Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Утром фрау Вайс ничего не сказала о самолетах, но видно было, что она в ярости. Бомбили где-то далеко, скорее всего Мюнхен. А центр города тоже бомбили? Как там сестра Бригитта? Может, этого старикашку, герра Вайса, ранило или убило. Если бы, думала Ада, если бы.

Фрау Вайс швырнула платье на стол, задев Аду по лицу.

— Булавка! — орала фрау. — В платье!

Держа булавку в руке, она принялась колоть ею Аду. По большей части досталось ладоням, которыми Ада пыталась прикрыться.

— Я не нуждаюсь в тебе! — надрывалась фрау Вайс. — Никто из нас в тебе не нуждается. Думаешь, в Германии нет портних? Да наши портнихи лучшие в мире. Думаешь, мне нравится, что мою одежду шьет такая, как ты?

На фрау было простое синее платье, сшитое Адой, оно подчеркивало угловатые линии ее тела, и эти квадраты и треугольники камуфлировали дерзость кроя, вознося фрау Вайс в иные, высшие сферы. В этом платье она казалась утонченной, изысканной: невзрачная куколка преобразилась в потрясающую красоту благодаря искусству Ады. Фрау Вайс нуждалась в Аде. И она ничего не имела против того, чтобы Ада ей шила. Она обожала хвастаться перед приятельницами и одалживать им Аду. Никакая другая портниха не сравнится с ней, это Ада понимала. И фрау Вайс понимала, но ненавидела себя за «признательность» врагу.

— Если такое повторится, — бушевала фрау Вайс, — тебя отправят в лагерь. — Громко топая, она направилась к выходу, но прежде заехала Аде кулаком по лицу: — Ты отвратительна.

Польки на работу в дом для престарелых приходили из лагеря. Здоровыми они не выглядели. Тот дым, что Ада видела по утрам по дороге в уборную, он как-то связан с лагерем? Запах этого дыма напоминал одно место на лондонской улочке Кат, где топили жир. Ада предполагала, что запах исходит от фабрики. Наверное, они там перерабатывают мясо, свинину иди даже конину, ведь говорила же фрау Вайс, как сейчас трудно достать хорошую говядину.

Когда фрау Вайс с приятельницами, находясь в комнате Ады, упоминали лагерь, они неизменно сходились на том, что там полно большевиков и евреев, извращенцев и цыган. Фрау Вайс презрительно выплевывала: отбросы, Untermenschen[44]. Ада знавала немало евреев и большевиков. По мнится, отец, сидя на кухне в деревянном кресле со сломанными перекладинами, сказал ей: Ада, девочка моя, если тебя назовут большевичкой, соглашайся и добавляй, что гордишься этим. Дом, где он теперь? Когда-то в жизни Ады были горизонты. Война их сузила, скукожила ее воспоминания и закопала вместе с мечтами. Нынешний мир целиком умещается в жалкой вонючей комнатенке с грязными окнами и ржавыми решетками.

Единственная ее ошибка была в том, что она поверила Станисласу. При этой мысли щеки ее вспыхнули, запылали. Неужто она застрянет здесь до конца своих дней? Неужто война никогда не кончится? Или победят немцы? Как ей тогда быть? Ада сгребла в кулак платье фрау Вайс и швырнула его в угол. Запустила ножницами в манекен, бросила мелок в окно, смела подушечку с булавками на пол. Потом схватилась руками за голову, крепко сжала и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону.

Кровь на пальце. Должно быть укололась булавкой. Ада пососала ранку. Булавка. Ну конечно, фрау Вайс отменно потрудилась, царапая Аду. Булавкой. Ада расхохоталась. Булавка, когда кругом бомбят. С ума сойти. И всегда какая-нибудь мелочь, соломинка, что ломает спину верблюда, блоха, что валит с ног слона.

На войне есть много способов сражаться. Ада сдернула с себя монашеское облачение и надела платье, тонкая мягкая шерсть, черная и невероятно приятная на ощупь. Ада разгладила платье, сверху донизу, от груди до бедер. Кости у нее выпирали, платье болталось на ней, но Ада снова была женщиной, обладательницей роскошного наряда, и, словно кошка, она пропитывала его своим запахом. Фрау Вайс, если и унюхает что-то, никогда не догадается, в чем тут дело.

Она потерла ямку, образовавшуюся на лице. Кровь. След от перстня фрау Вайс, что впечатался ей в щеку.

В конце сентября 1943-го, спустя недолгое время после первой бомбежки, за целый день никто не удосужился отпереть дверь в комнату Ады и выпустить ее в уборную. В доме раздавались незнакомые голоса и звуки, что сопровождают обычно какие-то перемены: со скрипом двигали и выносили тяжелую мебель, а мимо Адиной двери то и дело кто-нибудь пробегал, направляясь в кухню и посудомоечную. Солнце потихоньку нагрело комнату, и в его лучах заплясала пыль. Значит, уже перевалило за полдень. Аду мучили голод и жажда. Вскоре шум затих, и гулкая тишина окутала опустевший дом. Спустились сумерки, потом и вовсе стемнело. Ада щелкнула выключателем — темно. Электричества не было. Ее бросили здесь одну.

