Учись видеть. Уроки творческих взлетов - Марина Москвина

Также некоторые ваши работы я рассматриваю как дневниковые зарисовки – по живости, движению, легкости и даже некоторой безалаберности.

Пушкин на дуэли

Особую нежность я испытываю к Слову за то, что оно – не всемогуще. Поэтому иногда, чтобы выразить переполняющие чувства, приходится прибегать к другим формам искусства – вязать свитеры, писать картины, лепить скульптуры или шить куклы… Я пытаюсь воссоздать растение, животное или человека, впечатлившего меня. У поэта Марины Цветаевой есть книга «Мой Пушкин». А у меня – мой.

Шел я по Комсомольскому проспекту. Настроение самое распрекрасное, солнце светит, хочется всем улыбаться и идти вприпрыжку. Вдруг вижу: впереди знакомая фигура. Пригляделся: ну, точно, Юрка! Идет своей дурацкой походочкой вразвалку, руки, как всегда, в карманах, спешит куда-то.

– Юрка! – кричу ему я.

Он даже не повернулся.

– Курицын, твою мать!

Идет, зараза, не оборачивается.

Ну, думаю, гад, ща я тебе устрою. Разбегаюсь хорошенько и со всей дури даю ему пинка. Даже перестарался немного.

Тут он поворачивается, и я чувствую, как волосы на голове становятся дыбом. Сказать ничего не могу, воздух вдохнулся, и не выдыхается, только руками размахиваю бестолково. Стоит передо мной какой-то бородатый мужик, с Юркой моим ничего общего не имеющий.

– Ты чего, охренел, что ли? – спрашивает.

Я могу только головой кивать, речь ко мне еще не вернулась.

Народец вокруг нас хихикает, смотрит, как из положения выходить будем. Ну, я так же молча поворачиваюсь: давай, мол, пинка – и квиты.

Не стал он мне мстить, не мстительный оказался. Похлопал по плечу:

– Ничего, – говорит, – и не такое бывает.

Да и пошел своей дорогой.

А я своей.

Глава 23

Поцелуй через бочку с солеными огурцами

Блокноты и дневники дают нам возможность оттачивать свою неотточенную наблюдательность. Впечатления к нам врываются в огромном изобилии. Их надо постоянно фиксировать, что само по себе уже творчество и к тому же отличное сырье для художественных и документальных произведений.

Есть такой режиссер авангардного кино Йонас Мекас. Когда он решил снимать кино, он пошел в магазин, купил камеру… и, как гласит легенда, попросил не упаковывать. Говорят, с тех пор – а прошло уже много десятков лет – он ее ни разу не выключал. Деревья, люди, пожары, новорожденные, покойники, свободные, заключенные, Литва, Нью-Йорк, земля, небо, трава, жест, жестокость, любовь, река, камень, облако, разговоры о смысле жизни – все является объектом его яростной, скачущей, алчущей камеры.

«Моя задача в том, – сказал Йонас Мекас, – чтобы полностью открыться. Я иду, как лунатик, ожидая хотя бы слабого знака или зова».

Мне кажется, про таких людей сказал мастер дзен Мумон: «Он идет по лезвию меча. Он бежит по крутому обрыву ледника».

Каждое мгновение представляет собой такое острие меча.

Я лично до того уже докатилась, что, как Йонас Мекас, фиксирую все без разбору. Каждый момент бытия имеет свою ценность, каждое услышанное слово – вес и аромат. Как я люблю проходные реплики, мелькающие в толпе лица, движущиеся на эскалаторе фигуры. Метро, троллейбус, общественный транспорт, какая-нибудь забегаловка – для меня упоительный и непревзойденный театр.

Двор, магазин, улица, соседи, моя семья – бесконечно любимые мной и дорогие люди, близкие и далекие, неведомые, тающие вдали – все для меня натура, все – палитра.

Я и сама – простой персонаж некой драмы, комедии, чистого водевиля, фарса, великолепная модель для собственного наблюдения, а также документального и художественного отображения. Вся глупость и нелепость мира заключены во мне, все амбиции, я – арена борьбы между манием величия и комплексом неполноценности. Все тут есть. Только успевай записывать.

Я – царь Кощей над златом. Мои дневники – это исключительная коллекция пейзажей, героев, ситуаций, портретов, реплик… Мешки! Вы не поверите: мешки рукописных книг – мои наблюдения за этим миром.

Кроме того, у меня чудовищная память. Знаете анекдот? Ходжа Насреддин жалуется:

– У моей жены ужасная память.

– Она что, ничего не помнит?

– Нет, – ответил Насреддин. – Она помнит все!

Я – маньяк натуры. Мои дневники никогда и никто не сможет разобрать. Даже творческое наследие чудесного еврейского поэта Овсея Дриза, который прожил жизнь в России, а писал исключительно на языке идиш, и то легче будет разобрать, чем горы моих ликующе вдохновенных каракулей.

