Атаман Устя - Евгений Салиас

— Зачѣмъ, куда… прошептала она, будто ослабѣвъ вдругъ.

— Нужда. Дѣло. Если нарвусь на начальство, вы живо ко двору утекайте, а я выберусь, и васъ еще, поди, въ пути догоню. Не въ-первой мнѣ… Ну, а коли мнѣ не сдобровать… помни свое обѣщанье… живите счастливо и меня добромъ поминайте, какъ дѣтямъ слѣдуетъ — выходи вотъ замужъ за моего Петрыня.

— Тарасъ, Богъ съ тобой! Что ты… ты будто собираешься куда, далече!.. черезъ силу, отъ отчаянья и страха, выговорила Устя.

— Такъ, родная, къ слову пришлось… Я на два денька. Ну, прости, дѣвушка.

Тарасъ обнялъ крѣпко и поцѣловался съ Устей. Почудилось ему, что губы Усти холодны, какъ ледъ и дрожатъ.

Дѣвушкѣ вдругъ захотѣлось ему прямо сказать одно завѣтное слово… но онъ живо отвернулся отъ нея и заговорилъ съ сыномъ.

— Ну, прости, сынокъ… Помни, коли что, сейчасъ утекайте домой, а то и васъ накроютъ. Да это я такъ; а черезъ два дня я вернусь безпремѣнно.

Черезъ два дня Тарасъ былъ въ острогѣ, въ кандалахъ и на цѣпи прикованъ къ стѣнѣ, какъ песъ. Берегло начальство, какъ зеницу ока, славнаго волжскаго разбойника, что двадцать лѣтъ не давался имъ, какъ кладъ.

Какъ же онъ теперь-то маху далъ?

Онъ самъ явился къ воеводѣ!..

— Погулялъ, буде! сказалъ онъ. — Намаялся да и прискучило. Судите и казните.

Боялся Тарасъ одного — кнута и Сибири. Но скоро узналъ, что съ нимъ будетъ, и перекрестился. Будетъ за всѣ его долголѣтнія лиходѣйства по низовью Волги, Камѣ и по Чусовой примѣрно строгое наказанье — четвертованье.

Узнала Устя о поимкѣ и заключеніи Тараса, и во второй разъ въ жизни сердце ея будто содрогнулось и кровью горячей облилося. Первый разъ было съ ней такъ, когда она, прискакавъ изъ острога домой, нашла домикъ отца Ѳеодора, заколоченный досками, а теперь вотъ во второй разъ… И еще тяжелѣе, еще ужаснѣе. Теперь она, благодаря признаньямъ Петрыня бездушнаго, смутно чуяла правду. Тарасъ ее любилъ, какъ же онъ уступилъ ее сыну, а самъ вдругъ попалъ въ острогъ?

Въ первую минуту Устя собралась было итти къ воеводѣ и добровольно отдаться, чтобы очутиться около Тараса, но Петрынь краснорѣчиво убѣдилъ дѣвушку, что отецъ непремѣнно уйдетъ и явится въ скорости домой. Главное дѣло имъ самимъ бѣжать скорѣе изъ города; попадутся они, тогда и Тарасъ пропадетъ изъ-за нихъ, потому что онъ ихъ не броситъ въ острогѣ, а троимъ вмѣстѣ бѣжать мудренѣе.

Чрезъ силу и противъ воли согласилась Устя, и они въ ночь осторожно покинули городъ. Съ этого дня, ежедневно, ежечасно ждала Устя атамана Тараса домой… Петрынь тоже надѣялся и утѣшалъ ее, и тоже ждалъ.

Прошелъ мѣсяцъ, эсаулъ Гвоздь отправился въ городъ развѣдать объ атаманѣ. Прошелъ еще мѣсяцъ, а ни о Тарасѣ, ни о Гвоздѣ не было ни слуху, ни духу.

Шайка безъ начальства стала разбѣгаться и бунтовать. Устя тоже собралась опять въ городъ, и Богъ вѣсть, что могла бы она сотворить съ собой, если бы отправилась, но на счастье ея вернулся эсаулъ и повѣдалъ о судьбѣ Тараса.

