Яма - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

Но зачем они похитили Эмму? А может быть, ее убили и кинули тело в реку? Мое сердце тоскливо сжалось, мешая дедукции, но усилием воли я отогнал чувства прочь. Приказал себе: «Не разбрасывайся. 二兎を追う者は一兎をも得ず. Тем более за тремя. Твой заяц – господин, за ним и гонись. О Корделии и даже об Эмме, как это ни горько, на время забудь».

Карета увезла господина в неизвестном направлении и следов не оставила. В таких случаях Эраст Петрович говорил: «Надо построить радугу». Один конец радуги упирается в землю там, где находишься ты. Напрягаешь разум, призываешь на помощь сатори. Это усилие излучает сияющую радугу, которая вторым своим концом должна указать точку поиска.

Я зажмурился, сжал кулаки, попробовал излучить радугу.

За что можно зацепиться, от чего оттолкнуться?

Единственное, что у меня было – предметы, которые я успел извлечь из кармана метателя ножей.

Я повертел в пальцах эмалевую райскую птичку. Что она означает – непонятно.

Кожаный веер я спрятал в карман, поближе к сердцу.

Покрутил монокль. Раздвинул его, заглянул в окуляр. Вещь хорошая, английской работы, но что от нее проку?

Долго рассматривал билет. Германские имперские железные дороги. Проездной билет № 102227. Из какого-то Швебиш-Халля до Марбурга с пересадкой в Штутгарте. На два лица. Отбытие вчера в восемь часов вечера, прибытие в половине третьего ночи.

Первым моим порывом было отправиться на станцию с двойным названием. Но что я там буду делать, в этом Халле? Кого искать? Один пассажир мертв, другой увел куда-то Корделию.

Нет, я только попусту потрачу время. Тем более что господина увезли в карете, а не по железной дороге…

Следующая идея была продуктивнее: отправиться к ван Дорну и потолковать с ним по душам. Вдруг он все-таки что-то знает. Эмма была уверена, что после нашего визита доктор обязательно должен был связаться со своим клиентом. По крайней мере я добуду копию телеграммы и узнаю, что именно вчера было сообщено таинственному «Э.П.».

Но и это не поможет мне добраться до «Э.П.». А совершенно ясно, что найти Эраста Петровича я смогу, только если доберусь до его сатанинского родственника.

В депеше господина полицайрата было сказано, что сведений о телеграфном аппарате, с которого «Э.П.» выходит на связь, нет даже в секретном регистре министерства, а значит, аппарат был получен и установлен за взятку.

Вот он, путь к «Э.П.»! Круг лиц, которые могут предоставить подобную услугу, должен быть очень узок. Может быть, это вообще один чиновник. Надо установить, кто это, а потом я вытрясу из взяточника сведения о том, где находится аппарат. Там же отыщется и «Э.П.»!

Дальнейший ход моих мыслей был уже прост.

Ясно, что помочь в этом деле мне может только Шпехт-сан. А значит, я немедленно отправляюсь в Берлин.

Я посмотрел на часы и очень удивился. Был уже четвертый час пополудни. Оказывается, я просидел над рекой много часов. Это оттого, что мысль много раз ходила по одному и тому же кругу – пока круг не превратился в радугу.

В обычное время мой нетерпеливый живот бурчанием напомнил бы о себе, но есть совсем не хотелось. Заходя вперед, скажу, что я ничего не ел и ни минуты не спал все последующие дни, не испытывая потребности ни в пище, ни в отдыхе. В периоды крайнего напряжения сил и чувств обычные нужды исчезают. Я, конечно, читал о верных вассалах клана Отоми, отказавшихся от еды и сна до тех пор, пока они не отомстят за своего господина, но считал поэтическим преувеличением, что они просуществовали так целых семнадцать дней. Теперь тот же путь предстояло пройти мне. И, поверьте, обходиться без еды было не самое трудное.

То, что я столько времени потратил на построение радуги, очень осложнило мое положение, и без того сложное. Я понял это, когда вышел на большую улицу, ведущую к вокзалу. Около афишной тумбы стояли люди. Какая-то фрау рассеянно на меня оглянулась и вдруг вскрикнула:

– Mein Gott! Guk mal![16]

Все тоже обернулись, уставились на меня и вдруг кинулись наутек. Сбежал даже гужевой извозчик, бросив свою повозку. Я остался в одиночестве.

На тумбе висел плакат с крупной надписью «ОСТОРОЖНО: КИТАЕЦ – УБИЙЦА». Под нею рисунок: блинообразная физиономия, ежик коротко стриженных волос и узенькие-преузенькие глазки. За сведения о моем местонахождении полиция обещала 500 марок. Вероятно, за ними все и побежали. А может, от страха. В мирном круглом городе, наверно, редко убивают. Особенно «китайцы».

