Цвет мести – алый - Галина Романова

Что же он, убийц чужих людей всегда разыскивал, на ходу подметки рвал, а о своей бывшей забудет? Не простит же он себе этого никогда, точно не простит! Так и засядет это занозой в сердце: что вот – мог, но ничего не сделал.

К тому же ему не давали покоя и мысли об этом увальне Белове, которому на «раз» удалось разговорить персонал кофейни. С Беловым-то они поговорили, а его встретили сухими официальными отнекиваниями. Ничего и никого не видели и знать, мол, ничего не знаем! Не бряцать же перед ними оружием, в самом деле! Брови он похмурил, покивал да и ушел. Выслушал обстоятельный рассказ Вениамина, даже похвалил его через свое величайшее «не хочу». Договорился работать с ним в тесной сцепке, раз уж так все сложилось. И теперь – что же? Все бросить, да? Позволить Белову водрузить на свою лобастую голову лавровый венок? А он ведь этот веник и получит! Он примется бродить туда-сюда, месить снег своими ужасными ботинищами и настырно добиваться правды. И добьется. А он – Горелов – потом лишь кисло улыбнется, потому что он – не захотел, потому что он Сизых послушался, потому что не счел нужным…

Нет, нет и еще раз – нет! Он это дело не забросит. Хотя бы из природного упрямства!

Ну, и перед Захаровым он извинится, не убудет от него. Запил он, говорят. В офисе который день не появляется. Жену по дому гоняет, домработницу…

Слюнтяй какой, а? Чуть его за хоботок взяли, он тут же слюни и распустил. Или он по подружкам так убивается?..

– Здрассьте. – Горелов чуть склонил голову перед красавицей Машей, встретившей его у ворот дома со страдальческим, бледным до синевы лицом. – Войти можно?

Она поколебалась, не зная, что ответить. Потом отступила в сторону, и Горелов вошел в ворота. Раньше они не запирались, помнится. И он благополучно добирался до двери в дом самостоятельно. Ударял в гонг. Именно! Звонка-то у них нет. Блажь какая, да? Ему открывали, он входил. Теперь вот и ворота заперты, и Маша заметно поблекла, дела их, видимо, идут все хуже и хуже.

– Супруг дома? – поинтересовался он, входя за ней в дом. – У меня к нему дело.

– Уголовное? – попыталась она пошутить, но вышло как-то кисло, со слезами в голосе. – Простите.

– Все в порядке. Не стоит так переживать. – Горелов сдержанно улыбнулся. – Так где он?

Маша неуверенно топталась на пороге в коротких меховых ботиночках и курточке на пуху, в которых встретила его у ворот. Топталась и почему-то не раздевалась. То ли ей удрать хотелось, то ли проводить его к выходу. Пойми ее – тонкую женскую натуру!

– Там он. – Она махнула рукой в сторону громадной кухни, откуда доносились какие-то стуки и звон посуды. – Умоляю вас, будьте осторожны!

– Все так плохо? – все же спросил Горелов, снимая плащ, к которому уже неделю тому назад пристегнул меховую подкладку, зима-то не на шутку завьюжила.

– Взгляните сами, – вздохнула она и все же разделась. Потом вдруг, переобувшись в домашние туфли, испуганно встрепенулась и вскинула на него глаза, как затравленный зверек. – Вы ведь не арестовывать его приехали?!

– Нет, конечно! Успокойтесь же, Мария Николаевна. Успокойтесь!

Она кивнула и тут же ушла по лестнице куда-то на второй этаж. Горелов направился к кухне.

Гремела, оказывается, домработница. Сердито гремела, настырно. Стульями, расставляя их по местам вокруг огромного овального стола. Кастрюлями тоже гремела, вынимая их из посудомоечной машины. Дверцами шкафов опять же громыхала.

На хозяина, сонно развалившегося на стуле за столом, она, казалось, совершенно не обращала внимания. Иной раз даже задевала его то боком, то тряпкой, то огромным подносом, куда ставила пустые бутылки.

– День добрый, – поздоровался Горелов, понаблюдав с минуту за беснованием домработницы и пьяным равнодушием Захарова. Ответа не дождался. – Есть разговор.

– Прошу. – Алексей вялым жестом указал куда-то напротив себя. – Пить будешь? Сонька, давай сюда бутылку!

– Ага, щщас, еще разбегусь и подпрыгну! – просвистел ее голос, головы женщина даже не повернула. – Все, кончилась выпивка! Нету больше!

– Брешешь, нахалка, – возразил Захаров и взглянул на нее почти трезвыми глазами. – Я видел, там что-то плескалось еще. Ну!

– Ой, да жрите, не подавитеся! – вскричала она, нагнулась и откуда-то из потайного места выудила ополовиненную бутылки виски. – Когда только конец этому наступит, а?! Сил уже моих больше нет! Терплю только из-за Машеньки. Как она уйдет, так и я за ней следом!