Она попробовала уснуть, но запуталась ногами в одеяле. В бессильной злости она сбросила это тряпье. И прибегла к испытанному трюку, ее мантре: Томас. Родной дом. Станислас. Модистка. Ее бросили взаперти. В темноте стены надвигались на нее, потолок давил. В небе гудели и кружили самолеты. Ада ждала, что в любой момент ее окно вспыхнет багрянцем и во дворе грохнет бомба. Раза два взорвалось где-то поблизости, дом содрогался, стекла дребезжали. Ада крепко зажмурилась.

На нее упадет бомба, и она задохнется под обломками, погребенная заживо. Ада рывком села, закричала, но ее крик лишь вернулся к ней эхом. Она опять легла. Голова свесилась с подушки на ледяной каменный пол. Желудок ныл. Она умрет, запертая в этой мастерской, всеми забытая. Кто знает, что она здесь? У нее свело ногу; вскочив, Ада расхаживала по комнате, пока не прошла судорога. Она повесится, вспорет себе вены. Сейчас она на это способна. Что ей еще осталось? Все лучше, чем жуткая смерть от голода.

Пожалуйста, не бомбите меня. Оставьте жить. Мюнхен, наверное, в развалинах. Впрочем, немцы с Англией поступают так же. Она старалась не думать о своих родных. Они уцелеют. Как и она. Мы везучие.

Утром в замке резко повернули ключ и в комнату вошла осанистая женщина в простой черной юбке и коричневой трикотажной двойке. Раньше Ада ее никогда не видела.

— Ты, — женщина в упор глядела на Аду, — встань, когда я с тобой разговариваю. — Ада торопливо выбралась из-под постельного тряпья. Ее пошатывало. — Я фрау Вайтер. Отныне я здесь распоряжаюсь. Вынеси это, — она указала на ведро.

Ада была только рада выйти на бодрящий осенний воздух, встретиться с очередным заключенным в полосатой куртке. Но в посудомоечной никого не оказалось и во дворе тоже. Вода в унитазе бурлила, забрызгивая пол и плитку. Ада подкралась к розовому кусту: лужайка опустела. Что это значит? Фрау Вайс уехала, забрав Томаса?

Его велосипеда нигде не было, только вязаный медвежонок валялся в луже.

— Ты, — продолжила фрау Вайтер, когда Ада вернулась, — снимай монашескую одежду. — Она бросила на пол серое хлопчатобумажное платье. — Надевай это. Ты ничем не отличаешься от других заключенных. Так что никаких привилегий.

Ада нагнулась за бесформенным платьем из тонкой ткани. Оно уже казалось ветхим.

— С этого дня, — чеканила фрау Вайтер, — я здесь хозяйка. Мой муж — новый комендант. Будешь помогать поварихе. Стирать, гладить. Штопать и шить. Выполнять любую работу, какую прикажем. Не разговаривать. Приведи себя в порядок и ступай туда. — Указав на открытую дверь, ведущую в посудомоечную, она удалилась.

Что произошло? — недоумевала Ада. Она переоделась, натянув платье через голову. Это изношенное бездушное одеяние пугало ее. Точно в такой одежде ходили польки. Значит, вот кем она теперь стала? Такими же, как они? Полек привозили из лагеря. Ада свернула рясу, сунула ее под постель и направилась в посудомоечную.

Повариха не была заключенной, это Ада сразу сообразила. Упитанная женщина с толстой талией, седыми волосами и каплями пота на носу. Подмышки ее блузы потемнели.

Фрау Вайтер называла повариху Анни и вела с ней долгие беседы. Из их разговоров Ада поняла, что Анни давно служит у фрау Вайтер. Кроме того, она узнала, что оберштурмбанфюрера Вайса отправили в Польшу. Женщина с ребенком хотела остаться здесь. Фрау Вайтер цокнула языком. Почему к ней должно быть особое отношение, когда совершенно ясно, что оберштурмбанфюреру Вайтеру с супругой просто необходим комендантский дом? Тем более сейчас, когда приличное жилье поди сыщи? Разумеется, даме пришлось самой позаботиться о себе, она уехала к родственникам.

Анни никогда не улыбалась, но она отлично готовила; Ада была у нее на подхвате, чистила овощи, резала, терла. Суп с печенкой. Запеченная свинина. Голубцы. Квашеная капуста. Apfelstrudel. Topfenstrudel. Auszogne[45]. Неудивительно, что Анни была такой круглой, а фрау Вайтер квадратной. Как и ее муж, оберштурмбанфюрер Вайтер, широченный мужчина с мясистым животом, нависавшим над ремнем. Пуговицы на его кителе еле застегивались, швы на рукавах едва не лопались. Аде прежде не доводилось встречать по-настоящему толстых людей, и только теперь она поняла, что такое обжорство и почему это грех. Железы, объясняла ее мать. Все дело в железах. И ничего с этим не поделаешь. Вайтеры ели по пять раз в день, им накрывали в столовой и каждый раз непременно стелили свежую скатерть.