Семейство Борджа - Александр Дюма

А теперь объясним читателю, что это за новые персонажи, появляющиеся в нашем действии под таким названием.

Во время долго не прекращавшихся войн между гвельфами и гибеллинами, а также авиньонского пленения пап[56] большая часть городов и крепостей Романьи была покорена или захвачена мелкими тиранами, многие из которых получили от Империи инвеституру на свои новые владения, но, когда Германия перестала влиять на итальянскую политику, а папы снова сделали Рим центром христианского мира, все эти мелкие князьки, лишившись опоры, примкнули к святейшему престолу и, добыв новые инвеституры уже из рук папы и платя ему ежегодный оброк, удостоились титулов герцогов, графов или сеньоров и стали называться «викариями церкви».

Александр VI, вспомнив слова и поступки каждого из этих господ за последние семь лет, то есть с тех пор, как он занял трон святого Петра, с легкостью обнаружил в поведении каждого из них какое-нибудь легкое отклонение от условий договора между вассалом и сюзереном. Тогда он изложил свои претензии перед специально созданным для этой цели трибуналом, который объявил, что викарии церкви не выполнили условий инвеституры и посему лишаются своих владений, которые возвращаются святейшему престолу; однако поскольку папа имел дело с людьми, которым легче было вынести такой приговор, чем потребовать от них его выполнения, он назначил своим главнокомандующим новоиспеченного герцога Валентинуа, поручив ему лично заняться этим делом.

Викариями церкви, о которых идет речь, были: Малатеста в Римини, Сфорца в Пезаро, Манфреди в Фаэнце, Риарио в Имоле и Форли, Монтефельтро в Урбино и Каэтано в Сармонете.

Между тем герцог Валентинуа, дабы поддержать дружбу со своим родственником и союзником Людовиком XII, оставался с ним, как мы помним, в Милане на протяжении всего его пребывания в этом городе, однако после месячной личной оккупации король Франции отправился к себе в столицу, а герцог Валентинуа, приказав своим латникам и швейцарцам дожидаться его между Пармой и Моденой, отправился на перекладных в Рим с целью лично доложить папе о своих планах и выслушать последние распоряжения.

По прибытии он нашел, что богатство сестры Лукреции за время его отсутствия значительно возросло – и не благодаря ее мужу Альфонсу, будущее которого из-за успехов Людовика XII представлялось весьма сомнительным, что послужило причиной охлаждения между ним и Александром, а благодаря ее собственному отцу, у которого она пользовалась в те годы необычайным влиянием. Папа, к примеру, объявил Лукрецию Борджа Арагонскую пожизненным губернатором города Сполето и всего герцогства со всеми вытекающими отсюда жалованьями, правами и рентами. Благодаря этой должности ее могущество и положение в обществе так возросло, что она уже не появлялась на публике без кортежа в двести коней, который составляли самые знатные дамы и самые благородные кавалеры Рима. Более того, поскольку двойная любовь отца к Лукреции ни для кого не была секретом, ее покорными слугами стали первые прелаты церкви, завсегдатаи Ватикана и ближайшие друзья его святейшества; нередко можно было видеть, как кардинал подает ей руку, помогая сойти с носилок или коня, или как архиепископы спорят за право прочитать мессу у нее дома.

Между тем Лукреции Борджа пришло время покинуть Рим, чтобы вступить во владение своим государством, но так как отец не мог долго находиться в разлуке с любимой дочерью, он решил подарить ей город Непи, который, как мы помним, некоторое время назад был отдан Асканио Сфорца в обмен за его избирательный голос. Асканио потерял его, когда связал свою судьбу с судьбою своего брата, герцога Миланского, и папа, собираясь прибрать город к рукам, пригласил Лукрецию приехать туда, чтобы принять участие в празднестве в честь ее вступления во владение новым подарком.

Поспешность, с какою Лукреция исполнила волю отца, стоила ему еще одного дара: это был город Сермонета с прилегающими к нему территориями, который принадлежал семейству Каэтано. Правда, дар этот покамест был тайным – ведь сначала требовалось избавиться от двух владельцев этой вотчины: его преосвященства Джакомо Каэтано, апостольского протонотария, и молодого, полного надежд кавалера Просперо Каэтано. Оба они жили в Риме и ни о чем не подозревали, считая – один в силу своего положения, другой благодаря отваге, – что пребывают у его святейшества в фаворе, поэтому Александр решил, что никаких трудностей не предвидится. Сказано – сделано: по возвращении его святейшества в Рим Джакомо Каэтано был под каким-то предлогом арестован, заточен в замок Святого Ангела и вскоре отравлен, а Просперо Каэтано – просто-напросто задушен у себя дома. Обе смерти последовали так быстро, что ни один из братьев не успел составить завещания, поэтому папа объявил, что Сермонета и все прочее имущество Каэтано отходит к папской канцелярии, каковая канцелярия тут же продала их Лукреции за восемьсот тысяч экю, а его святейшество возвратил дочери эту сумму на следующий же день. Как ни спешил в Рим Чезаре Борджа, ему пришлось признать, что отец начал расправу с викариями церкви раньше его.

