Z — значит Зельда - Тереза Фаулер

Он невозмутимо стянул перчатки, снял пальто и оставил бесформенной кучей на полу. Шляпа все еще была на нем.

— Тебе стоит быть повнимательней с местоимениями, — протянул он. — Удача отвернулась от нас. Вообще-то, мы пропали.

— Что ты говоришь? Ты пьян.

— Я пьян, а мы разорены. Одно веселье с этими местоимениями. — Он театрально вывернул карманы. — Я даже обед не могу нам купить.

— Так сходи в банк.

— Ты не поняла. У нас нет ни гроша. Ни в моих карманах, ни в кошельке, ни в банке. И на твою шубу мне пришлось занять.

— У кого?

— Для такого случая — в банке «Скрибнерс». А обычно я использую банк Обера.

Я смешалась:

— Макс и Гарольд одалживают тебе деньги?

— В счет гонораров и будущих заработков. Рано или поздно я получу все эти деньги, вот только рано или поздно случилось позже, чем мне нужно.

Я прошла к гардеробной, сняла шубу с вешалки и швырнула ему.

— Отошли ее обратно!

— Не говори глупости! — Он рухнул на диван. — Ты выглядишь в ней потрясающе. Вообще-то, я считаю, тебе нужно снять все, что на тебе сейчас, и надеть шубу.

Его веки все тяжелели и наконец опустились полностью. Я понаблюдала за ним несколько секунд, думая, что он уснул. И тут, не открывая глаз, Скотт произнес:

— Не надо меня ненавидеть. Прости. Это все ради тебя.

Скотт завязал с выпивкой и закончил «Прекрасных и обреченных» — историю о молодой беспечной светской паре, которые так упивались собой, что сами себя уничтожили. Его самодисциплина так впечатлила меня, что к февралю я была уже беременна.

Глава 18

Представляя, пусть и довольно смутно, как изменится наша жизнь, когда мы станем родителями, Скотт заключил семитысячную сделку с журналом «Метрополитэн» на поэтапную публикацию «Прекрасных и обреченных», и мы решили, что лучше отправиться за границу и увидеть места, про которые нам столько рассказывали друзья. В тот момент тур по Европе, пожалуй, воспринимался как должное — после того, сколько Америка вложила в ее спасение. Мы купили билеты первого класса на «Аквитанию» и отплыли 3 мая.

До того дня мой мореходный опыт ограничивался лодкой-плоскодонкой, и корабль, как и многое в Манхэттене, потряс меня до глубины души. Целых девять палуб, на одной из которых расположился гигантский бальный зал, отделанный полированным деревом, витражами, узорами из кованного железа, мрамором и позолотой — вся роскошь, о которой только может мечтать парочка растратчиков.

— Спорим, так выглядел «Титаник», — сказала я по пути в нашу каюту.

Какая-то женщина схватила меня за руку:

— Тихо! Вы нас всех сглазите!

— Титаник, Титаник, Титаник, — пропела я, вырываясь из ее хватки. — Зарезервируйте себе местечко у шлюпок.

Немало времени мы провели в зале «Палладиум», где обитые бархатом кресла и широкий, вычурно украшенный камин давали достойный отпор промозглым атлантическим ветрам.

Всю неделю мы танцевали под звуки оркестра, ели рыбу, креветок и фазанов во всех мыслимых видах, пили изысканные игристые вина и знакомились с беспутными людьми, на которых нам еще только предстояло стать похожими. Однажды к Скотту прицепился парень с журналом «Страна теней» в руках. Он бросил журнал на наш стол и ткнул пальцем в статью.

— Здесь говорится, что вы — «признанный глашатай молодого поколения — танцующей, флиртующей, фривольной, чуть философствующей Америки», — и он принялся трясти руку Скотта с таким видом, будто ждал, что Скотт вот-вот откроет рот и начнет изрыгать золотые монеты.

Когда началась серьезная качка, мы все рассказывали друг другу истории о кораблекрушениях, как на кладбищах рассказывают о привидениях, наверное, пытаясь подготовиться к возможному исходу.

В Лондоне мы встретили друга Скотта Шейна Лесли — его тетушкой была леди Рэндольф Черчилль, чей сын Винстон пообедал со своей матушкой и с нами, а затем вернулся к своим делам, которыми его в полной мере снабжала какая-то важная должность. Тогда меня, еще совсем молодую, недостаточно впечатлил Лондон и его знаменитости, которые в той же мере казались мне напыщенными занудами, в какой я, должно быть, казалась им глупой простушкой.

Мы посетили Париж, Венецию, Флоренцию и Рим. Было странно видеть, как алкоголь подают открыто, хотя, конечно, ничего удивительного здесь не было — сухой закон в Европе не действовал. После полутысячи впечатляющих статуй, соборов, фонтанов, аллей и вилл наши глаза и мозги окончательно замылились. Мы были совершенно невежественными туристами и потому мало вынесли для себя из этого опыта.