Атамана ихъ казнили четвертованьемъ, а голову и руки развезли по городу и прибили на заборахъ у разныхъ заставъ.

Весь городъ диву дался, да и самъ Гвоздь, разсказывая, вдругъ затрясся, вспоминая, какъ атаманъ помиралъ. Онъ исповѣдывалъ всѣ свои грѣхи народу, все кланялся земно на всѣ четыре стороны, и все повторялъ:

— Простите меня, окаяннаго, православные, замолите мою душеньку черную, грѣшную. Я человѣко-убивица, съ крови младенца новорожденнаго началъ свои лиходѣйства.

И сталъ онъ самъ просить палача, чтобы прежде ему руку его правую отрубили, чтобы ему видѣть ее, окаянную, дьяволомъ искушенную.

— А послѣднія его слова были про тебя, молодецъ! сказалъ Гвоздь: перекрестился онъ и здорово крикнулъ, подставляя голову подъ топоръ: прости, прощай, Устя.

Отъ этого слова Гвоздя — Устя, давно ужъ сама не своя, похолодѣла и повалилась на землю. Мѣсяцъ протомилась она…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Красавица-казачка, надѣвшая мужское платье для побѣга изъ острога, а затѣмъ явившаяся въ немъ на Волгу молодцомъ Устиномъ, была уже теперь давно атаманомъ.

Петрыня, дряннаго, слабодушнаго и трусливаго, не могли конечно выбрать въ атаманы; что же касается до замужества красавицы, то она слишкомъ любила память самоотверженнаго Тараса, чтобы любить его сына. Петрынь былъ ей почти противенъ, когда она вспомнила, что изъ-за него погибъ отецъ его и изъ за него потеряла она въ Тарасѣ человѣка, котораго любила. Самопожертвованіе и погибель Тараса было ошибкой, было роковымъ недоразумѣніемъ. Все сдѣлали ея молчаніе, да лукавство и ложь Петрыня. Если Петрынь не зналъ, что Устя любитъ его отца, то могъ догадываться, что на него самого она смотритъ, какъ на товарища. Разумѣется, Петрынь сначала всячески и упорно добивался любви Усти. Дѣвушка, только что принявъ атаманство, еще неувѣренная въ преданности всѣхъ молодцовъ шайки, еще незнавшая, какъ отнесутся къ ней всѣ, если узнаютъ ея полъ, — лукавила, хитрила и, не отказывая и не ссорясь съ Петрынемъ, оттягивала время.

Но вскорѣ явился въ шайкѣ новый молодецъ, котораго сразу всѣ полюбили — Егоръ Иванычъ Соколовскій, или Орликъ. Прежній эсаулъ Гвоздь, попавшись на базарѣ въ городѣ Камышинѣ, былъ угнанъ въ Сибирь, и Орлика тотчасъ выбрали на его мѣсто, хотя Петрынь добивался почетнаго званія. Новый эсаулъ, разумѣется, тотчасъ угадалъ, кто атаманъ шайки, и, какъ прежде Тарасъ, влюбился въ Устю; одновременно онъ возненавидѣла лукаваго и злого Петрыня.

Устя, имѣя теперь новаго эсаула, добраго, храбраго, умнаго и горячо ей преданнаго, уже стала дѣйствовать прямо и открыто, не стѣсняясь съ Петрынемъ. Единственно, что она считала своимъ долгомъ по отношенію къ покойному Тарасу, — не давать Петрыня въ обиду своимъ молодцамъ, которые, безъ ея защиты, давно бы уходили его.

