Медь (СИ) - Anzholik

И в беспамятстве крича, хрипя или просто молча раскачиваясь, я осознаю, что вероятно могла похоронить частичку бесконечно синего неба, чудом оказавшегося во мне. Осознаю силу потери возможного совместного ребенка и скорбь, облаченная в черный саван — становится моим тюремщиком и истязателем.

Я убила частичку неба внутри себя и если его не станет, то и правда не останется вообще ничего.

А ведь могло. Но я убила. А ведь могло. Но я…

Очередной приступ приходится купировать не просто снотворным, мне вливают и антидепрессанты, и ноотропы, и транквилизаторы разом, потому что без сна я рассыпаюсь в абсолютное крошево. Без сна видения более реальные, густые и насыщенные, пестрящие сочностью красок и ощущений. Без сна я проваливаюсь в пропасть, из которой выбраться почти нереально, как ни карабкайся. Замещается реальность болезненно-пульсирующей картинкой страхов и боли. Такие явные, такие дышащие, живые картинки. Целый гребанный кровавый калейдоскоп.

Только после пробуждения, после душа, в который я с трудом, но умудряюсь сходить, приходит уже Франц. И если Джеймс олицетворение крови и боли, Фил стал безграничной пустотой и небом, то Франц… Франц со старта принялся топить в себе совершенно без шансов.

Мне начало казаться, что я не просто иду на дно — я к нему приросла. Ноги опутали водоросли и ил, обездвижив полностью. А вода, так много воды и соли… вода, которая на вкус как слезы, вдруг начала заполнять легкие, выталкивая из них кислород. И я задыхаюсь, руки со скрюченными судорогой пальцами, в попытке обхватить собственное горло, лишь царапают его. Но дышать не получается, зато наконец выходит плакать.

Франц наполняет меня влагой, через пересохшие глаза внезапно открывается нескончаемый поток. Слезы текут носом, текут по шее, текут, текут и текут, я умываюсь слезами, которые смачивают потрескавшиеся губы, изувеченные руки, и вместе с болью, мне мучительно легче. Мне легче от запаха вишни, от привкуса табака на кончике языка, что фантомно горчит. Мне легче от прилива тепла, от того как нагревается тело, раскаляется до выступающего пота и волосы прилипают к шее, мокнут на висках, липнут ко лбу. Легче несколько долгих минут длинной в бесконечность, пока море обласкавшее, давшее мне долгожданную возможность выплакать боль, не начало превращаться в стекло. Стекло прозрачное и темное. Почти черное стекло. Которое расходится трещинами, а после взрывается и вокруг меня, и внутри. Наполнившая меня вода теперь терзает, полосует и убивает. Я кричу от боли, кричу не в силах сделать вдох, кричу, захлебываясь слезами, соплями и подступающей к горлу тошнотой. Кричу, пока не теряю сознание в первый раз.

И словно загнанная в колесо белка… бегу по этому непрекращающемуся кругу несколько дней, которым нет числа. Зацикленная иллюзия все никак не желает меня выплевывать обратно в реальность. Мозг не выдерживает. Недостаток отдыха и невозможность передышки, чтобы уйти от кошмара, отключает организм без препаратов.

Я знала, что примерно нечто подобное придется пережить. Типичные зависимые пациенты страдают лишь от физического недомогания и психологически сильной тяги к запрещенному веществу. Нетипичные представители наркоманов, такие как я, у которых есть довольно приличные проблемы с ментальным здоровьем, в попытке излечиться… могут попросту сойти с ума окончательно.

И я на грани, шагаю по очень тонкому прозрачному льду, едва в силах удержаться за крохи рассудка. Мне больно, страшно и чудовищно одиноко, но я категорически не хочу видеть ни то что святую троицу — людей вообще как таковых видеть желания нет. Совсем. Они вызывают массу неприятных эмоций, пусть и пытаются помочь. От них всех хочется сбежать, только бежать некуда. Контакт с лечащим врачом, который занимается мной персонально, выстраивается мизерными незначительными шажками, и я впервые рада, что это женщина, пусть с женщинами по жизни контактировать я умею еще хуже, чем с мужчинами. Но ей удается привлечь внимание простейшими словами и действиями.

Плавая на волнах мучительной внутренней боли — отзываюсь на ее участливость, спокойствие и туманно-серые глаза. Потому что она ровно в той же, что и я, лодке, по сути. Женщина в мире сильных, всемогущих мужчин. И потому первое, что я произношу спустя долгие две недели кромешной, вязкой, темной, словно болото, безнадеги, это:

— Моя главная ошибка, — тугим комом с облизанных губ. — Роковая ошибка, — усмехнуться хочется, но не получается. Эмоции застревают в висках, забивают поры, делают связки деревянными, потерявшими навсегда эластичность и гибкость. — Я облажалась, я так сильно облажалась… и вместо того чтобы пытаться исправить хоть что-то, попросту начала подражать мужчинам, хотя когда-то очень давно, один дорогой мне человек сказал, что именно это делать нельзя ни в коем случае. Нельзя, если хочешь сохранить себя и свою целостность. Я не понимала тогда почему, теперь — поздно. Подражая другим — потеряла себя.

— Хочешь сегодня поговорить именно об этом? — Очки в тонкой металлической оправе, круглые, графитово-матовые радужки. Светлая, натурально-персиковая помада. Идеальный пастельный маникюр. Идеально подобранная бижутерия и высота каблука. Ее образ, ее стиль проработан от и до. И это вкупе с умным взглядом и правильными словами чуть убаюкивает мою воспаленную тревожность. В конце концов, я пришла сюда добровольно. Понимая, что будет сложно. Ожидая трудностей на пути к выздоровлению, с чего вдруг начинать внезапно истерически вырываться из пытающихся помочь рук?

— Да, — киваю, глядя на почти полностью стертый со всех пальцев лак и хочется сгрызть себе руки до самых локтей.

— Я могу принести тебе жидкость для снятия лака, это не проблема. А еще мы можем начать с самого начала, так будет проще. Или же разобраться с наиболее волнующим, чтобы суметь двигаться дальше.

— Спасибо, — улыбнуться не получается, но я и правда признательна. Ее чуткости, ее внимательности к деталям.

— Здесь все для твоего комфорта, Веста. Для твоего комфортного, беспроблемного, бережного выздоровления. — Мягкость тона слишком медитативна на мой вкус, но слух приятно ласкает и тембр, и голос в целом. — Однако, чтобы ты встала на этот путь, нужно куда больше, чем находиться в этом кабинете.

— И что же?

— Мне нужны твои эмоции, Веста. Те самые, которые сейчас мешают тебе говорить. Те самые, которые ты так сильно подавляешь. Те самые, которые не дают спать по ночам, завтракать по утрам и смотреть в зеркало. Те чувства, которые сейчас кажутся тебе слишком сильными и пугающими. Но пока они глубоко внутри, словно яд, выздороветь невозможно.

— Я хочу…

Чего же я хочу?

Исчезнуть. Но это далеко от варианта нормы. Перестать себя ненавидеть. Что тоже кажется нереальным. А еще