Наше невежество никуда не делось, когда в июле мы вернулись в Штаты. Отправились в Монтгомери, уверенные, что поселимся там, чтобы быть поближе к моим родным, которые смогут обеспечить нам столь необходимую помощь и поддержку, когда родится малыш. Интересно, потому ли, что нас со Скоттом так закружила привычная нам повседневность, никто из нас не осознал, что жизнь в Монтгомери будет для Скотта так же невыносима, как и в прошлый раз?

Погостив несколько дней у моих родителей и повстречавшись с несколькими друзьями, даже я почувствовала себя совершенно чужой. Хотя я уже пресытилась впечатлениями после отъезда из Нью-Йорка, Юг казался слишком отсталым, слишком медлительным и к тому же невыносимо душным для моего положения. Постоянное неодобрение моего отца упростило решение, и к концу июля мы уже подыскивали дом в Сент-Поле.

Есть специальный термин, обозначающий людей, которые перемещаются с места на место и нигде не могут осесть надолго: «кочевники». И есть специальный термин для людей, которые просто не могут не вляпаться в неприятности; откровенно говоря, таких терминов немало. «Нестабильные», «безответственные», «заблудшие» — это только некоторые из них.

Неприятности бывают разные. Сложности с деньгами и семейные дрязги, размолвки с друзьями и разногласия с домовладельцем, проблемы с алкоголем и проблемы с законом. Из тех неприятностей, которые с ходу приходят мне в голову, мы познали все. А в некоторых стали настоящими экспертами. Порой я задумываюсь: не ищут ли творческие люди проблем, как цветок ищет солнечного света…

Единственная часть моей жизни, которая никогда не доставляла мне серьезных проблем, это моя безупречная малышка, моя прелестная Скотти. Она родилась 26 октября 1921 года, после ничем не выдающейся беременности.

Роды были долгими и ужасными — то есть тоже ничем не выдающимися. Когда я, кашляя и моргая, пробилась через туман обезболивающих, то увидела у своей кровати Скотта и медсестру, которая принесла младенца. Скотт держал в руках блокнот и улыбался так, будто хотел сказать: «Смотрите, что я сотворил!» Словно он первый отец в истории человечества или самолично родил этого ребенка.

Белое одеяльце малыша мне ни о чем не говорило.

— Это мальчик или девочка?

— А ты не помнишь? Ты то приходила в себя, то снова отключалась, — сказал он. — У нас дочка! Ты сказала, что надеешься, она вырастет «хорошенькой дурочкой», но мы не будем тебя этим попрекать.

Сестра положила спеленатого ребенка мне в руки, и мои глаза наполнились слезами.

— Ну здравствуй, крошка Патрисия, — сказала я, щекоча ее под подбородком костяшками пальцев.

Скотт склонился над нами и погладил ее по покрытой пушком голове.

— Вообще-то я подумал… Она не слишком похожа на Патрисию. Что скажешь, если мы назовем ее Франческой? Франческа Скотт Фицджеральд.

— Но… ее зовут Патрисия. Все это время я называла ее именно так.

— Франческа Скотт — ей очень подойдет, не находишь? Ведь она родилась в моем родном городе. Нужно думать о будущем девочки. Нет ничего уникального в том, чтобы быть Патрисией Фицджеральд — право слово, дорогая, это слишком обыкновенно. Ирландцы только и делают, что называют своих дочерей и сыновей всякими «Патами».

Тут вернулась сестра, и Скотт спросил ее:

— Что, если назвать ее Франческой Скотт Фицджеральд? Мы будем называть ее Скотти.

— Очень остроумно! Имя знаменитого отца — ей это понравится, это такая честь!

— Вот только ее зовут Патрисия, — напомнила я, все еще плывя в каком-то мареве. Разговор развивался слишком быстро. — Мы договорились, что это Патрисия.

— Что ж, тоже милое имя. Ничего особенного, но мило. Однако нужно иметь в виду, что она не обычный ребенок, верно?

— Это ее наследие, — сказал Скотт.

— Именно. — Сестра забрала малышку у меня из рук. — А теперь мамочке нужно отдохнуть, так что мы с вами, — она кивнула Скотту, — и с тобой, малышка Франческа, пойдем отсюда.

— Скотти, — он тронул ее крошечный носик.

— Патрисия, — выдохнула я.

Но я знала, что Скотт повторит тот же номер с каждым, кто попадется на пути, и все с ним согласятся. Никто не будет возражать своему харизматичному герою, выходцу этого городка. И все же я еще несколько недель упрямо защищала свою позицию, позволяя надежде возобладать над здравым смыслом.