Новые рассказы Южных морей - Колин Джонсон

Я был дедушкиным любимцем.

Наступил вечер, а в нашей деревушке, Чалоле, как всегда, было шумно: дети играли в лунном свете, толкли на ужин кокосы женщины, весело пересмеивалась на берегу молодежь.

— Останься дома, Канави, — сказала мать, — и посмотри на церемонию чани для твоего двоюродного брата.

Мать у меня была строгая, и ей очень хотелось, чтобы я знал и умел все, что полагается знать и уметь взрослому, а когда вырасту, стал таким же, как мой отец.

Вскоре к нам в дом пришли тетя Ниалау и ее сын Кичани. Мать встретила их у входа. Следом вошел муж тети Ниалау, вместе со своими родственниками, он нес еду: саговую похлебку, саго, жаренное в кокосовом масле, вареную рыбу, размятые клубни таро, бататы, орехи арековой пальмы и листья бетеля.

Когда все собрались, моя мать взяла блюдо размятого таро с кокосовым маслом и поставила перед старыми Паяпом и Ниалангис. Все замолчали.

Тетя Ниалау легонько подтолкнула сына к Паяпу, чтобы Кичани сел к нему ближе. Паяп набрал полную грудь воздуха, выдохнул его и уже потом торжественно начал:

Слушайте, предки.Вы, великие предки.Это Кичани, сын Нало.Он покидает нас, уплывает в чужие края.Вы, великие предки, Пондрос,Пвиси, Писиол, Чангол,Вот вам таро.Вот таро Пондросу,Вот таро Пвиси,Вот таро Писиолу,Вот таро Чанголу.

Он замолчал, и заговорила его жена Ниалангис:

Теперь я отдаю ваше таро.Отдаю ваше таро сыну Нало.Я зову вас, великие предки,И пусть вселится ваш дух в это таро,И пусть это таро станет вашим духом,И, когда сын Нало будет его есть,Пусть проглотит с ним все, что в вас было хорошего,И, когда вырастет и станет взрослым.Пусть это хорошее вырастет вместе с ним.

Она сунула в рот Кичани комок размятого таро величиной с яйцо, слишком большой для его маленького рта.

Съешь это, Кичани,Это дух твоих предков,И пусть это придаст тебе силыВо всем, что ты будешь делать,Чтобы ты стал как твои предки,Таким же стойким и сильным.

Так вот, оказывается, что такое чани! Устроят ли эту церемонию когда-нибудь и для меня?

Для меня ее устроили только через много лет, когда я уезжал в Порт-Морсби учиться в университете. Так, церемонией чани, закончилась для меня моя жизнь на родном острове.

Джон Вайко

Я и «балус»

Я сажал таро у нас на огороде. Солнце уже опускалось. Палку-копалку я припрятал в траве, а то вдруг какой-нибудь колдун пойдет мимо, увидит ее и заколдует. Сколько раз от этого таро родился плохо.

Я устал, сел на бревно и посмотрел на солнце. Вдруг вспомнился сон, я его видел этой ночью: наш огород, а на нем мой отец, Таниамбари, который умер очень давно. К ноге у него привязан длинный стебель онджире, а другой конец стебля привязан к огромному клубню таро. Несколько раз отец протащил этот клубень по огороду, потом поставил его на самой середине огорода торчком и отвязал от него стебель. После этого он повернулся ко мне и сказал: «Не бойся, что на огород к тебе придет колдун. Он, — тут отец показал на огромный клубень, — отец всего таро. Он созовет своих детей из разных краев, и они придут и будут расти на твоем огороде. Ни духи, ни колдуны не смогут помешать им расти. Помни, я…» Но мой сын Явита спал рядом, он толкнул меня ногой, и я проснулся, не досмотрев сон, такой хороший! Эх, успей и только спросить отца про диких свиней, которые разоряют наш огород, наверняка бы он посоветовал, что с ними делать.

Солнце уже спряталось в верхушках деревьев. Застрекотала цикада — видно, раньше меня почуяла, что скоро ночь. Мой нож валялся на земле, я поднял его и подошел к бревнам — они лежали совсем рядом, одно на другом. Выбрал небольшое бревнышко на дрова и понес домой. По дороге нарвал листьев бетеля и подумал: хорошо будет вечером пожевать.

В деревню я пришел перед самой темнотой, бросил бревно на землю, положил топор и нож под стропила, а потом сел на площадке перед входом. Моя дочь Джимана уже разводила огонь в очаге. Тут и Явита пришел с орехами арековой пальмы. Он сказал:

— Отец, дерево было очень высокое, оно, когда я взобрался за орехами, наклонилось и затрещало, но я спустился так быстро, что оно не успело обломиться.

— Сколько раз говорил тебе — будь осторожен, — сказал я. — Обе больницы, больница миссии и больница администрации, требуют: «Плати деньги!» — а откуда их взять? Случись с тобой беда, так мы бы ничем не смогли тебе помочь, и ты бы умер.

Моя жена Дане принесла миску вареного таро, бананы и бататы. Я сказал Явите, чтобы он ел, но он не стал. Похоже было, что он хочет заговорить о чем-то, только не знает, как начать.

Дане помогла ему:

— Утром Явита спросил, можно ли ему взять тебя с собой в деревню белого человека, в Порт-Морсби. Я сказала ему: лучше не надо, и так белый человек уже много раз забирал тебя в свой плохой дом. Белые начальники тебя не любят. Если ты отправишься в деревню белого человека, ты, может быть, никогда оттуда не вернешься домой.

Она замолчала. Было уже совсем темно. Дане заговорила снова:

— Надо подбросить в огонь дров — сейчас время, когда ходят духи. Это нам темно, а духам ночью светло, как днем.

— Мама, — сказал Явита, — не думай, что все белые люди плохие. Они такие же, как мы, — ведь среди нас тоже есть плохие люди и хорошие.

— Явита, — ответила ему Дане, — до того, как ты родился, я и твой отец прожили на свете уже много лет, и белые начальники всегда обращались с нами как с маленькими детьми. Ты ходил в школу и научился их языку, поэтому ты, может быть, с ними подружился. Может быть, тебе их мудрость и понятна, но не нам — между нами и белым человеком всегда стояла каменная гора. Мы и белые люди никогда не понимали друг друга. Вспомни пословицу: разорвет ветром банановый лист, не срастись ему снова, так и засохнет. Ты молодой лист, ветер тебя пока не разорвал, но помни: еще могут подуть сильные ветры…

Мне в этот разговор вступать не хотелось, и я сказал:

— Явита, ты совсем засыпаешь. Может, разведешь огонь под мужской половиной дома?

Явита взял охапку дров и пошел разжигать огонь. Джимана тоже отправилась развести огонь под их с матерью половиной — ночь была очень холодная. Когда Дане увидела, что огонь под их половиной разгорелся, она пошла туда, прихватив свою циновку. Я услышал, как она говорит Джимане:

— А я-то думала, ты уже похрапываешь!

Джимана ей ответила:

— Я хотела с тобой поговорить. Почему ты не пускаешь отца в деревню белого человека? Его братья жили в миссиях на берегу моря или работали на плантациях, они повидали мир, а теперь, когда и ему выпал случай…

— Джимана, — перебила ее Дане, — я отца не держу, пусть отправляется, но только кто за это будет платить? Ему придется лететь на «балусе», а за это платят деньги. И помни, «балус» не лодка — это на лодке гребешь себе спокойно, а если она вдруг начнет тонуть, можно до берега добраться вплавь. Но что, интересно, будет делать твой отец, если сломается «балус»? Как тогда он спасется? Замахает руками и полетит?

Я пошел на нашу половину и лег прямо над огнем, где всего теплее. Явита тоже пришел и сел, скрестив ноги.

— Отец, — спросил он, — почему ты молчал?

— Потому что все наши деньги у твоей матери. Ей и без них забот хватает, да и мне тоже — прошлой ночью дикая свинья пробралась к нам в огород и поела таро. И лодку надо доделать, и нужны лианы и жерди починить пол около верхней ступеньки.

— А если мама согласится отпустить тебя, ты отправишься со мной вместе?

— Да, если ты объяснишь мне зачем и докажешь матери, что это совсем не опасно.

— Зачем, я скажу тебе завтра, при маме. А теперь давай спать, тогда мы сможем встать пораньше и пойти на огород — я починю изгородь сам.

— Будь по-твоему, — сказал я, — приятного тебе сна.

Ногам стало горячо, я отодвинул их, подложил ладонь под голову и задумался о деревне белого человека. Думал я о ней очень долго.

Рано утром голова у меня проснулась, но телу просыпаться никак не хотелось. Внизу, под полом, послышались шаги, я заглянул в щель и увидел: это Дане идет к очагу и несет глиняный горшок и клубни таро.

Был туман, и, наверно, от этого не хотелось вставать. Я было собрался снова закрыть глаза, но Дане закричала:

— Просыпайтесь, рассвело уже! Поедите, когда вернетесь из церкви, — воскресная служба важней всего!

Совсем забыл, что сегодня воскресенье! Разбудил Явиту, и мы пошли с ним к реке, но вода была очень холодная, и купаться мы не стали, а только умылись.

Едва мы вернулись с реки домой, как затрубили в раковину — пора было идти в церковь. Люди уже шли туда вереницей, отправились и мы. Перед тем как войти, мы положили у двери таро, бататы, кокосы, бананы, дыни и огурцы — денег у нас не было, поэтому мы принесли богу пищу, которую едим сами.