Проклятый род. Часть III. На путях смерти. - Иван Рукавишников

- Ну что, глупая птичка?

- Поедешь? Возьмешь меня?

- Это куда? Опять в Индию? Ну уж я один.

- К черту твою Индию. Жара и скука.

- Так куда же вы, Ирина Макаровна?

- Не слушаешь. И о чем ты думаешь... В Лазарево, говорю, поедем.

- В Лазарево? Да, я в Лазарево. Но я один.

- Дудки! И я с тобой.

- Но...

- Не но, а я хочу. И Валя с нами. Валя в гостинице меня ждет... Поганый Коська... Ведь Валя со мной до подъезда. Я уж скандалила... Но лакей новый... Семейный совет, посторонним вход воспрещен. Валя, поди, теперь...

- Какая Валя?

- Глупый! Валя - моя Валя. Я ее люблю. И она меня любит. Ну, любишь ты какую-нибудь женщину? Вот так и я мою Валю люблю. Впрочем, ты, говорят, не одну женщину любишь, а сразу сто.

- Сто?

- Ну, да... Слушай, Витя. Уйдем. Смотри, опять за стол садятся. И какой ты, Витька, подлец! В кои-то веки сестру увидел, и пень пнем, слова не вымотаешь. Да иди же ты... А то, право, за зеленое сукно опять посадят.

Вела по комнатам. И искал взором забвенным белую сказку. Вслед им, покрывая неугомонившийся шум, загудел голос Кости.

- Слышишь? Началось опять. А знаешь, Витя, насколько я поняла эту его дурацкую арифметику, мы с тобой оба не так, чтоб уж очень богаты...

XXVII

«Шутки дьявола. Шутки дьявола».

Не отвечал на вопросы Ирочки и Вали. Щебетанье болтливое их слышал, как звон ручья в лесу. В лесу своих дум был не один. И не отходил от живопоющего ручья. А были думы о новой картине. Жадным объятиям творческих зарождений отдался, с виду слабый, но чуткий, внемлющий.

- Витя, я придумала. Напиши с нас картину. Диана и та, как ее, провинившаяся нимфа... Отгадай, Витя, кто Диана?

А вкруг Виктора крики и краски. Слова сверкают-пляшут.

«Шутки дьявола. Шутки дьявола».

И одевались голые мысли в пышные тоги слов. И слова обманчиво кружились пятнами ярких красок. Зарождение образов, так оно томительно. И любовался, и отвергал, гнал. И новорожденными опять любовался, следил их быструю старость и смерть.

Дни ли, часы ли, миги ли.

И среди осколков и трупов отвергнутых образов и скорбно, и гордо улыбающийся, слышал Виктор все те же звеняще-сверкающие слова:

«Шутки дьявола».

Два слова. Лишь два слова. Как и в первый миг. А когда первый миг? Но не искал. Искал другое. Вдруг услышал свой голос. Чуть удивился.

- ...да, она трудна и неблагодарна. Правда, скульптура еще строже, еще, деспотичнее. Но искусство слова - о, какое прекрасное синее-синее озеро. По нему корабли золотые и белые. И корабли плывут, и паруса трепещут и шумят, кричат. Да кричат, гулом кричат. И синие волны - они не застыли. Не нужна эта работа претворения длительности в миг. Наслаждайся изменчивостью...

- Я, Виктор Макарович, тоже литературу больше живописи люблю. Интимнее, ближе. Но вспоминаю, в Москве знакомый писатель говорил, что для самих-то авторов, если сравнивать художника с писателем, живопись больше дает, удовлетворения больше и покоя. Помнишь, Ирочка, Василья Сергеича?

- Ну да. И он, Витя, знаешь как объяснял это? В живописи, говорит, в самом процессе, есть окно для отдыха. Большая картина... Подмалевка, аксессуары, что у вас там еще... Вот, говорит, и отдых от вдохновения. А в писательстве, говорит, такого отдыха нет.

- Да, да! И писатели потому отдыха на стороне ищут. Помнишь, Ирочка, сравнивал: веселого писателя днем с огнем не сыщешь, а художники, говорит, сплошь народ веселый.

