Если бы (СИ) - Фокс Оксана

– Во всем клоповнике три телика, – фыркнула Джулия. Она кряхтя, поднялась с колен, озвучив по её мнению главный недостаток меблированного дома.

Внимательно слушая, Лина улавливала оттенки новой жизни. Бывшая алкоголичка и её тринадцатилетний сын наркоман составляли усреднённый портрет постояльцев Мигеля Гальего Торо, по прозвищу – Бутч.

Спустя четыре часа все трое распрямили спины, отскоблив и натерев в комнате каждую поверхность. Джулия распахнула часть уцелевшего окна и наполнила комнату относительно свежим воздухом. Обозревая кривой карниз, она довольно обтёрла пальцы о передник и пообещала раздобыть занавеску.

Лина закрыла новый замок на все обороты. Присела на кровать, заправленную ветхим сырым бельём. Она подтянула ноги и опустила пустую голову на колени. Усталость и многочасовое напряжение сменила апатия, и только спазм в пустом желудке, не давал провалиться в забытьё.

За поцарапанным стеклом обозначилось сизое утро. Пора собираться в институт...

Лина заставила себя сползти с койки, отдёрнула в углу занавеску. Она старалась не замечать чёрную дыру в гнилых досках. Вцепилась в надколотый умывальник в ржавых разводах, упёрлась носком в пятку. Ботинки отлетели в сторону и ступни обожгло холодом. Струйка воды из кривого гусака отхаркалась и засипела. Лина крутила железный кран во все стороны, потом уронила руку. Поняла, что ищет горячую воду.

Глава 18

Зимние каникулы размели студентов из Нью-Йорка по родным городам. Пользуясь небывалыми скидками на билеты, группа Новицкого улетела в Москву.

Лина получила на электронный ящик весточку от мамы. Она писала, что бабушка больна и звала домой погостить, берясь оплатить перелёт туда-обратно.

Лина смотрела на письмо. Внутри все оборвалось. Она ходила потерянной несколько дней: раздирали сомнения и тревога. Не могла ни на что решиться, такая же больная и беспомощная. Хотела быть с родными... и не могла упустить перерыв в учёбе: она должна поправить шаткое положение, колеблющееся у края пропасти.

Сжимая и разжимая нервные пальцы, Лина набирала и вновь стирала текст. Смогла написать лишь три дня спустя. Отвечая на письмо за библиотечным компьютером, желала бабушке выздоровления и поздравляла семью с праздниками, вежливо отказываясь от поездки. Нажав "отправить", Лина покинула кабинет, ненавидя себя и презирая.

Завидя поезд, она подняла рюкзак с платформы, затолкав поглубже тяжёлые мысли. Ужас перед Нью-Йоркской подземкой сменился глотком благодатной передышки, когда добираясь в Хантс-Поинт можно расслабиться и задремать в пустом, из-за бомжей, вагоне. Лина хотела ехать долго-долго в тепле, в безопасности – вечно...

Как ни старалась, она не могла привыкнуть к ночлежке Бутча и его квартирантам. Жила в постоянном страхе. Натянутые струнами нервы звенели готовые ежесекундно надорваться. Выбивали из равновесия любые звуки: громкие и резкие, тихие и вкрадчивые, невнятные шорохи, шепотки... Вздрагивая от суеверного ужаса перед опасностью невидимой, но слышимой в воздухе, Лина затыкала уши пуговками плеера. Она с трудом выносила новый день.

Сотни раз, она хотела принять мамино приглашение и улететь домой, чтобы больше не знать этот липкий, вязкий страх. Но в последний момент, когда рука тянулась набрать номер скайпа, останавливалась. Нет. Она никогда не решится пройти этот путь снова... Отправляя домой бодрые письма с пустыми советами для бабушки, полные воодушевления и легкомысленной ерунды, морщась от омерзения, Лина выключала компьютер, оказываясь в голодной реальности.

Коченея на ветру и пересиливая неловкость, она писала портреты туристов в парках. А после, расплачиваясь за комнату в конторке Бутча, приходила к грустному выводу: рисование не прокормит – мизерный заработок съедали проезд и расходные материалы. Она задерживалась в институте под любым предлогом, тайком рисовала на продажу и выносила из аудиторий контрольные задания, меняя оценки на доллары.

Лина предлагала учебные пейзажи и натюрморты на Тайм-Сквер.

