Красавица и генералы - Святослав Рыбас

- Чи пан офицер больной? - улыбнулась она. - Чи кохает свою невесту?.. Не бойтесь, паненка очень порядочная. И родына у нее порядочная. Она не думает этим заниматься. Она хочет на приданое, вы разумеете? Сколько рублей вам не жалко? И мне дадите на цукерки.

Макарий тоже улыбнулся. Она появилась словно для того, чтобы сказать, что нет нужды ни о чем думать.

- Сколько же вы хотите? - спросил он, втягиваясь в странную игру.

- Вы попробуете и сами скажете. Вы останетесь довольны.

- А если мне нравитесь вы?

- Я еще девушка, пан офицер. Мое вино еще не распечатано. Но мне очень хочется.

- Я вам дороже заплачу, - сказал Макарий.

- Нет, даже за сто рублей не можно.

- А за сто двадцать?

- Не можно, не можно, - вздохнула она. - Моя подруга самая красивая. Я вам советую идти к ней.

- Нет, вы самая красивая, - возразил Макарий, чувствуя, что исчезают нравственные законы и все позволено.

- Не можно! Перестаньте! - Она подошла близко к нему, он ощутил дрязнящий запах пота и увидел, что большие навыкате глаза зачарованно смотрят на него.

- Тогда уходите, - сказал Макарий. - Пусть придет ваша паненка, я ей и так подарю денег.

- Чи вы банкир? - изумилась она. - Моя подруга зарабатывает. Вы ж не подарите ей двадцать рублей?

- Подарю. Почему же бедной не помочь?

- Даром?! - воскликнула она. - Краше дайте мне, я тоже бедная.

От мысли, что офицер может одарить другую, она потеряла осторожность и, дрожа, подступила к Макарию вплотную и прикоснулась ногой к его ноге.

- Нет, вы на подруге еще заработаете, - сказал Макарий.

- Ай, зачем вы меня дразните? - спросила она. - Мне не можно, не можно... - И стала наваливаться грудью на него. - У, нэхай оно все горит!.. Вы сказали сто двадцать? Давайте...

Игра кончилась, на него обрушилась страсть и алчность. Зачем он это сделал? Что хотел себе доказать? Эта грубая девушка его не интересовала, он не собирался с ней спать. Тогда что же? Неизвестно. Какая-то причуда.

Макарий выпроводил девушку, дав ей пять рублей. Без денег она не соглашалась уйти.

- Вам, наверное, нравятся такие, что работают с утра до ночи, как хороший варшавский лифт? - заметила она, уходя.

У Толстого на этот счет не было написано ни строчки. Граф, хотя он умер недавно, примерно через месяц после первого петербургского праздника воздухоплавания, жил почти в античную пору.

А во что верить Макарию? В силу моторов, в пулеметы, стреляющие через винт, во вседозволенность?

Он уже достиг всего, о чем мечтал, и теперь его мысли, если они не были направлены на задачу наилучшего уничтожения вражеских самолетов, были маленькими детскими мыслями.

"Страшен был только момент, когда нужно было принять решение", вспомнилась фраза из письма Нестерова о сделанной им "мертвой петле?".

Что же страшно нынешнему летчику, кроме подобного простого страха?

Отечество, прапорщик Игнатенков, наше родное отечество страшит тебя своей загадочной, непостижимой целью.

Указка учителя географии скользит над коричневыми Карпатами, зеленой Галицией, салатовым королевством Польским, рисуя невеселую картину отступления. Виктор Игнатенков знает, что после оставления нашими Домбровского бассейна в Донецком бассейне стали добывать больше угля и это выгодно шахтопромышленникам, ведь правда, господин учитель?

Еще Виктор знает, что можно на шахте купить пуд угля за двенадцать копеек, а продать за тринадцать и что такими операциями занимается служащий Азово-Донского банка Каминка.

Пока указка скользит над европейским театром и не перешла на Кавказский фронт, Виктор вспоминает, что про Каминку и торговые операции банка ему поведал Иван Платонович Москаль. О Москале думать трудно, даже досадно. Теперь он отчим Виктора, мать вышла за него, и они живут не на хуторе, а в поселке. Так удобнее Москалю, ведь он по-прежнему служит на горноспасательной станции, ему всегда надо быть готовым кого-то спасать. Он был вместе с отцом, но отец погиб, а Москаль уцелел. Конечно, человек он вполне хороший, но мать не должна была за него идти - он моложе ее и был вместе с отцом, не спас его.

Но вот указка над синим Черным морем... - да, да, Константинополь, мы помним! - и уже тычется в Закавказье, где наши теснят османов.

А каково назначение Виктора Игнатенкова на этих пространствах, поражаемых огнем?

8

Итак, юношеский нетерпеливый вопрос о предназначении...

Дивизия же была разгромлена на Закарпатских отрогах, ее бесстрашный и безжалостный командир Корнилов попал в плен; потом дивизию переформировали, генерал бежал из лагеря для военнопленных, его стали возносить как несгибаемой воли героя, а уцелевшие от геройства нижние чины, в числе которых был и Штукатуров, могли им гордиться...

Учительская указка очертила берега Ирландии - там в морской пучине немецкой подводной лодкой потоплен пассажирский пароход "Лузитания".

На фронте дивизии - ночью перестрелка между разведчиками и передовыми караулами, земляные работы, углубление траншей, постановка рогаток, делание бойниц, козырьков, ниш; тишина, прерываемая тарахтением немецких аэропланов, стрельба немногих наших орудий.

Порой противник пытался атаковать рано на рассвете.

В пять часов второго июля противник, пользуясь густым туманом, наступал двумя цепями на заставу тринадцатой роты Очаковского полка. Завязывался фронтальный бой, самый трудный и кровопролитный, ибо построен на одном огне и ударах в лоб, без маневра. Временно командующий ротой подпоручик Рогали-Левицкий приказал одному отделению скрытно выдвинуться правее рощи, где стал накапливаться противник, и косоприцельным огнем с фланга остановить его движение.

- Чтоб мозги с них вышибли! - подытожил подпоручик. И как только из тумана стали выплывать темные фигуры, им навстречу и справа полетели пули стрелков. Причем если с заставы пули кололи как колья, то справа они вычищали перед собой все пространство рекой огня. Подпоручик мог торжествовать от такой прямо-таки показательной дисциплины огня, но тут по выдвинутому отделению забил ручной пулемет. И Рогали-Левицкий вспомнил азбучную истину, что трудно пересилить чувство самосохранения и не переносить огонь на непосредственную опасность. Не успел он это подумать, как косоприцельный огонь прекратился и отделение сосредоточилось на пулемете. "Идиоты! - закричал Рогали-Левицкий. - Ну погодите у меня!"

К счастью, противник стал окапываться, дальше не пошел, а к вечеру, когда подтянули батальонный резерв, отступил без боя.

Рогали-Левицкий, однако, не испытывал удовлетворения, ибо его замысел серые герои сорвали. Похвалиться перед командиром батальона можно было только замыслом и разве что первыми минутами огненного маневра.