«Если», 2006 № 06 - Журнал «Если»

— Ищут тебя? — спросил Челеб.

Гаджо лишь пожал плечами. И это тоже понравилось барону.

— Мне неприятности с властью ни к чему, — сказал Челеб. — У цыгана врагов и без того хватает. Если убил кого, так сразу скажи.

— Не было такого, — сказал мужчина. — Понимаешь, время послевоенное, тяжелое время, одному опасно идти, да и милиция зверствует, в каждом путнике бывшего полицая и немецкого прихвостня ищет. А в таборе до места добираться спокойнее. Не зря же у вас говорят, что кучей и батьку бить сподручнее. Вы же по всему свету ходите, много видите, людей понимать научились. Ты меня понимаешь? Только поэтому, хозяин, только поэтому. — Улыбнулся и поклялся по-цыгански: — Сожги солнце мои глаза!

— Ладно, — согласился Челеб. — Человек ты битый, цыганский закон, пусть понаслышке, но знаешь. Пойдешь с нами до Азова. Мужчин у нас мало, пригодишься. Зовут тебя как?

— Зовут Владимиром, — сказал мужчина. — А фамилию я давно забыл. Те, кто знал меня, звали Шкуриным.

— Ладно, Шкурин, — кивнул Челеб Оглы. — Коня увести сумеешь?

— Не доводилось, — сказал гаджо, скупо улыбаясь в ответ. — Думаю, не сложнее, чем кассу подломить.

— Нам такое мастерство без нужды, — отрезал Челеб. — Возьми перину, своей ведь нет. Найдешь Знатку, она тебя определит.

Известие об отъезде табор воспринял с видимым неудовольствием, но все терпеливо молчали, боясь Попасть под кнут вожака. К новому человеку в таборе отнеслись с подозрением, присматривались, но вслух пока мнения своего никто не высказывал. Об уходе Мамэна уже знали все, а кое-кто из женской половины табора уже пустил тайную слезу в пуховую подушку и теперь прятал под надвинутым платком опухшие глаза.

Во второй половине дня собрались в дорогу.

Табор еще трогался с места, а на околице деревни уже появился вчерашний милиционер и зорко оглядывал лошадей, пока табор вытягивался по сухому глинистому грейдеру. Посчитав цыганских коней, успокоился и даже фуражкой беззлобно махнул. За пять червонцев Челеб и сам бы ему помахал с полным цыганским удовольствием. Только что там говорить — была пожива, да другому досталась!

А Федяка на первой повозке уже затянул высоко и пронзительно:

Наджя, чайори, палопаны.Пдухтылла тут э-издраны.

И тут же ему с других повозок нестройно подтянули:

Наджя, чай, пал-кашта,Пусавэса трэ васты.[15]

Вот так и проходит цыганская жизнь — в дорогах, в тоске и в песнях. Ради того, что случилось, не стоило и останавливаться. Но ведь жизнь не переиграешь, то, что случилось, уже не вернется, останется бесконечно далеким, как синий степной горизонт, к которому стремятся повозки и цыганские души.

За спиной Челеба Оглы негромко вздыхал и плескался водой Гость. Душно и тесно ему было в цыганской кибитке. Торопился он дойти до конечного пункта, потому и цыган торопил.

По-над Доном прошли большую часть пути, останавливаясь лишь для короткого отдыха, а потом для чего-то свернули на Морозовскую, удлиняя путь, прошли населенными местами и снова углубились в степь, где деревень и хуторов было поменьше и еще виднелись головешки на месте бывших строений: война здесь прошлась нешуточно, и Косарь с косой своей тоже не бездельничал — вон, сколько свежих крестов и пирамидок со звездочками появилось на сельских кладбищах!

Погода стояла отличная, луна уже ушла в последнюю четверть, готовясь к новому рождению. Самое время было воровать лошадей, только вот воровать было нечего.

Гость себя не выказывал, разве что по утрам на песчаных донских отмелях можно было увидеть остовы огромных щук и судаков, говоривших о том, что он зря времени не теряет. А вот Шкурин себя показал человеком хозяйственным, хоть и гаджо, не сидел сложа руки, повозки починил, сломанные доски в них заменил, колеса скрипеть перестали. Да и шорником он оказался неплохим, почти всю упряжь отремонтировал. На верхней губе у него обозначились усы, да и щетины на небритых щеках хватало. Как у настоящего цыгана.

— Воевал? — поинтересовался Челеб, заметив у Шкурина небольшой весело позвякивающий сверточек. Монеты звенели не так, так медали государственные звенят.

— Всякое бывало, — сказал Шкурин, огорченно разглядывая треснувшее колесо, на котором давно надо было сменить обод.

— С какой же стороны?

— Слушай, хозяин, — сказал Шкурин. — Оно кому надо — былое ворошить? Война, она ведь с любой стороны война. Ты думаешь, кончилась она и все?

