Горький мед любви - Пьер Лоти

Ро, ночь, древние времена, невидимый, темный мир, ад.

Слова, взятые наугад:

Моапа, морская и небесная бездна.

Tohureva, предвестие смерти.

Natuaea, смутное, обманчивое видение.

Nupa пира, мрак, душевное волнение.

Ruma ruma, печали.

Tarehua, быть ясновидящим, обладать помраченным умом. Tataraio, быть заколдованным.

Типоо, колдовство.

Ohiohio, зловещий взгляд.

Puhiairoto, тайный враг.

Totoro aipo, таинственный обед во мраке.

Tetea, бледный человек, призрак.

Oromatua, череп родителя.

Papaora, запах трупа.

Tai hitoa, страшный голос.

Tai aru, голос, похожий на морской шум.

Tururu, пугающие звуки, производимые ртом.

Ouiauia, поднимающийся ветер.

Таре tape, берег глубокого водоема.

Tohau, белеть от росы.

Rauhurupe, старый банан, престарелый человек.

Tutai, красные облака на горизонте.

Nina, прогонять печальную мысль, погребать.

Ata, облако, стебель цветка, сумерки.

Ari, глубина, пустота, морская волна.

XIX

У Рарагю была на редкость уродливая кошка, на которую, до моего приезда, она изливала всю свою нежность. Кошки в Океании редкость, они там не водятся. Их привозят из Европы и очень высоко ценят.

Кошка Рарагю была большой, поджарой, длинноногой и целыми днями грела живот на солнце или добывала себе пропитание. Звали ее Тюрири. Ее уши были проткнуты и украшены маленькими шелковыми желудями, как у всех кошек на Таити. Это украшение весьма комично выглядело на ее и без того смешной физиономии.

Она сопровождала свою хозяйку к купальне и проводила с нами долгие часы, лежа в небрежной позе.

Рарагю осыпала ее самыми нежными именами — «моя милая вещица» или «мое маленькое сердце»…

XX

Нет, тем, кто жил там, среди полудиких обитателей Папеэте, кто знает их язык и нравы колониального города, кто видит в Таити только остров сладострастия, созданный для чувственных удовольствий, — тем совершенно непонятна прелесть этой страны. И те — а таких, бесспорно, тоже немало, — кто смотрит на Таити глазами художника, кто видит в нем поэтичную страну вечной весны, страну цветов и красивых, молодых женщин, — те опять-таки не понимают ее… Прелесть этой страны в ином и доступна не каждому…

Отправляйтесь подальше от Папеэте, туда, куда еще не проникла цивилизация, где под стройными кокосовыми пальмами, на берегу коралловых рифов, у беспредельного океана стоят селения с крышами из пандануса. Посмотрите как их ленивые, мечтательные жители сидят в праздности под высокими деревьями — они будто созданы для созерцания… Прислушайтесь к великому спокойствию этой природы, к однообразному шуршанию волн о коралловые рифы, посмотрите на унылые базальтовые утесы, на висящие по уступам мрачных гор леса, на все это великолепие, затерянное среди безграничного Тихого океана…

XXI

Впервые Рарагю присоединилась к молодым женщинам Папеэте вечером великого празднества. Королева давала бал для офицеров проходившего мимо фрегата. В открытом салоне собрались европейские чиновники, женщины двора, вся знать колонии в праздничных платьях.

В садах стоял шум и суета. Все прислужницы королевы, все молодые женщины в нарядных платьях, с венками, на голове, организовали огромную упа-упа. Они собирались танцевать до утра босиком под звуки тамтама, тогда как у королевы будут танцевать под рояль в атласных ботинках.

Офицеры, уже имевшие приятельниц и там и тут, переходили от одной группы к другой с той странной свободой, которая вполне допускается таитянскими нравами…

Любопытство, а еще более ревность толкнули Рарагю на эту давно задуманную шалость. Ревность — редкое в Океании чувство, — глухо точила ее сердце. Засыпая одиноко в своем лесу, ложась спать вместе с солнцем в хижине старых родителей, она не раз спрашивала себя, что это за вечера в Папеэте, на которых Лоти, ее друг, проводит время с Фаиманой и Терией, прислужницами королевы… Там еще есть принцесса Ариитеа, в которой она своим женским инстинктом угадала соперницу…

— Ia ora na, Loti! (Привет тебе, Лоти!) — раздался вдруг позади меня хорошо знакомый голосок, молодой и ясный.

Я отвечал с удивлением:

— Ia ora na, Rarahu!

Это была она, маленькая Рарагю, в белом платье, державшая за руку Тиауи. Они обе казались смущенными непривычным обществом стольких смотревших на них молодых женщин. Они подошли ко мне с гримаской неудовольствия, улыбающиеся и смущенные, — и было легко угадать, что в воздухе висит гроза.

