Полная переделка. Фантастический роман - Зиновий Юрьев

— Я его прекрасно понимаю, — так же тихо ответил я, и профессор бросил на меня сбоку быстрый благодарный взгляд.

— А где Эрни? — спросил профессор. — Он же обещал вернуться к обеду. — Он посмотрел на часы. — Пусть пеняет на себя. Прошу к столу.

Мы прошли в столовую и уселись за круглый стол, на котором у каждого кресла стояла карточка с именем. Я оказался Между Одри и молчаливым высоким типом с лошадиными зубами — инженером Харрис-Прайсом. По всей видимости, он считал, что двойная фамилия так возвышает его над прочим однофамильным плебсом, что ни разу ничего никому не сказал. Впрочем, может быть, я и ошибался. Вполне возможно, что он был просто глухонемым. Но так или иначе аппетит у него был отменный. Немолодая женщина, прислуживавшая за столом, по-видимому, знала об этом, потому что все время подкладывала ему на тарелку.

— Простите, мисс Ламонт, — нагнулся я к Одри, — вы не могли бы сказать мне, мой сосед слева вынужден есть за двоих из-за того, что у него двойная фамилия, или он носит детям пищу за щеками?

Она улыбнулась и покачала головой:

— О, я не знала, что вы такой злослов.

Обед продолжался. Мой сосед слева продолжал с какой-то мрачной решительностью нашпиговывать себя едой, Бонафонте все шел красными пятнами, профессор Ламонт смотрел на Одри с немым восхищением, а сама Одри с воодушевлением рассказывала о необыкновенном уме своей собаки, которая вышвырнула с пятого этажа на улицу ее тапки. Это было настолько прекрасно, что я даже забыл на несколько минут, где мы находимся.

После обеда Одри пригласила Бонафонте и меня немного погулять. Бонафонте угрюмо отказался, с ненавистью посмотрел на меня, и мы вышли во двор.

Одри взяла меня под руку, и мы долго молча шли по дорожке. Пал туман, и зажженные в саду фонари окружали светлые нимбы.

— Мне показалось, что вы за что-то сердитесь на меня, — сказала Одри.

— А мне показалось, что вы запрезирали меня.

— Запрезирала? За что?

— За то, что я здесь…

Если бы она что-то знала, она должна была дать мне понять.

— Боже мой, какая глупость… — Она помолчала немного. — Скажите, а что с Гереро?

Она все-таки думала о нем. В отличие от меня. Хотя именно мне, его адвокату, следовало помнить, что время идет и срок подачи апелляции приближается. Я пожал плечами.

— Ничего, мисс Ламонт. К сожалению, ничего нового…

— В прошлый раз вы спросили у меня, мог ли он совершить убийство. Я думала об этом…

— И к какому же выводу вы пришли?

— Не знаю… то мне кажется, что безусловно не мог, то появляется уверенность, что мог, и легко… Что мы вообще знаем друг о друге? И даже о себе… Вы думаете, я знаю себя? Нет. Иной раз я взгляну на себя в зеркало, посмотрю на это совершенно незнакомое лицо и думаю, что эта особа еще выкинет… Вы знаете, Язон, почему я пыталась покончить с собой?

Я промолчал.

Она смотрела на меня с какой-то настойчивой требовательностью.

— Вы думаете потому, что Гереро бросил меня? Чепуха! Просто потому, что я вдруг ощутила чудовищное одиночество — Я точечка в безбрежном мире… Одна, совсем одна. Ни людей, которым я нужна, ни дела, которое нужно было бы мне… Рисунки, попытки стать фоторепортером — все это было дамским рукоделием. Я помню тот вечер. Я вдруг ощутила свое одиночество и свою никчемность так остро, так безжалостно, что поняла — это конец. Мне было не страшно умирать. Страшно было жить…

У меня сжалось сердце Боже, до чего же нелепо устроен мир, если это очаровательное существо не могло быть счастливо. Мне вдруг остро захотелось прижать ее к груди, заслонить от зеркала и одиночества, растопить ее замороженное сердце. И я смог бы это сделать — столько я испытывал в это мгновение теплоты и нежности к Одри Ламонт. Она буквально захлестывала меня, эта нежность и теплота, мне было трудно дышать. Если бы я только мог рассказать ей… Но я не знал нужных слов. Я только взял ее руку и осторожно сжал в своей. Почему любовь всегда приносит с собой грусть?

— Не надо, Одри, — пробормотал я. — Все будет хорошо… — Я остро осознавал, какими жалкими и никчемными были мои слова, но Одри вдруг остановилась и пристально посмотрела на меня. В полутьме сада ее глаза показались мне огромными и странно напряженными. Может быть, безумными. — Это правда, Язон? — прошептала она. — Вы верите, что что-то еще может быть, что я смогу спрятаться от себя? Скажите мне, скажите! — голос ее стал требовательным, дрожащим от нетерпения.

— Да, Одри, я верю, что два человека могут уже не бояться одиночества.

Но Одри, казалось, уже не слышала моих слов. Ее рука в моей обмякла, возбуждение покинуло ее, и голос ее прозвучал тускло, когда она сказала мне:

— Спасибо, Язон. Вы ведь не сердитесь, что я вас так называю?

— Нет, Одри.

— Когда вы будете в городе?

— Не знаю… Какое-то время я, наверное, пробуду здесь.

— Через несколько дней я снова приеду, хорошо? — она посмотрела на меня искоса.

— Да. Я буду ждать тебя, Одри.

Мы подошли к дому.

— Я замерзла, Язон. Я уеду сейчас. Попрощаюсь с отцом и уеду. Не знаю почему, но, наверное, лучше уехать сейчас.

Она посмотрела на меня очень пристально и очень серьезно и прижалась губами к моей щеке. Нет, не поцеловала, прижалась. Я почувствовал, что она дрожит.

— Я должна уехать, — снова повторила она. — Сейчас же. Иначе я останусь здесь. А я этого не хочу. Не сейчас, не сегодня… Ты проводишь меня?

Я молчал. Я ничего не понимал. Ничему они хочет уехать? Она вошла в дом, а я стоял, задрав голову, и смотрел на звезды, удивительно сочные и яркие в ночном октябрьском небе. На душе у меня стало вдруг удивительно тихо и спокойно, и тепло. Словно в ней, в душе, затопилась печурка. Но только на минуту. Потому что я не мог забыть, кто ее отец и чем он занимается. Боже, почему ты делаешь жизнь такой сложной, нелепой, непонятной? Почему ты одной рукой посылаешь мне женщину, которую я, наверное, полюблю, если не люблю уже, а другой ставишь между нами бело-розового мистера Ламонта? Почему? Господь, если и слышал меня, ничего не ответил. Не ответили и октябрьские звезды, которым скорее всего тоже не было до меня дела. Я вздохнул. Увы, отвечать всегда нужно самому. По крайней мере, на свои вопросы.

В светлом стереоскопическом прямоугольнике открывшейся двери возникли Одри и ее отец. Он приподнялся на цыпочки, поцеловал дочь в щеку и что-то сказал ей. Она вышла, закрыв за собой дверь, но она тут же снова распахнулась, и на улицу вышел Бонафонте.

— Я провожу вас, Одри, — тихо сказал он.

— Спасибо, Оуэн, но у меня есть свой ключ.