Иногда мне кажется, когда я их сожгу, я просветлюсь. Мне станет доступно единство мира. А пока мир предстает в моих записках раздробленным и слишком многомерным.

Единственное спасение в том, что я наблюдаю жизнь и людей не холодным взглядом рептилии, а жарким, любящим взглядом. Мне чужд отстраненный холодный взгляд наблюдателя. Это очень важно. Запомните: при наблюдении за этим миром ОБЯЗАТЕЛЕН горячий взгляд, исполненный любви. Иначе ты не наблюдатель божественной игры – лилы, а просто негодяй.

Вот некоторые мои заметки. С поверхности – не слишком углубляясь:

«Как-то раз к нам на семинар пришел Юрий Коваль. Все сразу испугались читать свои произведения при Ковале. Только один не побоялся и стал читать стих, мол:

– Чтобы нарисовать снег – куплю я мел,чтобы нарисовать ночь – куплю я уголь…

Коваль очень внимательно слушал. Слушал-слушал да и говорит:

– А чтоб над мостом рисовать Ильича,Куплю я красный кусок кирпича».

«К моей маме Люсе из Казани приехал ее первый муж и остановился у нее на неделю. Она звонит мне по телефону и говорит:

– У меня мужья такие смешные! Я им рассказываю что-нибудь, а у них обоих глаза слипаются. Я им говорю: ну, идите, спите! А они: нет!!! Мы чай хотим пить!.. Ну, умора!»

«Звонит из Екатеринбурга художник Саша Шабуров:

– Я открыл в Екатеринбурге памятник литературному герою. 280 кг металла на него ушло. Это памятник… Человеку-невидимке! Постамент – и два следа: один – мой след, один – его…»

Игорь Макаревич из форточки снимает своих героев, а наш студент Сережа Тишков снизу, с улицы, снимает Игоря Макаревича. Он делает дипломный фильм об Игоре. Но Сережа не подозревает о том, что Игорь Макаревич сейчас снимает Сережу. Взгляд одного исследователя мира встречается со взглядом другого. Наблюдающий становится Наблюдаемым. Круг замыкается.

«Пилот Кучегоров

Пассажирка Коровина

Библиотекарь Кассандрова

Таксист Лоэнгрин Иванович Минаев (все правда!)»

«Валерий Медведев, автор бестселлера “Баранкин, будь человеком!”, говорил нам на семинаре:

– Вот я считаюсь остроумным человеком. А я родился не таким, совсем не остроумным. Я этот юмор в себе натренировал!»

«Юрий Коваль – гордо:

– В свою новую повесть “Бильярд по-кармановски” я смело ввел эротическую сцену – поцелуй через бочку с солеными огурцами.

«– Я тебе не забыл, – сказал Вася Лысенко, мой одноклассник, – как ты нам всем писала сочинения по Чингизу Айтматову “Прощай, Гульсары!”. Кольке на “пять”, Крюкову на “четыре”, себе на “три”, а мне на “единицу”!»

«Я, вернувшись из долгой командировки – маме:

– Ну, как ты жила тут без меня?

– Очень хорошо, – отвечает мама. – Мне тебя отлично заменял зефир в шоколаде».

«Гуляет во дворе наш сосед с попугаем. Его спрашивают: “Продаете?” “Что вы! – отвечает. – Покупать говорящего попугая – надо знать хозяина. А то купишь прохвоста и матерщинника”».

«Мой муж Лёня надевает носок за очень важным разговором об искусстве, и у него пятка с треском оголяется.

– Так проходит слава мира, – не растерявшись, говорит Лёня».

«У Сережки и у Люси в купе ехала девушка. У ее жениха фамилия ШПРОТ!

– Какой ужас! – сказал Сергей. – Когда они поженятся, она станет Шпротихой, а дети у них будут Шпроты».

«Я моей маме Люсе – нежно:

– Ты – наша Полярная звезда…

– А вы – мой Южный Крест, – отвечает Люся».

«Прекрасный детский поэт Яков Аким на утреннике, посвященном его шестидесятилетию, сказал: “Вот, ребята, как быстро летит время. Просто поверить не могу, что мне уже пятьдесят!”»

Тень от памятника выразительнее, чем сам памятник.

«Редактор журнала “Наша школа” Дина Крупская ходила в гости к Якову Акиму за стихами для журнала. Потом позвонила, потрясенная, и говорит:

– У таких людей надо учиться всему: как слушать, как говорить, как ходить, как улыбаться…»

«Яков Аким тоже мне позвонил и рассказал о ее посещении. Он ей пожаловался, что ближе к 80 годам стихи стал сочинять очень редко…

– Надо влюбиться! – со знанием дела порекомендовала Дина».