Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история - Марк Арен

Родственники по матери, бакинцы в седьмом поколении, были только рады тому, что у них наконец-то появятся свои люди в Америке, но сами никуда уезжать не собирались. Они считали, что в Баку невозможно повторение сумгаитских кошмаров.

А родственники жены съездили в Ереван и вернулись оттуда чернее тучи. А потом неожиданно всем кланом сорвались с места и все-таки перебрались в Армению, но не в столицу, а в небольшой уютный городок, где всем им нашлась работа — и врачам, и учителям, и строителям, и художникам. Они и Давида с Анечкой туда зазывали, и Блюменталь уже не знал, как сопротивляться этим уговорам, а Анечке там обещали трехкомнатную квартиру, и вообще, почему бы не переехать в Армению, в молодой современный город, где подбирается довольно приличная компания. Он пообещал, что на Новый год обязательно приедет туда, поможет родителям Ануш сделать ремонт в квартире и перевезет кое-какие вещи, оставшиеся в Баку. Он даже билеты купил, на Ереван через Ростов, на 30 декабря. Но воспользоваться ими они не успели. Потому что за три недели до вылета город, куда они хотели попасть, исчез с лица земли.

Почти все его население погибло. Родителей Ануш нашли только спустя неделю. Вернувшись с похорон, Давид стал замечать, что жена избегает разговоров о переезде за границу. Перестала заниматься языком. И следить за собой перестала. Ходила в одном и том же черном платье целыми неделями. И вздрагивала, когда по телевизору начинали показывать новости.

Как ни странно, в те черные дни у Давида 231 по-прежнему было много работы на свадьбах и юбилеях. Правда, теперь его все чаще звали на банкеты, посвященные чествованию важных гостей из Москвы. В бакинских ресторанах побывала, наверное, вся генеральная прокуратура, все министерство внутренних дел, не говоря уже о представителях славного Центрального комитета партии. И перед всеми участниками застолья представала радужная картина дружбы народов, дружбы, которую не смогут поколебать происки жалких отщепенцев. Провозглашались здравицы, коньяк лился рекой, горы браконьерской икры поглощались с завидной скоростью, и каждый гость, возвращаясь в столицу, увозил с собой не только заверения в том, что мир и законность будут восстановлены, но и аккуратные упаковки с осетриной, бутылками и конфетами. Выходя глубокой ночью из очередного ресторана, Давид садился в такси и ехал по темным улицам, где на перекрестках стояли солдаты вокруг бронетехники, а в темных дворах кучковались те самые жалкие отщепенцы, и их становилось все больше, и уже через год Народный Фронт заявил о себе во весь голос, а потом пришел Черный Январь.

Погромы шли уже не первый день, и Ануш металась на своей «скорой помощи» по всему городу. Иногда ей удавалось кого-то спасти, но чаще приходилось увозить с улиц лишь трупы. Странно, она оставалась спокойной до самого последнего дня. Она ничему не удивлялась, ни на что не жаловалась и ничего не ждала.

В ту ночь, когда в город вошли войска, Ануш не вернулась домой. Давид нашел ее лишь на третий день. «Скорая помощь» была расстреляна из автоматов. Кто стрелял? Солдаты, или боевики, или кто-то еще? Это так и не установили, да, наверное, никто и не пытался установить. Говорят, стреляли с крыши жилого дома. Возможно, что так оно и было. Он видел ту машину. Действительно, пулевые отверстия в основном были на крыше. Четыре пули попали в Ануш, все — в грудь. Одна — прямо в сердце. Смерть была мгновенной, и только это могло как-то примирить Давида с жизнью. Мгновенная и внезапная смерть — это подарок судьбы. Сам он на такие подарки уже не рассчитывал.

Он был твердо уверен в одном — его собственная смерть будет долгой и мучительной.

И началась она в тот самый день, когда он стоял над свежей могилой и думал, что они поступили очень правильно, так и не обзаведясь детьми. Он вернулся в осиротевший дом. 233 Жизнь потеряла всякий смысл. И все, что происходило с ним дальше, было как во сне.

А между тем происходили какие-то перемены. Он замечал их лишь по тому, как менялось содержимое бутылок. Сначала куда-то пропал его любимый «Агдам». Итальянское вино, которое он пил в эмигрантском лагере, оказалось жуткой кислятиной, но его быстро сменило французское — как только родственники пристроили его на работу в Красный Крест и перетащили в Париж. Лица собеседников мелькали, расплываясь в тумане, и Давид Блюменталь иногда сам поражался, слыша свой голос. Казалось, говорит кто-то другой — трезвый и благополучный. И ведь дельные вещи говорит! Связи, все те же связи — они продолжали действовать, и для них не было границ. Блюменталь посещал какие-то курсы, сдавал какие-то экзамены и успешно сдал все, кроме одного — водительские права он так и не получил. Какое-то время у него даже был свой кабинет в конторе по делам беженцев, и на стенах кабинета висели дипломы и сертификаты с его фамилией, и порой ему казалось, что за него работает какой-то однофамилец. Его называли адвокатом, хотя он вовсе не был юристом. Но в эмигрантских кругах все знали, что Давид Блюменталь — человек со связями, и эти связи были сильнее юридического диплома Сорбонны…

Глава 10

Говоря, что история, происшедшая с отцом Демира, пришлась бы не по вкусу в Турции многим, Медина Алибейли, конечно же, была права. Но она ошиблась, посчитав, что ни один турок не осмелился бы снять фильм на такую тему. Такой человек был. Правда, жил он не на родине, а в Голландии.

Продюсер и режиссер Озан Илмаз попал в черные списки турецких и греческих спецслужб, как только снял свой первый фильм о Северном Кипре. Затем на экранах появились его документальные ленты о проблеме курдов. И Компартия Курдистана тут же объявила его своим врагом, а министерство обороны Турции потребовало его ареста. Был он и в Афганистане, и в Чечне, и в других конфликтных точках планеты. Его фильмы пользовались неизменным успехом у публики и специалистов — и так же неизменно вызывали неудовольствие всех конфликтующих сторон. Неудивительно, что к сорока годам Озан Илмаз нажил множество врагов. Греки не могли ему простить рассказа о турецкой общине Кипра; курды пообещали взорвать его офис зато, что он показал, как партизаны Оджалана взрывают мосты в горах; чеченцы грозились выкрасть Илмаза и бросить в один из зинданов, а российская прокуратура объявила его в международный розыск за нелегальный переход границы. Все эти угрозы звучали так часто, что Илмаз перестал обращать на них внимание и только радовался, когда их публиковали в газетах: лишняя реклама никому еще не мешала, особенно свободному художнику.

В последнее время он часто наведывался в Германию, где снимал фильм о судьбах турецких иммигрантов. Он и здесь решил пойти против течения и разрушить устоявшееся мнение о том, что турки не могут ассимилироваться в европейскую среду. Илмаз собирался показать на примере нескольких поколений, что немецкий турок — он уже не совсем турок. Он искал доказательства того, что европейская культура неумолимо вытесняет в сознании иммигрантов те ценности, которые они впитывали с молоком матери у себя на родине.

Озан Илмаз был по-своему отважным человеком. Однако отвага его базировалась на вере в европейскую законность. Он слишком долго прожил в Европе и успел забыть, что бояться надо не только кинокритиков и налоговых инспекторов.

Иногда Илмаз замечал, что за ним следят.

Он не пытался оторваться от слежки, потому что знал — это бесполезно. Кому-то нужно знать про его связи? Пусть знают. Чью-то спецслужбу интересуют его планы? Это тоже не секрет. Главное таинство совершалось в голове, а туда никому из врагов не было доступа.

Возможно, он бы вел себя иначе, если бы знал, что с некоторых пор каждый его шаг фиксируется наблюдателями «Серых волков»…

В Австрию Сулейман приехал совершенно разбитый и подавленный морально, а уезжал оттуда бодрым, веселым и по-хорошему злым. Секрет такого перевоплощения был прост — он наконец-то знал, чем заняться.

В тирольских горах на лыжной базе его встретил человек, которого «волки» между собой называли диспетчером. Когда-то именно он наводил Сулеймана на цель. Сейчас и целей стало меньше, и силы уже не те. Но кто-то же должен продолжать борьбу!

Диспетчер ничего не приказывал. Он просто рассказал о деятельности одного предателя. Сулейман в ответ сказал, что с предателем пора разобраться. И тогда диспетчер передал ему всю необходимую информацию…

После Гармиш-Партенкирхена начинались хорошо знакомые места, и по этим дорогам водитель Сулеймана мог бы ездить с закрытыми глазами.

— Выбросишь меня вон за тем домом, — сказал ему Сулейман. — А сам вылетай на трассу и гони до первого же поворота в горы. Покрутишься, поводишь ищеек за собой. Через полчаса подберешь меня на этом же месте.

Водитель кивнул, не удержавшись от довольной улыбки. Ему явно наскучило движение на столь постыдно низких скоростях. Он завернул за дом и резко затормозил. Сулейман выскочил почти на ходу. Дверца захлопнулась, мотор зарычал с присвистом, и тяжелая черная туша «мерседеса» в считанные секунды исчезла за поворотом.