Появленіе Орлика измѣнило окончательно поведеніе Петрыня. Онъ ревновалъ, злился и, видя, что Устя относится теперь къ нему холодно или съ нескрываемымъ презрѣніемъ, возненавидѣлъ Орлика и отчасти и ту, которую думалъ, что любитъ. Петрынь рѣшилъ отомстить Устѣ. Взяться за мщенье просто, по-разбойнически — онъ не могъ; броситься на Устю съ ножомъ, убить ее или Орлика, дѣйствовать прямо и храбро — онъ не могъ по своей врожденной трусости; его дѣло могло быть только лукавство, месть изъ-за угла, безопасная самому себѣ… и онъ задумалъ предательство.

Сначала онъ раснустилъ слухъ, что атаманъ простая дѣвка съ Дону… Многіе изъ шайки посмѣялись и не повѣрили, такъ какъ Орликъ, уже всѣми уважаемый, Ефремычъ, котораго тоже любили всѣ, поклялись, что это эхидная выдумка подлаго и дрянного парня; а тѣ, которые повѣрили Петрыню, ибо сами подозрѣвали, что атаманъ ихъ «что-то чуденъ» своимъ видомъ, отнеслись къ извѣстію, какъ каторжникъ Малина:

— А мнѣ что? Нашему брату что изъ ризы ни торчи — все батька! Лишь бы удалъ да разуменъ былъ атаманъ, да дѣла разбойныя вѣдалъ, да кормилъ хорошо и дуванъ соблюдалъ безхитростно и по-Божьему… А тамъ будь себѣ не токмо баба и дѣвка, а будь хоть птица учучанъ или рыба китъ…

А между тѣмъ атаманъ ихъ былъ молодецъ. Дѣла шли хорошо. Онъ съумѣлъ даже укромное мѣсто выискать на Волгѣ и цѣлый поселокъ устроить, и держаться въ немъ, откупаясь умно отъ ближайшихъ властей и собирая разные поборы, обдѣлыйая разныя дѣла чрезъ камышинскаго притонодержателя, дядю Хлуда.

Устя умѣла справляться съ разнохарактернымъ сбродомъ, которымъ начальствовала. Атамана всѣ уважали, иные боялись даже его гнѣва и быстрой, всегда неожиданной и короткой расправы. Разбойные обычаи низовья много помогали атаману-дѣвицѣ; атаманъ былъ воленъ въ жизни и смерти своего молодца уже по той простой причинѣ, что самъ этотъ молодецъ воленъ въ жизни и смерти всякаго прохожаго и проѣзжаго — кто сильнѣе или ловчѣе, тотъ и правъ; кто раньше всталъ, палку взялъ, тотъ и капралъ.

Устя, потворствуя во многомъ слабостямъ разныхъ молодцовъ своей шайки, въ иныя мгновенья бывала рѣшительна настолько, что про атамана сложилось убѣжденіе въ шайкѣ, что онъ за словомъ и за ножомъ въ карманъ не полѣзетъ.

— Разъ — и готово! Эдакъ-то вотъ Степанъ Разинъ завсегда дѣйствовалъ! говорили въ шайкѣ. — Любилъ онъ до смерти царевну персидскую и за собой вѣкъ таскалъ; а разъ она ему согруби — онъ ее за косы да въ воду, и пожалѣть не успѣлъ; послѣ все жалѣлъ да на воду глядѣлъ.

Однажды, когда одинъ изъ молодцовъ Усти послѣ грабежа утаилъ отъ дувана нѣсколько кушаковъ, которые надо было подуванить, раздѣливъ поровну между всѣми, атаманъ приказалъ связать три кушака и повѣсить виновнаго тутъ же, на мѣстѣ.

— Дуванъ святое дѣло! сказалъ атаманъ. И молодцы, довольные, повторяли эти слова.

Въ другой разъ Устя строго выговаривала при всей шайкѣ одному молодцу изъ цыганъ за то, что онъ продалъ ихъ коня, на которомъ поѣхалъ въ городъ, а показалъ будто онъ палъ въ дорогѣ. Обманъ былъ подтвержденъ свидѣтелями, видѣвшими его съ конемъ на базарѣ. Цыганъ клялся, что не виноватъ, а когда былъ уличенъ при всѣхъ, то со злости, остервенившись, выговорилъ: