Чудовищ нет - Юрий Бурносов

Народу собралось множество – видимо, у Миклашевских был званый вечер, и Рязанов в самом деле угодил как нельзя кстати.

Представив новоявленного гостя остальным и произведя обратный процесс, Миклашевский усадил Рязанова за стол, и ему тотчас принесли супу. Не чинясь, Рязанов выпил две рюмки можжевеловой водки и занялся едою, прислушиваясь к застольным беседам.

Говорили за столом, как водится, ерунду: как Каратыгин Николай Павлович, помещик, обратил на себя в гостях у доктора полную супницу с зеленым борщом; как девка, что у Марьи Ивановны живет, вышивать горазда, а притом еще и дивно поет, и кулебяку заворачивает, хотя обыкновенно девки делают с успехом что-то одно; что какой-то Зыкин продает двух мосек и неплохо бы тех мосек купить, покамест не сделал этого все тот же Каратыгин, который хотя человек жестокий и тваренелюбивый, весьма притом тщеславен и надо ему, чтобы такие моськи были у него одного и ни у кого более, хотя моськам с того будет не жизнь, а мука.

Особенное внимание Рязанова привлек человек в ярко-розовом галстухе, украшенном заколкою с большим самоцветом, явно фальшивым, и в претенциозном пенсне. Сидел он ровно, словно аршин проглотил, ложкою орудовал с чрезвычайной медлительностью и все смотрел по сторонам блеклыми, как у младенца, глазами. Звали человека в нелепом галстухе Илья Ильич Армалинский – так сказал Рязанову хозяин дома, добавив вполголоса:

– Знаток здешних мест, личный почетный гражданин! Его кое-кто даже местным летописцем, хроникером прозывает… По медицинской части, опять же, способствует. Доктор-то есть только в городе, заболели вы – извольте посылать за ним, да на тройке или, по крайней мере, на паре, в приличном экипаже, с кучером. Привезли доктора – за визит ему нужно дать пятнадцать рублей. Оно вроде бы и не жалко, но накладно, знаете ли, хворать. Вот Армалинский и кстати… Он, не премину заметить, порою обычный человек и ведет себя как свойственно обычному человеку, но порою же – совершеннейший рамоли[2]. Коли заговорил по-французски, значит, плохо дело… А помимо прочего, держит дома мышей в клетках: белых, отвратительных, с красным зраком.

– Кстати, напомнили… Представляете, прямо на станции продавались мышеловки; я купил одну вроде как в подарок… Погодите, она у меня в саквояже, сейчас принесу, – сказал Рязанов и, сбегав в указанную слугою комнату наверху, вернулся со словами: – Вот, извольте – преискусно сделано!

И поставил на столик мышеловку, сработанную в виде церковки из деревянных плашечек и проволочных прутьев.

– Ах! – сказала дочь Миклашевского Клавдия Афанасьевна. – Какая жестокость! А ежели мышь туда вскочит, что же с нею делать?

– Прибить, что же еще? – сказал кто-то, кого Ивану Ивановичу представляли, но фамилию он уже успел за ненадобностью забыть.

– Как можно! Жестокий!

– Тогда на улицу отпустить, и вся недолга, – предложил Рязанов, но девушка замахала на него руками:

– Что вы! Что вы! Она ведь непременно обратно в дом забежит да еще потом и укусит.

– Помилуйте, зачем же ей вас кусать? Никогда не видал человека, которого вот так, ни с того, ни с сего укусила бы мышь!

– Как же – ни с сего? Из мести.

Иван Иванович не нашелся что на это сказать и, посидев еще немного и не сыскав в себе больше сил откушать «того-то и непременно еще того-то», как предлагал добрый Афанасий Адамович, вышел на веранду, где в одиночестве обретался Армалинский. Неучтивым это никто бы не назвал, ибо общество уже насытилось и распалось на маленькие группы по возрастам, полам и интересам.

– Что, наскучило вам с молодежью? – спросил «рамоли», поправляя пенсне. – Они, конечно, ныне папильоны[3], но…

– Отчего же, – сказал Рязанов, – вовсе нет. Просто имею к вам вопрос, Илья Ильич, как к знатоку здешних мест и событий.

– Уже отрекомендовали? Польщен. Я весь внимание, господин Рязанов.

– Пока я сюда добирался, мужик сказывал про медведя; да и на станции один молодой человек рассказывал страшные вещи. Или врут оба?

– Слыхал я, слыхал про медведя… Да что медведь! Медведь – дикий зверь, законам человеческим и Божьим не обучен и следовать не обязан. Что врут про него, а что и не врут. А вот про убийство – не врут ничего. Non.

– Про какое убийство? Ne craignez pas de m'instruire, mon cher monsieur[4], – с улыбкой сказал Иван Иванович.

– Разве не знаете? Ну так я вам тотчас расскажу, ежели не торопитесь. Присядем?

Они сели на скамью с затейливыми коваными подлокотниками. Армалинский занялся папиросою – «Сам набиваю; не терплю покупных!» – и, попыхивая, сказал:

– Верно, вы знаете озерцо тут верстах в пяти?

– Откуда, Илья Ильич? Я здешних мест почти что и не знаю, далее Миклашевских не бывал, да и у них второй раз всего, обычно встречаемся в столицах.

– Ну, не в нем дело, не в озерце… Хотел, так сказать, привязать историю к некоему географическому ориентиру. Бог весть к чему, но люди во всех рассказах своих непременно должны сказать, где оно было: город, улицу, дом обрисовать, на худой конец, сказать, что недалеко от церкви или рынка… Void Paffaire en deux mots[5]: там, близ озерца, усадебка Звановых. Звановы-то ее продали, года два покупателя искали – усадебка не из богатых, построена простенько, без вывертов, никакого вам барокко с рококо. Хозяин, Петр Титыч, ума несложного человек, да вот надумал на старости в город уехать – сын там у него, в чинах, орден недавно получил. Сыскали наконец покупателя, графа де Гурси с супругою. Не из видных – не то мальтийский или же цесарский, сейчас не припомню, да никто и не знал в точности. Болтали, что граф сей чуть ли не в бегах – то ли от неких карбонариев, то ли сам он карбонарий… Полагаю, врали все. Каратыгин же придумал графу прозвище – граф Ефиопский, оно и прижилось. Сам граф с виду был тщедушен, волосат, лицом черен – не будет кощунством, если сравню его с поэтом Пушкиным. Отсюда и эфиопская кличка. А вот супруга его была женщина красоты редкостной, да-с… – Армалинский выпустил особенно плотное облако дыма, повисшее под потолком веранды. – В гости к ним никто не заезжал, не жаловали они гостей, и сами никуда не выбирались из усадьбы. Верно, и смерть их осталась бы обнаруженной очень нескоро, кабы не заехал туда сам урядник. Он и нашел всех троих…

– Троих? – переспросил Иван Иванович.

– Ах да, я не сказал… У графа была дочь. Девочка лет двенадцати, совсем еще дитя. Ужасно, ужасно!… Были также слуги, числом несколько, но их и след простыл. Собственно, на слуг и пало подозрение, но, знаете ли, столько в этой истории странного и даже, не побоюсь сказать, жуткого…