Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты зачем сюда приперся? — Бёгё-Люкэн утратила всю ласковость. Ящерица, и та была приветливей. — Кто тебя звал? Балда, ведь пропал бы ни за грош!
— Я за Нюргуном…
— Что?!
— Забрать его хочу. Из колыбели.
Я уже говорил вам, что родился простаком? Там, где надо бы соврать, я говорю правду. Ужасное качество, хуже лишая.
— Забрать?!
— Ну да! Чего ему тут лежать?
— А где ему надо лежать, по-твоему?
— Поедем к нам, на Седьмое Небо, будем в доме жить. Вместе с мамой, папой, маленькой Айталын. Я его с Кустуром познакомлю. Приедет дедушка Сэркен, станем вместе песни слушать. Всё веселее, чем здесь вертеться…
Я огляделся. Впервые я сообразил, что вертящийся остров ни капельки не вертится под моими ногами. Ну, скрипит, шатается. А что? Обычное дело. Нет, не слушайте меня! Совсем даже не обычное! Остров стоял, зато вертелось всё остальное. Огненная река, через которую я прыгал, скалы на той стороне, берега — короче, целый мир несся вокруг неподвижного острова. Лучше не смотреть, если не хочешь, чтоб тебя стошнило.
— Уходи, — велела старуха. — Быстро!
— Почему?
— Я долго не продержусь. Голодная я.
— Вас накормить?
Она рассмеялась самым отвратным образом. Так рыгают, опившись топленым маслом.
— Уходи, — совладав со смехом, повторила она. Тело старухи затряслось, зашлось мелкой дрожью. Ногти вырастали до размера когтей и уменьшались опять. — Иначе ты меня или накормишь, или убьешь. Уходи! Тяжко мне. Душно мне!
— У меня налим есть, — я раскрыл котомку. — И жеребятина.
— Сырая?
— Вяленая.
— Ты хочешь меня накормить?
— Ну да…
— Ты хочешь меня накормить?!
Бёгё-Люкэн стала чуточку больше. Горбы заплясали на ее спине, грозя оторваться и ускакать в речной огонь. Рот превратился в пасть, сверкнули кривые клыки. Я решил, что сейчас она кинется на меня, но вместо этого старуха запела. Заорала дурным голосом:
Вырывай у них из клеток грудныхСердца и легкие их,Выломай челюсти им,Вырви длинные их языки,Больше их подбрасывай мне —Бедной, старенькой няньке твоей…
Страшнее всего было то, что я узнал мотив. В раннем детстве мама перед сном пела мне колыбельную. Слова другие, но сам напев, мелодия… Я слушал песню горбатой Бёгё-Люкэн и не мог избавиться от ощущения, что рядом со мной — в Бездне Смерти, на острове колыбелей — стоит мой безвестный брат Нюргун. Слушает, улыбается, засыпает. А что? Дети всегда засыпают, если петь им колыбельные.
Жирные их спинные мозги,Многожильные их сердца,Клубящиеся их языкиПодавай мне за то,Что качала тебя,Хоть с голоду подыхала сама,А не покидала тебя!
— Налим, — глупо повторил я. — Жеребятина.
Нет, я не расширился. Тело не чуяло угрозы. Разум часто придумывает себе страхи на пустом месте. Тело умней разума: кинься старуха на меня, и ее встретил бы доспешный, оружный боотур. Встретил раньше, чем Юрюн Уолан успел бы сообразить, что наивный вопрос «вас накормить?» может означать гибельное утверждение «накормить собой».
Губи, круши,Дави, души,Всех живых —И добрых, и злых!Ноет спина,Совсем я больна,Лютым голодом голодна…
Она замолчала. Замерла. Скрутила себя бешеным усилием воли, усохла, вернулась к мирному, безобидному облику:
— Уходи!
— Вы пели эту песню ему? — спросил я. — Моему брату?