Все-таки не зря немцев у нас называют «японцами Запада». Это самая четкая и распорядительная европейская нация. Полиция успела не только объявить меня в розыск, но уже напечатала объявления и даже их расклеила!

В растерянности, однако, я пребывал недолго. Это состояние, в котором уважающий себя человек задерживаться не должен.

Прежде всего я, конечно, побежал в сторону, противоположную той, куда удалились местные жители, и забрался в какие-то безлюдные задворки. По счастью, зимой рано темнеет, и довольно скоро наступили сумерки. Я шел, выбирая неосвещенные переулки, и решал непростую задачу: как добраться до Берлина человеку, которому нельзя появляться в людных местах? Ведь на вокзале горит яркий свет, полно народу и несомненно дежурит полиция. Мало выбраться из Марбурга. Чертову афишу наверняка уже развешивают на соседних станциях. Скоро начнут таскать в полицию всех азиатов, обитающих в округе.

По дороге на Фридрих-Вильгельм-штрассе я всё придумал.

В дом ван Дорна я пролез через открытую форточку на первом этаже. Подкрался к кабинету, где доктор давеча принимал нас с господином. Прислушался.

Мне повезло. Хозяин был внутри, шуршал бумагами.

Дверь не скрипнула. Оказавшись за спиной у ван Дорна, я сначала зажал ему рот ладонью, чтобы доктор не заорал, и только потом поздоровался.

– Прошу простить за беспокойство, но у меня к вам большая просьба, – тихо сказал я на самом старательном немецком, потому что решил пока не выходить за рамки вежливости.

Историк вздрогнул и замычал.

– Пожалуйста, не шумите, – попросил его я и, когда он испуганно кивнул, убрал ладонь.

– Ка…кая… прось…ба? – сдавленно прошептал ван Дорн. Его глаз за зелеными стеклами я не видел, поэтому не могу сказать, с ужасом он на меня смотрел или нет. Наверно, с ужасом. Марбург город маленький, и герру доктору уже, наверное, было известно про «китайца-убийцу». Не исключаю, что он даже успел донести в полицию о вчерашнем визите.

– Большая, – повторил я. – Не будете ли вы любезны показать мне телеграмму, которую вы отправили господину фон Дорну после нашего посещения?

Я решил для себя: если доктор начнет отпираться, я перестану быть вежливым. Но ван Дорн сразу сказал:

– Да-да, конечно. Сейчас…

Взял папку, которую я уже видел, вынул оттуда верхний листок.

«МЕНЯ ПОСЕТИЛ НЕКТО ЭРАСТ ФАНДОРИН, КОТОРЫЙ ЯВЛЯЕТСЯ ОТПРЫСКОМ РУССКОЙ ЛИНИИ РОДА, ПОТОМКОМ КОРНЕЛИУСА ФОН ДОРНА. УВЕРЕН, ЧТО ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ПРЕДСТАВЛЯЕТ ДЛЯ ВАС ИНТЕРЕС. НЕ ЗНАЮ, «БЕЛЫЙ» ОН ИЛИ «ЧЕРНЫЙ», НО ОПРЕДЕЛЕННО НЕ «СЕРЫЙ». ПРИМИТЕ ЗАВЕРЕНИЯ В ИСКРЕННЕМ ПОЧТЕНИИ, ВАН ДОРН».

Была там и ответная депеша, состоявшая из одного слова DANKE. Отправлена в 4:15 пополудни.

Ничего полезного я не узнал. Это меня расстроило. Однако доктор повел себя со мной безупречно, и я счел своим долгом объяснить, с каким опасным субъектом он имеет дело.

– Скажу вам нечто очень важное, – начал я, – потому что вы кажетесь мне человеком искренним.

– Каким? – удивился ван Дорн. – Я не очень хорошо понимаю ваш акцент.

Но дело было не в моем плохом немецком. Это слово, известное всякому японцу, не переводится на европейские языки.

Однажды господин сформулировал мысль, с которой я поначалу не согласился.

Эраст Петрович сказал: «Человеку кажется, что им владеет много разных мотивов и страстей, но в каждом есть некий главный двигатель, побуждающий тебя к одним действиям и отвращающий от других. Если знать, что это за мотор, суть личности раскрывается, как на ладони. Но большинство не понимает даже про самих себя, что ими движет на самом деле». Я, помню, заспорил и даже не спросил, в чем же его собственный мотор. А теперь, в зрелые годы, думаю, что господин был прав. И угадываю, чтó направляло все его действия: отвращение к некрасоте поступков. Не любовь к красоте, а именно отвращение к некрасоте. Потому что он был не творец Добра, а истребитель Зла, это совсем другая миссия.