Цифрономикон (сборник) - Андрей Марченко

Старик выглянул из гаража и посмотрел на скоропостижно покинувшую этот мир партнершу по домино. Пожал плечами, потом зачем-то взял с полки предмет, похожий на прикуриватель.

Димочка подумал, что дедушка чего-то недоглядел.

– Вы уверены, что вашей… что ей не нужна помощь?

Старик посмотрел на него чуть ли не с жалостью:

– А ты уверен, что тебе не нужна помощь?

– Спасибо, вы уже помогли.

Старик медленно кивнул. Во взгляде его Димочка прочитал: «Вот и проваливай». Что он и сделал с невыразимым облегчением. Заскользил прочь, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.

Пять… десять… пятнадцать минут «лексус» плелся за самосвалом, груженным дровами. Его неоднократно обгоняли, но Димочка не решался на рискованный маневр. Всякий раз, когда он пытался сместиться влево, в зрачки ему ударял свет фар встречных автомобилей, а в уши – отчаянные вопли клаксонов. От вони выхлопов начал болезненно пульсировать левый висок, усиливалось жжение в глазах, он щурился и отхаркивал густую вязкую слюну, смешанную с мельчайшей пылью. Часы постоянно напоминали, что он опаздывает. Кристи уже напряглась по этому поводу. Он чуял ее нараставшее недовольство – почему-то оно попахивало мочой, как в плохо вымытом сортире. Димочка успел удивиться такому капризу восприятия, но не стал углубляться. Потому что потом запахло еще хуже. Дерьмом. И он думал, что знает, чье это дерьмо. Во рту сделалось совсем горько и кисло. Вкус унижения. Вкус самого дна жизни…

Он пошел на обгон.

В чем ему было трудно отказать, это в умении приспосабливаться. Вот и сейчас, когда он услышал голос своей матери, уже шесть лет пребывавшей на том свете, его психика не испытала особого потрясения. Он даже успел придумать пару удобоваримых объяснений… или казавшихся ему удобоваримыми, пока тот же голос не произнес: «Через пятьдесят метров поверни направо… Всё еще хочешь трахнуть эту шлюху? Только не вздумай привести ее домой!»

Димочка скептически скривился. Возникло неразрешимое противоречие. Да, это был голос мамочки, ни малейших сомнений – ее интонации, ее обертоны, леденящая строгость, готовая вмиг обернуться плачем и жалобами на неблагодарного ублюдка… Но она никогда не сказала бы такого вульгарного слова, как «трахнуть».

На мгновение он даже позабыл про объект своего вожделения, потом покосился в зеркало, приготовившись услышать кое-что очень неприятное. Он понимал, что Кристи вряд ли покажется забавной подобная «шутка». Однако странное дело: похоже, она не заметила ничего необычного. Она глядела в открытый люк на смазанные колышущиеся звезды, меньше всего интересуясь слуховыми галлюцинациями своего водилы – до тех пор, пока он вел машину в нужном направлении. Но в том-то и дело, что Димочка уже плохо представлял, где оно, это нужное направление. Стрелка на дисплее указывала направо, и он повернул направо, как будто внутри него под воздействием чужой команды включился автопилот, а сам он сжался в комок внутри собственного, слишком просторного тела.

Он понятия не имел, откуда взялась неосвещенная дорога, уводившая в сторону от оживленной трассы. Впрочем, знатоком окрестностей он себя и не считал. Будь его воля, вообще не выезжал бы из города. Игры на природе – это для мужланов с избытком тестостерона и адреналина. А у него, по словам мамочки, больная печень. Однако теперь он не испытывал недостатка в темной энергии. В жилах текло нечто высокооктановое вместо привычной прохладной водички. Если такое возможно, он ощущал одновременно свободу и власть превосходящей силы, которая взяла на себя ответственность за всё, что было, и всё, что будет. Ему стало легко; лишь изредка кто-то, находившийся по ту сторону темноты и смерти, подгонял или предупреждал его голосом мертвой женщины: «Сейчас можешь прибавить, сынок», «Осторожно, крутой поворот, не потеряй голову!». Фары вспарывали брюхо раскаленной ночи, но, подумал Фраерман, с таким навигатором нужду в фарах испытывал бы разве что слепой. В этой мысли была некая логическая неувязочка… он так и не разобрался какая.

Кристи притаилась сзади, словно убаюканная звездами и плавной ездой. А может, завороженная гипнотическим голосом, который она слышала как нечто совершенно иное. Или она просто спала с открытыми глазами. В любом случае ее поведение казалось странным, и Фраерман ощущал эту странность как результат воздействия той же силы, что насквозь пропитала его своим дурманом. Пару раз он порывался разбудить девушку, но голос вкрадчиво пресекал эти попытки: «И что ты будешь делать, когда она выцарапает тебе глаза?» Он и впрямь не знал, что будет делать. А вот голос, похоже, знал это. Как и многое другое. И с ним было гораздо проще.

Проще, например, здесь, в этих местах без единого проблеска света – привычного, наземного, электрического. Луна и звезды были, но какие-то помутневшие, бурые, запачканные, чужие, словно отраженные в старом кривом зеркале. Фраерман не испытывал ни тревоги, ни страха. Только возбуждение, если, возбуждаясь, можно оставаться холодным, как труп с эрекцией.

То и дело во мраке проступали очертания каких-то зданий. Тяжеловесные и огромные, они вполне могли быть жилищами миллионеров, однако процветанием и благополучием тут даже не пахло. К домам вели аллеи черных, оцепеневших, пережидавших мертвый сезон деревьев. Такими же были и парки, словно намалеванные тушью на серой истлевающей ткани. Отсутствовала перспектива, отчего всё выглядело декорацией на сцене заброшенного театра.

С некоторых пор Фраерман не чувствовал жары. Он следовал указаниям голоса, которые неизменно соответствовали изображению на дисплее. Изредка фары выхватывали из темноты дорожные указатели, но он не запомнил ни единого названия. От него ускользали не буквы, хотя они были едва различимы – красное на черном, – от него ускользали значение и смысл слов. Когда он все-таки вспоминал, куда едет и кого везет, он начинал гадать, какому же извращенцу взбрело в голову развлечься стриптизом в таком месте. От кого этот подарок, а главное – кому. Но голос не оставлял сомнений в том, что скоро он всё узнает.

На что было грех жаловаться, это на здешние дороги. Они больше чем что-либо другое поддерживали ощущение пребывания за пределами времени. Выброшенный из его привычного течения, Фраерман несколько раз недоверчиво поглядывал на часы. Время шло, но очень медленно, словно впало в летаргию. Стрелки ползли тяжело и почти незаметно, будто тени обнаженных костей в безлунную ночь. Мамочкин голос с того света (или уже с этого?) как нельзя лучше вписывался в происходящее, дирижировал, направлял, заполнял пустоты в голове, которые иногда возникали и в которые могла проникнуть ересь осознания. Но голос выпалывал ересь с корнем, звучал колоколом церкви без бога, вернее, одной маленькой властолюбивой богини…