– Она не уйдет! – испуганно дернулся Захаров и ударил кулаком по столу, но вышло смазанно, неубедительно. Он вдруг захныкал, поводя вокруг себя мутными глазами. – Куда она уйдет?! Куда? От меня? Уйдет? Я же… Я же люблю ее, дура! Куда она…

– А вы пейте, пейте больше, – предложила ему ядовитая домработница. – А потом посмотрите!

– У меня горе, дура! – хныкая, возразил ей Захаров и потянул вниз растянутый ворот несвежей футболки. С тяжелым выдохом мазнул ладонью по своей заросшей щеке. – У меня такое горе!!!

– Горе вином не залить! – на повышенных тонах выдала домработница и взглянула на Горелова, ища поддержки: – Так ведь, уважаемый?

– Совершенно верно, – поддакнул тот, усевшись за стол напротив Захарова. – Тем более что и горя-то особенного вовсе нет.

– Как это? – Мутный взор Алексея с трудом зафиксировался на госте, голова его покачивалась, заваливалась то на спину, то на грудь, то к одному плечу, то к другому, как у недоношенного ребенка, честное слово! – Как это – нет горя?

– А так. Вот, я пришел сообщить, что все подозрения с вас сняты. Дело закрыто за отсутствием состава преступления, и вы вновь стали уважаемым всеми гражданином, – скороговоркой выпалил Горелов, боясь, что может сбиться и в каком-нибудь месте его непременно стошнит – из-за своего поведения и от собственной лжи.

– А меня никто уважать и не перестал! – вдруг совершенно трезвым голосом выпалил Захаров, и голова его вдруг приобрела нормальное положение. – Важно, чтобы я сам себя уважал! Я! Себя! Сам! А я… А я себя не уважаю! И поэтому никакие адвокаты мне на хрен не нужны! Вон!!! Все – вон!!!

И вновь силы оставили его, он обмяк на стуле, едва не рухнув под стол. Спасибо, Соня подхватила его за шиворот футболки и привалила спиной к спинке стула.

– Уважение ему, вишь, подавай, – мгновенно изменившимся голосом пробормотала она и даже погладила хозяина по взлохмаченной макушке. – О Машеньке лучше подумали бы!

– Я о ней не переставая думаю, – вскинулся было Захаров. – Она – это все, что у меня есть! Это мое единственное сокровище! Больше-то… Больше-то ничего и не осталось!..

И он опять захныкал. При этом он успевал то и дело тянуться к бутылке, наливать себе и Горелову, выпивать, не закусывая, морщиться и мотать головой.

– Ничего не осталось! Никакого уважения к себе! Как я мог?! Как я мог?..

Горелову вдруг надоело это пьяное кривляние, чередующееся с пьяным же самобичеванием. Еще он женщин бедных пожалел, безрезультатно сражающихся с этим затянувшимся недугом Алекса, и решительно выбрался из-за стола. Подошел к Захарову, подхватил его под мышки и потащил со стула.

– Эй, эй, куда вы меня?! Эй! – Алексей забился, как вялая, снулая огромная рыбина, в руках Горелова, безвольно волоча ноги по полу. – Куда… меня?

– Где у вас ванная комната? – спросил следователь у домработницы, не приостановив ни на мгновение свои действия.

– Там! – обрадовалась та и заспешила вперед. – Давай, давай его, голубчика! Все нервы мне вымотал! Пьет которую неделю! Так и помереть недолго…

Иннокентий забросил Захарова прямо в одежде в ванну, пустил ледяную воду и продержал его там, все время окуная в воду с головой, минут двадцать. Тот орал, брыкался, плевался, угрожал, выл, стонал и опять плевался. Наконец Алекс затих, съежился на дне ванны, задрожал и принялся просить прощения.

– Все в порядке, – успокоил Горелов Соню и Машу, испуганно выглядывавших из-за двери. – Несите сухое белье, ставьте чайник, заварите что-нибудь поядренее, непременно – лимон, мед… будем его отпаивать.

Чаю с мятой, лимоном, имбирем и сахаром Захаров выпил аж полтора литра – залпом. Потом, запахнувшись по горло в банный халат, он глянул нахохлившимся вороном на Горелова и спросил:

– Что, это все правда, с меня обвинения сняли?

– Вам их, по большому счету, никто и не предъявлял, – поправил его Горелов, благодарно улыбаясь, – он только что принял из рук Сони полную тарелку картошки с курицей и теперь благополучно с нею расправлялся. – Вас просто попросили никуда не отлучаться из города, а вы сразу сопли и распустили!

– Ничего я не распускал, – возразил Захаров, пряча глаза и уставившись в огромную стеклянную кружку. – Больно мне за девчонок этих просто! И…

– И?..

– И обидно, что вы меня могли заподозрить! Не знал, куда мне глаза от друзей девать на похоронах. А уж мать Марго – так она вообще…

– Что?!

– Орала, что это я виноват во всем! И что муж ее бывший – мерзавец. А это ведь вы?