Чужая жена - Кэтрин Скоулс

Питер протянул ей руку, предлагая помощь.

— Я справлюсь, спасибо, — мотнула Мара головой.

Вскоре они уже стояли рядом на выступе. Сквозь запах зелени Мара уловила пряный коричный аромат лосьона после бритья.

Какое-то время оба молчали, разглядывая равнину под ними. Повсюду на ней виднелись пятнышки: бок о бок мирно паслись зебры и антилопы гну. В безоблачном синем небе парили белые птицы.

Питер указал на причудливые выступы скальной породы, поднимавшиеся за озером. Каменная гряда была образована красными валунами. Их поверхность избороздили темно-фиолетовые трещины, а у подножия валуны густо поросли кустарником.

— У этих камней есть название? — поинтересовался Питер.

— Мы называем их Лайен Рок, Львиными скалами, — ответила Мара, рисуя в воздухе контур припавшего низко к земле животного. — Но африканцы именуют их «камнями, которые разбросали великаны».

— Должно быть, с ними связана какая-то местная легенда, — сказал Питер.

— Есть такая. — Мара искоса взглянула на него, стараясь понять, действительно ли он готов ее услышать — гости приюта частенько выказывали, что называется, напускную заинтересованность. Питер, прищурившись, разглядывал форму каменной насыпи. — Говорят, что когда-то гиганты готовились здесь к великой битве. Они собрали эти валуны, чтобы бросать их в своих противников. Но затем пришел великий дождь и унес прочь всех гигантов. Осталась лишь груда камней.

Питер склонил голову набок, не сводя задумчивого взгляда с камней.

— После того как вы рассказали мне эту историю, гряда перестала быть похожей на льва.

От удивления у Мары даже приоткрылся рот. Когда-то она уже слышала эти слова. Собственно, это были ее слова — она произнесла их тогда, когда впервые попала сюда и Кефа рассказал ей эту историю.

— Я знаю, — кивнула она.

Они стояли, глядя вниз. Питер наклонился вперед, положив руки на ветку фигового дерева. Его руки были на удивление сильными; ладони, как успела заметить Мара, были мозолистыми, а подвернутые манжеты рубашки заметно потерлись. Если не знать, кто он, его, пожалуй, можно было принять за обычного работягу.

Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь отдаленным подвыванием генератора и гомоном колонии ткачиков. Мара могла молчать часами, но решила, что хотя бы из вежливости нужно поддержать разговор.

— Вы любите путешествовать? — поинтересовалась она. — Я уверена, что вам приходится делать это довольно часто.

— Путешествовать я люблю, — ответил Питер, поворачиваясь к ней лицом, — хотя и скучаю по детям, их у меня четверо, и жене, ее зовут Пола. Все время думаю, как они там, дома, без меня.

— Вам, наверное, хотелось бы, чтобы они ездили вместе с вами? — спросила Мара, вспомнив неразрывное единство, поразившее ее в фотографии.

Питер глубоко вздохнул.

— Да, конечно. Но Пола не из тех людей, которые любят уезжать далеко от дома. Она бы переживала здесь из-за того, что дети могут подхватить какую-то болезнь или что их укусит ядовитая змея. Она у меня городская. Нехоженым тропам предпочитает тротуары. Жаль, конечно… меня вот хлебом не корми, дай вырваться на природу, подальше от людей…

В его голосе послышались тоскливые нотки, но улыбкой Питер тут же отогнал тоску прочь, и на его лице появилось выражение, которое появляется на лице любого родителя, когда тот принимается описывать свое чадо.

— Пола всегда была такой. Но ничего не поделаешь — она такая, какая есть.

— Так или иначе, хлопот у нее хоть отбавляй — с четырьмя детьми на руках, — сказала Мара, лишь бы что-нибудь сказать. Над словами она сейчас не задумывалась, все ее мысли поглотило одно-единственное чувство, и этим чувством была зависть: муж Полы принимал ее такой, какая она есть. Не стремился изменить ее. Не требовал, чтобы она следовала за ним туда, куда ей не хотелось…

…туда, где на земле среди травы лежат окровавленные бивни… А с веревок, привязанных к ветвям, свисают отсеченные ноги — огромные и серые.

Питер очнулся и отвернул рукава рубашки.

— Пора, — сказал он. — Мне давно нужно быть на площадке.

Он подождал, пока Мара спустится со скалы, уступив ей дорогу. Затем мягко соскользнул вниз позади нее. Внизу их поджидал все тот же рейнджер с винтовкой на сгибе локтя.