Избыточная неоновая реклама... Чрезмерные вывески... Непроходимые толпы и беспорядочный шум... Разнузданный, похотливый, объевшийся и тщеславный Тайм-Сквер смеялся, кривлялся в лицо физиономиями фриков. Модные кроссовки, высокие шпильки, дорогие пальто, дизайнерские сумки и набитые бумажники, лениво плюющие в попрошаек долларом – каждый сияющий пиксель, велели ей: убираться!

Лина убегала в промозглую конуру, все труднее выбираясь снова. Усталость и недоедание сказывались не только на успеваемости в колледже – голова туго соображала, мысли обрывались, не успевая обрести чёткость и форму. Она ходила по кругу, не находя выход.

Распродав остатки одежды, Лина оставила себе пару футболок, толстовку и джинсы. Все чаще, приходилось утром влезать в сырые вещи, не сохнущие в холодной комнате. Круглосуточные ландроматы в социальных кварталах находились в пяти автобусных остановках. Прачечные всегда были переполнены, особенно в воскресенье. Дожидаясь очереди к сушилкам, Лина успевала вызубрить конспект и подремать, но возвращаться домой приходилось поздно; и нужно выжить из ума, чтобы разгуливать по Свалке ночью.

Стирка стала роскошью, как и гигиена.

Изучив привычки охранников, Лина научилась пробираться в студенческие общежития. Прячась за шторкой душевой кабинки, наскоро мылась и, натянув одежду на мокрое тело, выскакивала на улицу как вор, каждый раз боясь попасться. Все же, эти опасные вылазки были лучше водных процедур в "клоповнике" Бутча, где мытьё волос выливалось в изощрённую экзекуцию. Раз в десять дней, неимоверным усилием воли Лина держала голову в ледяной воде, выбирая под струйкой из длинных прядей нерастворимые остатки мыла. Руки жгло, боль пульсировала в каждой клетке, слезы лились ручьём. Падая лицом на кровать, она корчилась от боли не в состоянии разогнуть синие пальцы, бесполезно прижимая их к животу, согревая холодным дыханием.

Взяв у Джулии ножницы, она срезала волосы до подбородка.

Лина избегала людей. Стеснялась однокурсников, шарахалась сверстников. При первой возможности мчалась к себе, находя спасение только у Джулии. Прикрыв глаза, убаюканная цветистыми репликами киногероев, она отпускала сведённые мускулы, глотала носом запахи скорого ужина, иногда впадая в сон без сновидений.

Забросив очередную школу, Джей редко бывал дома, шатался днями по рынкам и мусорным свалкам в компании таких же малолетних отщепенцев. Джулия закрывала его дома, но он сбегал. Поймав сына между железными гаражами, где торговали "феном", героином и другой наркотой, она выливала на него поток отборной брани, вкладывала мощь большого тела в увесистые оплеухи, не заботясь о количествах синяков на хилой фигурке, ничуть не опасаясь социальных служб. После подобных головомоек в отместку матери Джей исчезал на несколько дней. Джулия оставалась одна в двух комнатах с телевизором. Она глядела все сериалы подряд. Сидя рядом с усталой состаренной женщиной, Лина смотрела мимо экрана, чувствуя, что тоже нужна Джулии.

– Поверь мне детка, я знаю, о чём толкую, – ссыпав в кастрюлю пасту, она упёрлась кулаком в бок.

В воздухе витал волшебный аромат запечённой индейки. Рот наполнился слюной. Сглотнув, Лина напрягла громко урчащий живот.

– Лучше места не сыщешь, – попробовав соус, Джулия потянулась за квадратной коробкой со специями: – Ночная смена. Сто баксов в неделю, плюс чаевые.

– Но у меня нет документов, – вздохнула Лина, зарисовывая на газетном обрывке хмурое лицо Джея, разбиравшего на запчасти видеомагнитофон.

– Да подотрись ты своими бумажками! Ей-богу, закавыка! У кого они есть? Старине Коулу, надобны крепкие руки! Не трясись, Джулия все устроила. Это тебе подарок на Рождество, – она стукнула мальчишку по пальцам. – Хватит таскать печенье! Неси тарелки, остолоп!

Показав за спиной матери средний палец, Джей поплёлся к серванту, загремев посудой. Джулия повернулась и свела брови: