Культура шрамов - Тони Дэвидсон

В родительском доме я прихватывал отцовскую переносную аптечку и пускался на поиски Джози. Ей плохо — она попала в страшную аварию, получила тяжкие увечья; она настолько слаба, что шевельнуться сама не может, ее нужно сначала разыскать. А я — доктор, у меня на шее горделиво красовался отцовский стетоскоп, я с головы до ног был укутан в отцовский белый халат — слишком большой для меня. Изображая голосом вой сирены, я носился по дому. Я приехал тебе помочь, дай мне знать, где ты. С кухни долетал слабый крик, и я быстро направлялся туда, сохраняя насупленный и важный вид.

— Где болит? — спрашивал я у Джози, глядя на нее сверху вниз. Она лежала на виниловом кухонном полу, широко раскинувшись.

— Везде, — отвечала она, и я наклонялся над ее переломанным тельцем, храня насупленное выражение лица.

У нее на ногах виднелись шрамы и красные отметины — следы прежних игр; на правой руке, на бледной коже выделялся синяк; на шее — кошачья царапина, по коже тянулась тоненькая рельефная борозда. Непохоже было, что ей больно, пока я не попробовал сдвинуть ее ногу. Джози аж заскулила.

— Что — больно?

— Да, — отвечала она, переводя дух.

Я изучал ее худую, костлявую ногу, одновременно высматривая признаки боли на лице.

— Думаю, это перелом. Я вправлю тебе ногу, — успокоил я ее. — Не бойся.

Когда-то наша мама упала и сломала ногу в лодыжке, а отец вправил ее; так вот и я хотел вправить ногу Джози. Я приподнял ее ногу и опустил голую ступню к себе на колено.

— Нужно чем-то перевязать, — сообщил я.

Сняв с себя рубашку (от внезапного холода кожа у меня моментально покрылась пупырышками), я закатал ей подол платья до бедер. Потом натянул рубашку и обмотал ее вокруг ноги Джози повыше колена.

— Там кровь выступила, но повязка поможет.

Перевязав ей ногу, я не очень представлял себе, что делать дальше. Я спросил, как ей кажется — сможет она ходить? Джози ответила, что попытается. С трудом — и с помощью моей руки — она поднялась, и мы оба взглянули на пропитавшуюся кровью рубашку. Голой кожей спины я чувствовал прикосновение ее руки, и это напомнило мне о моих обязанностях.

— Давай-ка прослушаем сердце.

Я повернул Джози к себе лицом и ощутил ее легкое, быстрое дыхание.

— Подними майку.

Я прижал холодный металл стетоскопа к ее груди, и она сделала быстрый вдох. Помню тот миг, помню то ощущение, будто нас поймало время, нас с Джози: я спасал ее, руки Джози обвивались вокруг моей талии, а сердце стучало мне прямо в уши.

И вот Джози лежит на моем футоне, она снова больна, ее голова вбуравливается в одеяло.

«Тебе больно?» — спрашиваю я.

«Нет», — отвечает она.

«Значит, скоро станет больно», — шучу я.

«Боль иногда бывает приятной», — говорит она, но потом я заставляю ее отменить эту реплику, заменив ее смешком. Философ из Джози всегда был никудышный.

Я дотрагиваюсь до ее тела, слежу за выражением лица, нажимая и тыча в разные места. Тело Джози напрягается, когда мои руки соскальзывают к ее лобку.

«А здесь?»

«Здесь — особенно». — Она улыбается, но мне снова не нравится услышанное, есть в ее словах, в ее тоне что-то… неподходящее. Это нужно исправить.

«Не разговаривай. Когда тебе так плохо, разговаривать вредно».

На тот случай, если она не поймет, я налегаю на нее, придавливаю ее всем своим весом. Прижимаюсь к ней телом и ртом.

«Поцелуй жизни», — говорю я, с собственного разрешения.

Четверг, вечер. Снова встречается группа доктора Сэда. Те же лица, что прежде, в том числе и два новичка с прошлой недели — Брент и София. Такое ощущение, что эти двое на сей раз решили поменяться ролями. София так и источает уверенность, нарядилась в бордовое платье, лучится улыбками в адрес всех окружающих и — что особенно тревожит — старательно скалит свои серые зубы в мою сторону всякий раз, как я зашуршу бумагами. Почему тревожит — потому что кто-нибудь из этих психов непременно втрескается в меня по уши. Я понимаю, звучит несколько самодовольно, но отношения между психотерапевтом и пациентом, вытекающая из них искусственная близость давно уже стали предметом особого изучения. Разумеется, близость эта не всегда бывает искусственной. Один молодой психотерапевт из Душилища запал на женщину с манией величия и был застукан в тот момент, когда отдирал ее королевское психичество в голой и унылой приемной. Видимо, его коллеги насторожились и забеспокоились, услышав ее крики: «Повелеваю тебе, мой верный слуга, совершить это для меня…» В Душилище подобные истории все время на слуху.

