Жильцы - Бернард Маламуд

— Книгу можно написать, только если не расстаешься с ней. Я читаю у тебя детективы, чтобы отключиться, но стоит мне взять в руки книгу, как мысли возвращаются к собственному роману. Это не моя вина.

— А я и не говорю, что ты в чем-то виноват. Я сама не уверена в том, что говорю, совсем запуталась. — Она вздохнула и провела по лицу тыльной стороной ладони. — Я понимаю, Гарри, честное слово. Прости, что я такая нетерпеливая.

Они крепко обнялись. Он сказал, что зайдет к ней завтра. Она кивнула, глаза у нее были сухие.

В автобусе Лессера вдруг охватили сомнения: так ли значительна его новая книга, как он о ней думал в последнее время? Однако, когда он приехал домой и перелистал наиболее удачные страницы, написанные на прошлой неделе, роман вновь обрел в его воображении масштабность и смысл.

Лессер сел за стол и начал писать любовное письмо Айрин. Вспоминая начальную пору своей любви к ней, он пытался не кривя душой объяснить, что, хотя его чувство сейчас стало не таким сильным — жизнь течет, изменяется, от постоянства встреч желание идет на убыль, к тому же он ни на минуту не может забыть о работе, — он действительно любит ее и нуждается в ее любви. Опустив письмо в почтовый ящик, он вспомнил, что написал почти такое же на прошлой неделе.

Айрин же была прелестна как никогда. Она ходила в коричневых облегающих сапожках, закрепленных на икрах ремешками с золотыми пряжками, или в красных замшевых, зашнурованных черными шнурками, со своей особой грацией ступая носками внутрь. Она носила плотные короткие дорогие юбки, украшенные вышивкой блузки, а шерстяные шапочки на ней казались экзотическими цветами. Она отрезала дюймов пять своих белокурых волос, и теперь волосы у нее были чуть ниже плеч. Брови были особенно тщательно выщипаны, розовые ногти, длинные и гладкие, с продолговатыми полумесяцами. Серьги она носила висячие, замысловатых конструкций и часто любовалась на них, глядя в зеркало. Она перестала душиться духами «Гардения» и начала перебирать один сорт духов за другим. Лессер любил наблюдать, как она одевается — медленно, со свисающей из уголка рта сигаретой, отбирая вещи, которые хотела надеть. Она вся сосредоточивалась на одевании, когда одевалась. Интересно, думал он, узнает ли ее Вилли с первого взгляда, проходя мимо по улице.

Айрин спросила Лессера, сколько времени ему потребуется, чтобы закончить книгу, и он ответил: шесть месяцев, хотя на самом деле думал о десяти. Он не говорил ей, что иногда на него нападает страх, вдруг, перед самым финалом, книга развалится — страх, какого он не испытывал, когда писал два других романа. Айрин сказала, что, возможно, останется в своей прежней внебродвейской труппе, если они поставят еще одну пьесу, — впрочем, пока она не решила. К тому же она была намерена продолжать ходить на приемы к психоаналитику. Она собиралась было покончить с этим, но, поскольку у них не было никаких твердых планов, полагала, что можно походить еще с полгода, хотя, как ей казалось, знала о себе почти все самое важное. — Между прочим, я не склонна делать карьеру. Я бы предпочла выйти замуж и обзавестись семьей. Ты не разочаруешься во мне — ведь многие женщины в наши дни выбирают противоположное?

Лессер ответил, что не разочаруется.

— Полагаю, одной распротворческой личности в семье достаточно, — сказала Айрин и усмехнулась: — Какой же говенной мещанкой я стала.

Лессер сказал, что если она хочет обзавестись семьей, то вполне заслуживает иметь семью.

— Да, я хочу этого, но кто чего заслуживает? Ты действительно хочешь, чтобы мы поженились, Гарри?

Он ответил утвердительно и не сказал ничего больше. Он не добавил: дай только мне закончить книгу.

После того как Вилли исчез, Айрин сказала Лессеру, что подумает о том, чтобы съехать с этой квартиры, ибо опасается, что Вилли может снова заявиться. Она была уверена, что видеть его не сможет после того, что он сделал с рукописями Лессера. Вилли не отдал ей ключ от входной двери, а потому, решив все же не съезжать, она сменила замок. Однако Вилли не появлялся, и временами ее тревожило, что она сменила замок, словно это имело какое-то символическое значение, не совсем ей понятное, касающееся только ее самой. Она сожалела, что не знает, где он сейчас, а порой и волновалась, достаточно ли у него еды. Она была не прочь поговорить с Вилли, как с другом, узнать, о чем он думает, чем занимается. Он всегда был заводилой, когда не писал, или по крайней мере не так волновался за свою работу, как последнее время. И хотя в конечном счете он любил свою книгу о неграх сильнее, чем ее, Айрин всегда вспоминала о нем с нежностью и теплотой.

— Очевидно, меня привлекают мужчины вроде вас обоих, — сказала она Лессеру, — когда мужчина поглощен работой больше, чем мною, — быть может, как раз такой любви я и хочу. Это, наверно, у меня в подсознании, но мой психоаналитик ничего толком объяснить не может. Наверно, моя беда в том, что сама я не умею делать некоторых вещей, перед которыми преклоняюсь, и стремлюсь к близости с мужчинами, которые умеют их делать. Мне просто нравятся люди с воображением, пусть даже это страшные эгоцентристы, вечно занятые собой и способные лишь усложнять жизнь.

Пока она говорила, выражение ее лица было беспокойным, взгляд отсутствующим, она пыталась улыбнуться, но улыбки не получалось.

Когда денег у Лессера становилось совсем мало, он ограничивал свои расходы самым необходимым; исключением были билеты в кино и время от времени обед в ресторане вместе с Айрин. Однако Айрин, замечая, что он все более неохотно расстается с долларом, настаивала на том, чтобы ссужать его, когда у него не хватало наличных. Лессер принимал деньги при условии, что она позволит вернуть долг, когда он получит аванс под книгу. Он было собирался, как случалось уже не раз, попросить своего литературного агента добыть ему аванс под первый черновик его романа, но в конце концов раздумал; он предпочитал предъявлять издателям только полностью завершенную работу. Можно было бы показать законченный кусок книги, но он не желал класть им на стол лишь часть романа; могло создаться превратное представление о целом. Он при всем желании не смог бы объяснить, какая она будет, не завершив работы над нею.

Айрин напомнила ему, что, прими он девять тысяч от Левеншпиля, все было бы проще.

— Мы могли бы пожениться, Гарри, снять большую квартиру с хорошим светлым кабинетом для тебя. Какая тебе разница, где писать — в этом морге или где-нибудь еще? Я бы продолжала работать, а ты бы писал, и никто бы тебя не отвлекал.

Лессер ответил, что уже думал об этом, но работа пошла у него лучше, и он не хочет ее прерывать: ведь придется упаковывать вещи, переезжать на новую квартиру, распаковываться и заново осваиваться с новым местом для работы, а также с новым образом жизни женатого мужчины. Со всем этим придется чуточку повременить.

— Мне думалось, ты ждал от жизни чего-то большего, чем просто писательство, — сказала Айрин. — Ты сказал об этом в первую же ночь, когда мы спали вместе. Ты сказал, ты хочешь, чтобы писательство было лишь частью твоей жизни.

— Я действительно этого хочу и благодаря тебе стал не таким нервозным и одиноким. Но в данный момент главное для меня — это книга.

Роясь в ящике комода Айрин в поисках ножниц, чтобы подстричь себе волосы в ноздрях, Лессер наткнулся на старый моментальный снимок. На нем был изображен Вилли, смеющийся над яйцом в руке, весьма симпатичный без своей жесткой эспаньолки и пушистых усов, несмотря на пучеглазость. Причиной тому была его улыбка.

— Я относился к нему по-человечески.

*

— Гарри, — сказала Айрин однажды вечером в конце ноября, когда они сидели у нее за столом и ели картофельный салат, купленный в магазинчике на углу, — расскажи мне, о чем твоя книга. Она как будто о любви — вот все, что я о ней знаю.

Не слишком распространяясь о сюжете, Лессер сказал, что книга называется «Предвещанный конец» — название и эпиграф из «Короля Лира». Он сказал, что в ней повествуется о писателе, чернобородом, преждевременно состарившемся человеке тридцати пяти лет, постоянно сокрушающемся о том, что он потратил впустую большую часть своей жизни, по сути, не имея на это права, не выполнив, таким образом, своего предназначения. Имя его, в первом черновике, было Лазарь Коуэн. Из ночи в ночь он просыпается в поту от страха, снедаемый тревогой, ибо не умеет любить. Его нынешняя девушка еще не замечает этого, но потом поймет. Разумеется, и в его жизни случалась любовь, но она не была спонтанной, щедрой, и он не был способен на постоянство. Это все тот же сакраментальный вопрос самоотдачи, он может и не может, — слишком много неосознанных оговорок, его «я» закупорено. Любовь до определенной черты — вовсе не любовь. Его жизнь не дотягивает до его воображения.

Так или иначе, этот писатель принимается писать роман о некоем человеке, который, по его замыслу, не он и все же он сам. Его герой надеется, что сможет научиться любить так, как полагается по старинному идеалу. Он годами противился этой мысли: это рискованное предприятие, оно может не окупить себя. Все же, если по написании трех книг он обрел больше мужества, почему бы ему не обрести способности любить? Он будет писать, и благодаря какому-то чуду перевоплощения он познает измену и щедрость, а быть может, и страдание. В конечном счете, вопреки сомнениям в себе, писатель может создать персонаж, который в некотором смысле будет любить за него; и в некотором смысле любить его; это, возможно, означает — поскольку слова воздействуют непредсказуемо, — что писатель у Лессера в его книге, успешно вылепив любовь в воображении, преобразует свое собственное «я» и собственный дух; и таким образом, при удаче сможет полюбить свою девушку, ту, что в жизни, так, как ему хотелось бы, полюбить всякого, кто остается человеком в безумном мире. Вокруг этой-то трагической темы и вертится повествование. Эпиграф из «Лира» гласит: «Кто может сказать мне, кто я?» Таким образом, Лессер пишет книгу, а книга пишет Лессера. Вот на что уходит время.