За время его пребывания во Франции неимоверно выросло состояние еще одного человека – Джованни Борджа, племянника папы, который был преданным другом герцога Гандийского вплоть до гибели последнего. Впрочем, в Риме поговаривали, что молодой кардинал милостями его святейшества обязан не столько памяти о кузене, сколько покровительству кузины. По этим-то причинам Чезаре стал относиться к Джованни Борджа с подозрением, и едва он поклялся в душе, что радоваться тому осталось недолго, как узнал, что его кузена назначили кардиналом a latere всего христианского мира и он отбыл из Рима, чтобы объехать папское государство со свитой, состоявшей из архиепископов, епископов, прелатов и дворян и сделавшей бы честь самому папе.

В Рим Чезаре прибыл только затем, чтобы побеседовать с его святейшеством, поэтому, пробыв в городе три дня и собрав все силы, которыми располагал папа, он стянул свою армию на берег реки Энца и сразу же двинул ее на Имолу, которая, будучи брошена хозяевами, сбежавшими в Форли, была вынуждена сдаться и предложить мир. Захватив Имолу, Чезаре тут же пошел на Форли.

Там его ожидало серьезное сопротивление, причем оказала его женщина: Катерина Сфорца, вдова Джеронимо и мать Оттавиано Риарио, приехав в этот город, подняла боевой дух гарнизона, встав телом и всем своим достоянием на его защиту. Увидев, что одним махом город не взять, Чезаре решил начать осаду и, сделав необходимые распоряжения, поместил артиллерийскую батарею там, где стена казалась ему не такой прочной, после чего велел вести огонь, пока не будет пробита брешь.

Вернувшись в лагерь, он нашел там кардинала Джованни Борджа, который возвращался из Феррары в Рим и, оказавшись поблизости, не захотел упустить случай нанести кузену визит. Чезаре принял его с изъявлениями притворной радости и продержал у себя три дня, а на четвертый, собрав всех своих офицеров и придворных, устроил большой прощальный обед, после чего дал Джованни письмо для папы и так же любезно с ним распрощался.

Выйдя из-за стола, Джованни Борджа тотчас же пустился в путь, но, доехав до Урбино, вдруг почувствовал странное недомогание и вынужден был остановиться; когда через некоторое время ему полегчало, он снова отправился в дорогу, однако в Рокка-Контрада ему снова сделалось так плохо, что он решил остановиться в этом городе дня на два. Почувствовав известное улучшение и узнав, что Форли взят, а Катерина Сфорца пыталась бежать и попала в плен, он захотел вернуться к Чезаре и поздравить его с победой, но в Фоссомброне, несмотря на то что он сменил карету на носилки, с ним случился третий приступ, и это оказалось его последней остановкой: в тот же день он слег и больше уже не встал, а через три дня умер.

Тело его было доставлено в Рим и без каких бы то ни было торжеств погребено в церкви Санта-Мария-дель-Пополо, где уже дожидался его друг герцог Гандийский; несмотря на богатство молодого кардинала, о нем больше даже не вспоминали, словно его никогда и на свете не было.

Так тихо и без шума уходили из жизни те, кого судьба вовлекла в стремительный вихрь честолюбия трех людей: Александра, Чезаре и Лукреции Борджа.

Примерно в то же время Рим всколыхнуло другое убийство. Дон Джованни Червильоне, прирожденный кавалерист и отважный воин, командир латников его святейшества, возвращаясь с ужина у дона Элисео Пиньятелли, кавалера ордена Святого Иоанна, был остановлен сбирами; один из них спросил, как его зовут, и когда дон Джованни ответил, сбир, видя, что не ошибся, всадил кинжал ему в грудь, а другой ударил наотмашь мечом, так что голова скатилась к ногам трупа раньше, чем сам труп упал на землю.

Губернатор Рима решил обратиться к папе с жалобой по поводу этого убийства, но, увидев, с каким видом тот выслушал новость, решил больше об этом деле не заговаривать и прекратить начатые поиски, и в результате ни один из убийц так и не был арестован. Впрочем, по городу поползли слухи, что во время своего короткого визита в Рим Чезаре встречался с женой Червильоне, которая принадлежала к семейству Борджа, и что муж, узнав об этом нарушении супружеского долга, разъярился и дошел до угроз в адрес супруги и ее любовника; когда же эти угрозы дошли до Чезаре, то он рукою Микелотто поразил Червильоне, сам находясь в Форли.