Урсула Мируэ - Оноре Бальзак

— Ты будешь служить отечеству и положишься на волю Божию.

— Вы хотите, чтобы я ждал вашей смерти?

— Это было бы чудовищно с твоей стороны, вот и все.

— Людовик XIV едва не женился на племяннице выскочки Мазарини[156].

— Сам Мазарини этому противился,

— А вдова Скаррона[157]?

— Она была урожденная д'Обинье! Да и брак был тайным. Но я очень стара, сын мой, — сказала госпожа де Портандюэр, покачав головой. — Когда меня не станет, женитесь на ком угодно.

Савиньен, любивший и почитавший мать, промолчал, но сразу решил стоять на своем с не меньшим упорством и непременно жениться на Урсуле: благодаря несогласию матери мысль о девушке приобрела, как водится в подобных случаях, сладость запретного плода.

Когда после вечерни доктор Миноре и Урсула, одетая в бело-розовое платье, вошли в холодную гостиную Портандюэров, девушку пробрала нервная дрожь, словно ей предстояло просить о милости королеву Франции. С тех пор как она открыла доктору свое сердце, маленький домик Портандюэров казался ей дворцом, а его хозяйка — средневековой герцогиней, стоящей неизмеримо выше ее, дочери виллана. Никогда еще Урсула не сознавала с такой безысходностью, как велика пропасть, отделяющая виконта де Портандюэра от воспитанницы врача, дочери полкового музыканта — бывшего певца Итальянской оперы и побочного сына органиста.

— Что с вами, дитя мое? — спросила Урсулу старая дама, приглашая ее сесть рядом с собой.

— Сударыня, я смущена честью, которую вы соблаговолили мне оказать...

— Ну, милая, — ответила госпожа де Портандюэр бесконечно язвительным тоном, — я знаю, как ваш опекун любит вас, и стараюсь сделать ему приятное, ведь он вернул мне блудного сына.

— Однако, дорогая матушка, — возразил Савиньен, с болью душевной видя, как сильно покраснела Урсула и какого труда ей стоило сдержать слезы, — даже если бы мы ничем не были обязаны господину кавалеру Миноре, мы, смею заверить, с не меньшей радостью наслаждались бы обществом мадемуазель Мируэ, оказавшей нам честь своим визитом.

Тут юноша с многозначительным видом пожал доктору руку и добавил: «Вы, сударь, — кавалер ордена Святого Михаила, древнейшего французского ордена, а это, без всякого сомнения, равносильно дворянскому званию».

Безупречная красота Урсулы, красота, которой несчастная любовь придала в последние несколько дней ту одухотворенность, которой отличаются портреты кисти великих мастеров, обнажающие самую душу модели, поразила и насторожила госпожу де Портандюэр: старая дворянка заподозрила, что за щедростью доктора скрывается честолюбивый расчет. Ее фраза, обращенная к Урсуле, задела доктора, в ней звучало умышленное пренебрежение к существу, которое он любил больше всего на свете; однако старик не мог сдержать улыбки, когда услышал, что Савиньен величает его кавалером, — он разглядел в этом преувеличении отвагу влюбленного, не боящегося показаться смешным.

— В прежние времена ради того, чтобы получить орден Святого Михаила, люди шли на любые безумства, — сказал бывший лейб-медик, — но ныне, господин виконт, орден этот, равно как и многие другие привилегии, утратил свое значение! Нынче им жалуют лишь врачей да нищих художников. Короли недаром объединили его с орденом Святого Лазаря[158] — бедного малого, которого, если не ошибаюсь, вернуло к жизни чудо! Так что орден Святых Михаила и Лазаря, — своего рода символ нашего существования.

После этой реплики, исполненной достоинства и в тоже время весьма ехидной, наступила тишина; никто не хотел нарушить молчания, которое становилось тягостным, но тут в дверь постучали.

— Вот и наш дорогой кюре, — сказала старая дама и поднялась навстречу аббату Шапрону, оказывая ему честь, которой не удостоились ни Урсула, ни доктор.

Старик с улыбкой смотрел то на свою воспитанницу, то на Савиньена. Человек неумный стал бы сетовать и обижаться на обращение госпожи де Портандюэр, Миноре же с его жизненным опытом без труда обошел этот риф: он принялся обсуждать с виконтом опасность, грозящую Карлу X в связи с назначением Полиньяка главой правительства[159]. Выждав достаточно, чтобы разговор о деньгах не показался местью, доктор как бы между прочим показал старой дворянке бумаги — иск кредиторов и их расписки, подтверждающие расчеты его нотариуса.

— У моего сына нет возражений? — спросила госпожа де Портандюэр, взглянув на Савиньена; тот кивнул. — В таком случае пусть этим займется Дионис, — продолжала она, отодвигая бумаги с презрением, какого, по ее мнению, заслуживали деньги.

Унижать Богатство, по мысли госпожи де Портандюэр, значило возвышать Дворянство и сбивать спесь с Буржуазии. Несколько мгновений спустя на пороге показался Гупиль; он явился по поручению своего патрона за счетами.

— Зачем это? — спросила старая дама.

— Чтобы составить долговое обязательство; тут ведь не было передачи наличных из рук в руки, — отвечал старший клерк, нагло поглядывая по сторонам.

Урсула и Савиньен, впервые в жизни обменявшиеся взглядами с этим отвратительным существом, вздрогнули, словно при виде жабы, и в душу обоих закралось мрачное предчувствие. В языке человеческом нет названия этому смутному, неизъяснимому видению будущего, рождаемому, вероятно, деятельностью внутреннего существа, о котором рассказывал доктору Миноре последователь Сведенборга. Догадываясь, что эта ядовитая гадина сыграет в их жизни роковую роль, Урсула ужаснулась при появлении Гупиля, но вскоре, поняв, что Савиньен разделяет ее чувства, успокоилась и даже ощутила невыразимую радость.

— Этого клерка господина Диониса не назовешь красавцем! — сказал Савиньен, когда за Гупилем закрылась дверь.

— Разве нам есть дело до того, красивы эти люди или безобразны? — промолвила госпожа де Портандюэр.

— Что он безобразен — не его вина, — сказал кюре, — хуже, что он безмерно зол и способен на любую подлость.

Как ни старался доктор быть любезным, вскоре он сделался чопорен и холоден. Юным влюбленным было не по себе. Если бы не добродушие аббата Шапрона, чья кроткая веселость оживляла обед, положение доктора и его воспитанницы сделалось бы невыносимым. За десертом, видя бледность Урсулы, старик сказал ей: «Если тебе нехорошо, дитя мое, мы можем тотчас вернуться домой».

— Что с вами, милочка? — спросила старая дворянка.

— Увы, сударыня, — сурово отвечал доктор, — она привыкла к улыбкам, и душа ее зябнет.

— Совершенно неправильное воспитание, господин доктор, — сказала госпожа де Портандюэр. — Не так ли, господин кюре?

— Да, сударыня, — ответил Миноре, взглянув на священника, который не нашелся, что сказать. — Я признаю, что дал этому ангельскому созданию такое воспитание, что жизнь в свете убила бы ее, но я не умру, пока не огражу ее от холодности, равнодушия и ненависти.

— Крестный!.. Умоляю вас!.. перестаньте. Мне здесь очень хорошо, — вскрикнула Урсула, не отводя глаз от госпожи де Портандюэр; последние слова девушки прозвучали бы слишком многозначительно, произнеси она их, глядя на Савиньена.

— Не знаю, сударыня, хорошо ли у нас мадемуазель Урсуле, — сказал Савиньен, — но меня вы мучаете.

Услышав слова великодушного юноши, Урсула побледнела и попросила госпожу де Портандюэр извинить ее; она поднялась, оперлась на руку своего опекуна, попрощалась, вышла из дома Портандюэров, пересекла улицу, вбежала в гостиную и, уронив голову на крышку фортепьяно, разрыдалась.

— Почему ты не хочешь поверить моему стариковскому опыту, жесткосердое дитя?.. — в отчаянии воскликнул доктор. — Дворяне никогда не согласятся считать себя обязанными нам, простым буржуа. Они уверены, что оказывать им услуги — наш долг. К тому же старая дама заметила, что ты нравишься Савиньену и испугалась, как бы он тебя не полюбил.

— В конце концов, он ведь на свободе, и это главное, — ответила Урсула. — Но пытаться унизить такого человека, как вы!..

— Подожди немного, девочка моя, я скоро вернусь.

Возвратившись к госпоже де Портандюэр, доктор застал у нее Диониса, а также господина Бонграна и мэра Левро — свидетелей, без которых документы, подписанные в городках, где есть всего один нотариус, считаются недействительными. Миноре отозвал Диониса в сторону и шепнул ему на ухо несколько слов, после чего нотариус прочел текст долгового обязательства, согласно которому доктор Миноре ссудил госпоже де Портандюэр сто тысяч франков из пяти процентов под залог всей ее собственности. Когда Дионис закончил чтение, кюре посмотрел на доктора, и тот утвердительно кивнул ему. Бедный священник что-то шепнул своей прихожанке, но старая дама вполголоса ответила: «Я не желаю быть чем-либо обязанной этим людям».

— Сударь, матушка щадит меня, — сказал Савиньен доктору, — деньги будет отдавать она, а право благодарить вас предоставлено мне.