Последний луч заходящего солнца ворвался в рондавель Лилиан сквозь узкую щель в голубых занавесках из китенге. Они были плотно задернуты, дверь была заперта. Комнату освещала одна-единственная электрическая лампочка, отбрасывающая мягкие тени на голые плечи Лилиан. Весь ее наряд составляла короткая шелковая юбочка, и тело казалось высеченным из мрамора, словно только что вышло из-под резца античного ваятеля. Лилиан стояла, нагнувшись над глубоким эмалированным тазиком, ее длинные темные волосы свисали на лицо. Мара стояла позади с кувшином горячей воды. Густые пряди Лилиан колыхались в мыльной пене, словно водоросли в океане в часы прилива. Маре почудилось в этом нечто зловещее, словно Лилиан тонула и ее нужно спасать.

Мара отвела взгляд и уставилась на кувшин с водой, который держала в руках. От воды поднимался пар, нагревая и без того жаркую комнату. Она вдохнула аромат дорогого шампуня, смешанный с резким запахом; последний исходил от наполненных джином и тоником стаканов, которые, по просьбе Лилиан, принес Кефа.

— Я заслужила бокальчик, — сказала она Маре. — Да и вы тоже.

Когда волосы Лилиан были тщательно промыты, Мара обернула сиреневое полотенце вокруг ее головы наподобие тюрбана. Она искренне желала услужить Лилиан, прекрасно понимая, что условия здесь разительно отличались от тех, к которым она привыкла. Мара даже подумывала о том, чтобы предложить актрисе воспользоваться хозяйской ванной. Это было единственное место в приюте, кроме кухни, где была горячая и холодная проточная вода. Но в Рейнор-Лодж было принято четкое разделение между тем, что считалось общим и личным пространством. Джон как-то объяснил Маре, что соблюдение границ этого пространства было неотъемлемой частью их уклада. Стоит поступиться границами, и порядок окажется под угрозой. Так было заведено в Рейнор-Лодж, и так было заведено во многих других местах, хотя на обширных просторах, где проходило сафари, да и в самой Танзании, были и такие места, где процветали отношения, словно позаимствованные то ли из романов Хемингуэя, то ли из голливудских фильмов, поставленных по их мотивам. Подразумевалось, что белый охотник равно искусен как в выслеживании дичи, так и в обращении с женщинами. Посему в глазах клиенток интрижка входила в программу сафари, а первым, на кого велась охота, был сам охотник. Старик Рейнор такие отношения презирал, предпочитая иметь незапятнанную репутацию, и, по словам Джона, того же требовал и от него.

Мара стиснула зубы, представив себе, что сказал бы Рейнор о связи Джона и Матильды.

— О чем вы думаете? — поинтересовалась Лилиан. Слегка склонив голову набок, она потягивала напиток. — У вас несчастный вид.

Мара выдавила из себя улыбку.

— Да так, ни о чем… о фильме. Интересно, чем закончится история.

На чело Лилиан набежала тень разочарования, затем, спохватившись, она изобразила на лице некое подобие энтузиазма.

— На самом деле это психологический триллер. До сих пор их снимали в городах. В Париже или том же Нью-Йорке. Почему Леонард выбрал Африку — чтобы всех удивить. Сценарий-то и впрямь хорош!

— Мне очень нравится ваша героиня, Мегги. То, с какой убежденностью она говорит… Она такая сильная и смелая…

Лилиан прыснула, уткнувшись в бокал.

— Она идиотка.

Мара подняла бровь, удивленная и смущенная. Перед ее глазами пронеслась ссора Мегги с Люком, та страсть и убежденность в собственной правоте, которой, казалось, пылала Лилиан.

— То есть вы хотите сказать, что не согласны с тем, что говорит Мегги?

— Абсолютно… Мегги заботится только о том, правильно ли она поступает, — отрезала Лилиан. — Лучше бы больше думала о себе. Как и все остальные. Так уж устроен этот мир.

— Но вы говорили так… проникновенно.

Лилиан рассмеялась:

— А вот это, Мара, и называется актерская игра. Я ведь актриса. Это моя работа.

— Но как у вас это получается? Как можно плакать настоящими слезами, если ничего не чувствуешь?

— Не знаю, как другие, но я всякий раз вспоминаю свою жизнь и стараюсь отыскать в памяти то, что вызвало похожие чувства лично у меня. Потом заново их переживаю. Вот так-то!

С этими словами Лилиан достала пилочку для ногтей и принялась небрежно шлифовать один из ноготков, выковыривая застрявший под ним грим; сосредоточенность, с которой она предавалась этому занятию, выглядела нарочитой. Мара попыталась представить себе, какие же события в жизни Лилиан могли вызвать взрыв гнева, который Мегги обрушила на Люка. Маре подумалось, что теплота и задушевность, возникшая между ней и Лилиан подчас столь сокровенного занятия, как мытье волос, быть может, позволяли ей расспросить актрису напрямик, но она сдержалась, памятуя о том, что Лилиан все-таки не простая смертная.