— Не хочешь ли погулять с нами, Лоти? Или же ты не узнаешь нас? Может быть, мы хуже одеты и не такие хорошенькие, как другие?

Они хорошо знали, что они, конечно, лучше других, потому и вели себя смело.

— Подойдем поближе, — сказала Рарагю, — я хочу видеть, что делают во дворце королевы!

Мы втроем взялись за руки и протиснулись сквозь ряды венков и кисейных туник к открытым окнам, чтобы посмотреть на весьма любопытный прием у королевы Помаре.

— Лоти, — спросила Тиауи, — что они делают?

Она указала на группу женщин в ярких туниках, сидевших с офицерами за покрытым зеленым сукном столом. Они обменивались золотыми монетами и множеством четырехугольных раскрашенных кусков картона, которые быстро мелькали в их пальцах, тогда как глаза сохраняли свое невозмутимое томное выражение.

Тиауи не были известны тайны покера и баккара, и обе не вполне поняли смысл моих объяснений.

Когда в горячей, звонкой атмосфере раздались первые ноты рояля, все стихло и Рарагю с восторгом стала слушать… Никогда ничего подобного не касалось ее уха; ее необыкновенные глаза расширились от удивления и восторга. Там-там смолк; за нами молча теснились женщины — слышался только шелест легких тканей, шорох больших крыльев бабочек, касавшихся зажженных свечей, и отдаленный шум Тихого океана…

Тут появилась Ариитеа, приготовившаяся вальсировать с английским капитаном.

— Она очень хороша, Лоти! — тихо сказала Рарагю.

— Очень хороша, Рарагю, — отвечал я.

— И ты пойдешь на этот праздник? И будешь танцевать с ней, держа ее в объятиях? А Рарагю отправится одна спать в Апире?.. Нет, ты не пойдешь туда, Лоти! — порывисто воскликнула она. — Я пришла за тобой!

— Ты увидишь, Рарагю, как хорошо будет звучать рояль под моими пальцами! Твоего уха никогда еще не касалась такая сладкая музыка! А потом ты уйдешь, потому что уже поздно. Скоро наступит завтра, и мы снова будем вместе…

— Боже мой, нет, Лоти, ты не пойдешь, — повторила она своим детским, дрожащим от гнева, голосом.

Потом, жестом рассерженного котенка, быстро сорвала с меня золотые аксельбанты, смяла воротник, изорвала мою безупречную рубашку. Действительно, в подобном виде я не мог явиться на бал королевы. Волей-неволей пришлось, досадуя и смеясь, последовать за Рарагю в леса округа Апире…

Но когда мы остались одни в лесу, среди мрака и тишины, я нашел все это глупым и неприятным. Меня раздражало и спокойствие ночи, и усеянное неведомыми звездами небо, и благоухание растений, и даже голос этого очаровательного ребенка. Я думал об Ариитеа, в длинной голубой шелковой тунике, вальсирующей там, у королевы, и страстное желание влекло меня к ней… Рарагю пошла в тот вечер по другой тропинке, увлекая меня в свои владения…

XXII

Лоти — своей сестре, в Брайтбури

Папеэте, 1872 год

«Милая сестренка!

Я очарован этой страной, непохожей ни на какую другую. Уверен, что вижу ее, как видел ее когда-то брат Жорж, сквозь ту же чарующую призму. Два месяца назад не успел я ступить на этот остров, как уже почувствовал себя очарованным. Разочарование первых дней теперь прошло, и я желал бы именно здесь жить, любить и умереть…

Мы пробудем здесь еще шесть месяцев — так решил капитан, которому здесь тоже хорошо живется, — “Rendeer” отплывет не ранее октября. До тех пор я вполне освоюсь с этой расслабляющей жизнью, стану наполовину туземцем, и боюсь, что буду ужасно страдать в день отъезда…

Не могу выразить тебе те странные ощущения, которые я испытываю, встречая на каждом шагу то, что помнил с детства. Будучи еще маленьким мальчиком, я мечтал об Океании. Я представлял ее тогда такою, какой нашел теперь, разглядев сквозь фантастический покров. Все эти пейзажи мне знакомы, все имена известны, все эти лица я видел в детских мечтах, так что подчас все это кажется мне каким-то чудесным сном…

Поищи в оставшихся бумагах Жоржа выцветшую от времени фотографию, изображающую маленькую хижину на берегу моря, у подножия гигантских кокосовых деревьев, всю покрытую зеленью… Это была его хижина. Она до сих пор еще стоит. Мне показывали ее, но это было совершенно излишне, я бы и сам ее узнал… Она стоит пустой со времени его отъезда. Морской ветер сильно истрепал ее, она заросла кустарником и ванилью, но до сих пор носит таитянское имя Жоржа, ее называют “хижиной Руери”.