— Лучше бы так, — сказал Челеб.

Неизвестно, куда бы их этот странный разговор завел, только вернулись в табор женщины.

Две старухи упали на траву и чесали уставшие ноги. Вокруг толпилась хихикающая детвора, которой поход по окрестностям дался куда легче. Еще одна цыганка — пожилая и верткая, с вплетенным в седые волосы украшением из сербских монет — оживленно рассказывала:

— Далеко ходили. Ох, далеко! — она наклонилась, задрала юбки и тоже почесала темную ногу. — Там у хутора кони пасутся. Огонь-кони! Красавцы! Давно таких мои глазоньки не видели! Два вороных да один сивый — прямо для табора приготовлены.

Челеб слушал.

— Дорогу легко найти, я на путаных дорожках соломку с белыми тряпицами привязала. Не заблудятся наши.

— Что ты мне уши ломаешь словами? — сердито вскричал цыганский вожак. — Что голову ненужными мыслями манишь?

Все захохотали. Даже Шкурин, отложивший работу, усмехнулся.

— Так давно бы сказал! — не растерялась старуха. — Зачем я язык о зубы бью, зачем голос пустыми словами порчу?

Вечер прошел без особого веселья. Каждый понимал, что дело надо делать, но Челеб пока еще людей на кражу не обозначил, поэтому все на него поглядывали выжидающе. Хозяин табора особо не торопился — оценивал, выжидал и снова прикидывал, кого ему в ночь отправить. Коня угнать — не карты раскинуть. Здесь кроме хитрости ловкость нужна. А еще везение. Попавшегося конокрада бьют отчаянно и пощады не у кого просить, да и попросишь — все равно что зря воздух всколыхнешь, не простят тебя те, кого ты обворовал. А послевоенный конь в двойной цене, уж слишком много их на полях сражений уложили, может, чуточку меньше, чем людей. Подорожало хорошее конское мясо, любая кляча в хозяйстве нужна, ведь в некоторых деревнях на себе продолжали пахать или коров запрягали. Такое оно было — больное послевоенное время, не песни о нем петь, а страшные сказки рассказывать!

Ближе к ночи Челеб поднял мужчин.

Все ждали, кому он вручит уздечки — тому и на дело идти.

Две уздечки Челеб вручил своим, третью — помедлив в задумчивости — протянул Шкурину.

— Хорошая ночь вас не ждет, — сказал он. — Женщины помнут перины без вас.

А ночь благоприятствовала краже — робкие с вечера облака в ночь расстелились по всему небу, нависали низко, тяжело дыша на засыпающую землю. Жаль только, дождь не выпал. Был бы дождь, смыл бы следы.

Пришла пора помолиться небесному помощнику.

— У тебя Николы Угодника нет, — сказал Челеб равнодушному к своей участи Шкурину. — Иди в шатер, на моего помолишься!

Цыган молитв не знает, поэтому к Угоднику обращается с простыми просьбами, знает, что Угодник не может ему отказать, обещал ведь цыганам в краже лошадей помогать.

Шкурин молился иначе. Шкурин явно читал какую-то молитву. Челеб с удивлением вслушивался в слова этой молитвы, потом похвалил:

— Спаси меня от сети ловчей — это хорошо. Научишь людей, когда обратно вернетесь. Только одного ты не сказал — сколько коней надо взять! Точнее говори, сколько коней?

— На три уздечки взять хороших коней. Я с тобой, Никола, обязательно поделюсь, выжги мне солнце глаза, если обману!

— Вот так, — удовлетворенно сказал Челеб. — Почти настоящий цыган!

Подождал, когда конокрады скроются в ночи, распорядился, не повышая голоса:

— К их возвращению мы должны уже быть на колесах.

И пошел по табору, глядя на то, как готовятся его обитатели к утреннему бегству.

Нет, не будем мы рассказывать, как цыгане воровали лошадей!

Каждый себе может представить, засунь он себе уздечку за пазуху, поближе к сердцу, лихорадочно трепещущему в ожидании воровского счастья. Ночь тому свидетель, лягушки, что квакали важно в ближнем пруду, да ленивые и глупые собаки, которые только делали вид, что они сторожат хозяйское добро.

Зато три лошади — два жеребца и сивая кобыла — появились в цыганском стане. Да лошади на загляденье — и ребра не торчат, и гривы ухожены, а черные губы лошадей, несомненно, сахар знали и белые сухари.

Знатка затерла специальным составом хозяйские тавро, поверх них наложили свои, таборные, а справки о покупке лошадей давно грели душу Челеба, с фиолетовыми печатями, с росписями важных лиц — оставалось только клички указать, приметы заполнить да дату покупки проставить. Хорошие справки, и стоили они дорого. Челеб их в Дарнице покупал у директора конезавода имени Берии.