Уж не знаю, чем, но мои слова помогли ей остаться во вменяемом состоянии.
— Пела, — кивнула Бёгё-Люкэн. — Уходи, пожалуйста. Его здесь нет.
— Я вам не верю, — сказал я.
— Его забрали. Давно.
— Кто? Куда?!
— Спроси у папы. Спроси у мамы. У брата с сестрой. Кому должен задавать вопросы глупый мальчик, если хочет поумнеть на свою голову?
— Кому?
— Семье. Родным. Близким. Они ведь близкие, да?
Этот ее смех. Слушать противно.
— Я вам не верю, — повторил я.
Старуха метнулась к колыбелям. Пальцы ее забегали по огонькам, грибам, границам щелей. Быстрей, быстрей, еще быстрей! Ногти или когти, но стук стоял такой — хоть уши затыкай. В ветвях елей раздался вой, похожий на волчий, только громче и пронзительней. К счастью, он почти сразу смолк.
Крышки откинулись: все три.
— Смотри! И поторопись. Тяжко мне!
Колыбели были пусты. Вернее, они были полны-полнехоньки: радужная слизь до краев. Лежать в такой — бр-р-р! Я бы, наверное, сдох от омерзения.
— Будешь возвращаться, — старуха приплясывала на месте. Так пляшет малыш, которому страсть как хочется по малой нужде, но он не может отойти, — представляй, что всё тебе враг. Всё-всё, что вокруг.
— Зачем?
— Река — враг. Скалы — враг. Понял?
— Зачем?!
— Хочешь легкого пути? Скатерти-дорожки? Слушайся нянюшку, я плохого не посоветую.
— А если…
— Убирайся! Вон отсюда!
Ее лицо вытянулось, обретая сходство с ящеричьей мордой. Ну, я и дал деру. А что? Брата здесь нет, нечего и ждать.
— Еда! — рявкнули вслед. — Еду оставь! Обещал!
Котомку я сбросил, не оборачиваясь.
5
Брат бьет брата
Это уже вечер?
Или тучи небо затянули, тьму прежде срока нагоняют?
В прорехах туч исправно крутился серо-стальной обод. Солнце спряталось, тени смазались. Сколько меня не было в Среднем мире? В Елю-Чёркёчёх, по-моему, всё время одно время: никакущее. Совсем я запутался. Хорошо еще, не заблудился: вон она, Кузня.
Я придержал шаг. А до того несся — куда там! «Будешь возвращаться, представляй, что всё тебе враг. Всё-всё, что вокруг.» Умная старуха, даром что ящерица! Я поначалу растерялся: кого врагом считать? Почему так путь легче? А как к речке-горючке спустился, мне вдруг обидно стало — ужас! Лез, падал, страдал зазря… Злой я стал, сердитый — на себя, на речку эту, на всю бездну снизу доверху. Через огонь смаху перескочил, без разбега. И не страшно было ни капельки! Про веревку даже не вспомнил: без нее вскарабкался. Взлетел, как на крыльях! Стена гладкая? Плохая стена! Очень плохая! Я тебя — кулаком! Бац! Вот, кусок отломался. Можно ногу поставить. Бац! Обломки — градом. Пальцами возьму — дырища. Боотур лезет, боотур из боотуров! Что ты мне, Бездна Смерти? Да я тебя по камешкам разнесу!
Вот так! Так! И еще так!
Раз, и я наверху. Злой, радостный. Хорошо быть сильным! К Кузне шел — сопки мимо зайчиками шмыгали. Будто не иду я, а на коне несусь во весь опор. Про Кузню подумал — мол, скоро доберусь! — мастера Кытая вспомнил. А следом — меч, что я у кузнеца одолжил. Меч-то я сломал! Бросил в Елю-Чёркёчёх, вместе с ножнами. Как теперь мастеру в глаза смотреть? Как оправдываться? Хорош Юрюн Уолан, сын Закона-Владыки! Слова не держит!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});