оказывается, напрасно расслабилась: ее однокурсники играли в добрых и злых следователей, и роль злого, естественно, досталась Лизе.

– Фарит Георгиевич Коженников, – медленно сказала Сашка, глядя Лизе прямо в зрачки, – ясно дал понять, что за свою… услугу очень дорого с меня спросит. Вы все знаете, что это значит. От тебя он тоже не требовал невозможного, Лиза?

Блондинка изменилась в лице. Подняла средний палец характерным оскорбительным жестом, и Сашка вдруг увидела ее руку у самого лица – хотя Лиза стояла в пяти шагах от нее и не сдвинулась с места. Средний палец на немыслимо длинной руке Лизы превратился в костяной крюк, поддел ткань свитера на Сашкиной груди и рассек одежду, мимоходом коснувшись кожи. Сашка отпрыгнула; Лиза ухмыльнулась и вышла, не оборачиваясь.

Уютно булькала кофемашина. Где-то на улице Сакко и Ванцетти, далеко и глухо, просигналил автомобиль. В остальном было так тихо, словно Сашка явилась в морг, а не в студенческую общагу.

– Зря ты так, – рассудительно сказала Юля Гольдман. – Ты же знаешь, если Лизке напомнить, что с ней делал тогда Фарит, – она бесится…

– Я – зря? Это я?! – Сашка зажала ладонями порез на свитере, не то стесняясь, не то ожидая, что из прорехи вывалится сердце.

– Мы все сейчас ужасно нестабильны, – мягко проговорил Денис, оценивая Сашкину реакцию. – Стабилизация закончится перед летней сессией. Поэтому надо как-то щадить друг друга…

– А она меня щадит? – Сашка тяжело дышала. – Как она никого не убила до сих пор, с такими кунштюками?!

– За агрессию нам дают штрафные, – Андрей Коротков вздохнул. – Не жалуйся никому, пожалуйста. Не будешь?

Сашка хотела ответить что-то хлесткое, но в этот момент Костя поднялся, по-прежнему не глядя на нее:

– У меня есть нитки и иголка. Надо зашить, пока дальше не расползлось. Идем.

* * *

В его комнате было непривычно чисто. Разительная перемена – в прежней общаге у парней только что не носки в кастрюлях плавали. Костя сидел на краю аккуратно застеленной кровати, Сашка – на офисном стуле у стола. Над столом висела доска, чисто вытертая, на полке рядом лежали цветные маркеры, и Сашка отводила от них взгляд, как от инструментов из прозекторской.

Костя работал иголкой. На его руке была отлично видна татуировка выше локтя, не темно-серая, как у Лизы, а кирпично-красная. Округлый знак, символизирующий Слово.

– Это больно? – зачем-то спросила Сашка, поправляя махровое полотенце на плечах – Костино полотенце.

– Вообще нечувствительно. Мы после экзамена не сразу сообразили, что нам сделали тюнинг, – он улыбнулся. – Я сперва подумал, может, она временная… знаешь, хной… или чернилами нарисовали…

Он шил тщательно и прочно, будто заделывал рваный парус. В том, что свитер будет выглядеть именно штопанным на самом видном месте, Сашка не сомневалась.

– Мне показалось, ты за что-то на меня обижаешься, – сказала Сашка. – И не хочешь видеть.

Костя вздохнул:

– Помнишь Портнова? «Когда найдете слово, достойное того, чтобы быть сказанным…» Это слово – Женька. Одно слово. Понимаешь?

– Кажется, да, – сказала Сашка глухо.

– Нам никто не объяснил, почему она провалилась и что сделала не так. – Он размашисто укладывал стежок за стежком. – Но я-то знаю. Перед экзаменом она подошла ко мне и сказала, что я использовал ее… как презерватив. Сначала переспал с ней, потому что мне нужна была баба, а ты слишком высоко себя ценила для быстрого секса под тумбочкой. Потом я женился на ней, чтобы ты ревновала. Я заставил Женьку поверить, что у нас с ней семья. Потом ушел и стал спать с тобой, когда ты милостиво разрешила. Представляешь, экзамен вот-вот, а она мне все это выкладывает… Тут нас позвали в зал, и она потащила все с собой – все свои страсти. А я просто охренел и в этом охренении сдал экзамен на «пять», сам не понял как. А когда после экзамена вышел в холл и на доске с ведомостями увидел, что вы провалились – ты и она…

Он замолчал и опустил голову.

– Костя, – шепотом сказала Сашка. – Ты не виноват ни перед Женькой, ни передо мной.

Он не ответил. Сашка, не в силах усидеть, встала и прошлась по комнате, придерживая на плечах полотенце:

– Объясни мне! Если ты не человек… нас ведь предупреждали, что после экзамена мы закончимся как люди и начнемся как понятия… как ты можешь все это чувствовать?

– Потому что это не противоречит друг другу! – он укололся иголкой, поморщился, слизнул каплю крови. – Все имеет грамматический смысл. Предательство, манипуляция… зависть, ревность… Женька провалилась, потому что я поступил с ней как… ну, как поступил. И с тобой – тоже. Когда я это осознал… Почти не смог учиться, третий курс окончил со всеми тройками. Физрук отправил меня на пересдачу…

– Что?!

– Да, – Костя коротко вздохнул. – А я как раз зимой, в феврале еще, подобрал на улице щенка… Больше никогда не буду так делать.

– Костя, – пробормотала Сашка, чувствуя, как трескаются губы, будто пустыня.

– Да, – он кивнул. – Мы все думали, что, перейдя в грамматическую форму на экзамене, станем свободными. От страха. От… всего этого. Великая Речь прекрасна и гармонична… Это правда. Но не вся правда. Они скрыли от нас кое-что: мы прогрессируем как понятия, только пока в нас остается что-то человеческое. Само по себе