Это я понимаю. Слышишь зов природы — и не можешь устоять. Но я не допускаю возможности, что на этих сеансах увижу кого-нибудь, кого мне захочется затащить в постель. На моей кровати есть место только для меня и Джози, а мы не желаем делить свое пространство, свои тела с кем-либо еще. Мы верны друг другу.

Брент прирос к стулу, зажав в руках чашку с нетронутым кофе. Сама картина спокойствия, иллюзия безмятежности. От взвинченности, от избытка адреналина, что исходили от него на прошлой неделе, не осталось и следа: словно его внутренняя пружина заново вправлена и становится все туже и туже, пока он смирно сидит здесь, глядя в пустоту.

Когда в группе появляются новички, в первые недели им уделяется особое внимание, хотя, разумеется, у каждого есть возможность взять слово и продолжить разговор о себе. Я спрашиваю у Софии, возникали ли в ее семье ситуации, напоминавшие ей собственное детство и тем самым провоцировавшие ярость, какую она сама ребенком вызывала у своих родителей.

— Да, возникали.

Внезапно ее уверенный вид почти улетучивается.

— Нелегко в этом признаваться, но мой предыдущий психотерапевт сказал, что мне нужно честно начать с того места, где закончилась родительская ложь.

Боже мой, именно такого идиотского бреда и ожидаешь от чистюль терапевтов, важно восседающих у себя в кабинетах с хрустальными шарами и сонниками.

— Ну, честность — лучшая тактика… — говорю я, чтобы подбодрить ее, а сам все время поглядываю за Брентом: тот уже начал вращать головой из стороны в сторону, словно разминая затекшую шею.

— Конечно-конечно, — поддакивает София и одаряет меня очередной улыбкой.

Ну же, выкладывай.

— Ну так вот. Джеймс — это мой младшенький — погубил одну из погребальных урн: он вскрыл дно и подсыпал прах старшему брату в молоко, когда тот отвернулся.

— У вас что — дома хранятся урны с прахом? — спрашиваю я.

— Да. Отец с матерью перед смертью завещали сжечь себя и даже сами выбрали урны, куда нужно было поместить их прах.

— И вы — после всего того, что натерпелись от родителей, — держали при себе их прах?

— Мой другой психотерапевт сказал, что мне следует держать урны при себе, когда я упомянула, что собираюсь выбросить их — ну, когда вдруг начали всплывать все эти воспоминания. Он сказал, что, видя каждый день урны родителей, я буду становиться сильнее, смогу без страха взглянуть на давние издевательства и найду выход своей злости.

Типичный бред. Слушая все это, я вспомнил, почему не захотел стать практикующим психотерапевтом. Эта женщина явно выискивала у себя психоз не там, где нужно. А тот недоумок психо-лох еще и подтолкнул ее к краю пропасти. Если бы мне было не все равно, я убедил бы ее переменить тактику, посоветовав отвесить Джеймсу хорошенький шлепок за его правильный поступок.

— Мне так хотелось его ударить, а он смотрел на меня с улыбкой, и я подумала: «Ты нарочно это сделал, знаешь, как важен для меня этот прах, но взял и назло…» Мне хотелось в отместку сделать ему больно.

— И вы сделали, София? — спрашиваю я задушевнейшим, многозначительнейшим тоном.

— Нет-нет, я никогда этого не сделаю.

Тут мне пришлось переключить внимание на другой объект, иначе у меня появилось бы чувство, что это я наношу удар.

— А вы, Брент, сегодня такой спокойный.

Не надо было этого говорить. Еще одно напоминание о том, что я пока только осваиваю правила игры.

Брент вскочил с места и стал потрясать пальцем, будто грозя мне.

— Я вам говорил: я в ваши игры играть не собираюсь. Не хочу играть и не буду!

Голос его зазвучал октавой выше, Брент принялся изо всей силы тереть ногу, как будто на него только что напала страшная чесотка.

— Хорошо, Брент…

— Сказал: не буду, и не приставайте ко мне.

И он бросился на меня, вытянув вперед обе руки — наверно, собирался схватить за горло.

Я видел, как надвигается беда, но тут было явно недостаточно припомнить поговорку старой психологической школы — за регрессией часто следует агрессия, — и мне как раз хватило времени нажать на красную кнопку под столом, прежде чем он напал на меня, брызжа мне в лицо теплой слюной. Успел я и перехватить его руки, чтобы защитить шею и помешать его маниакальным намерениям.