- Да, Бёклин очень весел был! Сегантини тоже! А Рафаэль отдыхал только подмалевывая свои холсты! Наш Брюллов тоже! Великолепно. Впрочем...

Гоня ненужное для шуток дьявола, в борьбе незримой выглянул Виктор из-под чаровной маски своей и увидел, что едет с Ирочкой и с той, с подругой ее, в своей коляске мимо лазаревской рощи. Мельком подивился Ирочкину лицу. Безулыбно глядела в мглистую даль полей. Вспоминала?

- Мне кажется, что литература, как искусство наиболее демократическое...

Заслышал в звонком голоске Вали фальшь. И не стал слушать. Рукой по глазам проведя, маску свою чаровную надел. И сразу нужное что-то близко, близко. Что! Слово? Образ? И увидел синее-синее озеро. Пурпурными парусами гудя, плывут корабли золотые, широкогрудые. Прочь! К чему!

«А шутки дьявола? Шутки дьявола...»

И прислушивался к новым шепотам, и вглядывался пытливо в новую сказку, в синюю, в золотую, в свирельно-гудящую.

«Но шутки дьявола?»

«А разве я не могу утопить корабли?»

«Прочь! Старо».

«Я и тебя утоплю в синих волнах. В синих, в синих».

«А!»

- Витя, смотри! Это чья мельница? Раньше не было...

«И утоплю все счастье. Все грезы. В синем озере утоплю. А корабли золотые оставлю. Пусть плывут золотые корабли мертвые по синей по мертвой воде. Людей на кораблях нет. Ты и покажи, что пусты золотые корабли. Разве я не умею шутить?»

«Еще! Еще!»

«Паруса пурпуровые и желтые паруса. И как груди женщин они. А корабли золотые бегут-плывут. И каждому кораблю свой путь назначу. Замкнутый путь, замкнутый. Разве я не умею шутить? А путь корабля по пене за кормой виден. И пересекаются пути. И пути как знаки тайн великих, пути кораблей как пути планет».

«Но трагедия любви?.. Корабли - они мертвы...»

«А кариатиды под форштевнем! Мертвы корабли, а кариатиды живы. Разве я не умею шутить?»

«И Надя?»

- А там сейчас и церковь. А там и двор, Валя... да, оказывается, люблю... здесь вот...

«И Надя, и все. Но нет. Тот корабль утонул. Утонул, но пусть руки из воды. Белые руки из синей воды, из синей».

«О!»

«А те кружат. Золотые мертвые под пурпуровыми парусами несут, громадные, тех живых и прикованных. Маленьких, но живых. И пути намечены. И не знают, встретятся ли, мимо ли. А нам по следам видно. По пенным следам. И пути те не раз уж пройдены. Разве я не умею шутить?»

- Дом! Дом! Смотри, Валя...

«Мимика рук. Мимика рук. Помни музыку жеста».

- ...а дерево постарело. Да вылезай же, Витя!

По лестнице поднимаясь, молча спросил своего:

«Так. Но берега?»

«По берегам города...»

«Прочь! Безобразие...»

«Прекрасные города...»

«Прочь! К чему прекрасные города, когда те там над водой, и не на берегу - мечта».

«Пошутим, пошутим иначе. Пусть скалы и сосны. Скалы не наших пород, скалы-чудовища, и сосны живые и хохочущие».

«Нет, пусть тишина на берегу. Синее озеро и тишина кругом. Но как? Как берег? Первый план?»

«Сверху увидишь. С полугоры».

«А! Тогда и тот берег виден. И все озеро».

«Ну да».

Вошел в столовую. Огляделся. Счастливо улыбнулся, поглядев на старых грифонов, хвостами плетущих по фризу цветочный орнамент. Ни Вали, ни Ирочки не было. Побежали по дому.

Прошел дольше. И утомленный, и еще ищущий, шел. Чуть дрожали колени. На широкое, на мягкое сел, под рукой холод бронзы, желто-красные стены спокойные. Белый меандр вверху спокойно-торжественный свой узор ведет, в веках неизменный.

Голоса звенящие. И вбежали Валя с Ирочкой.

- Милый мой братик, божественный Виктор! Да ты, взаправду, молодец. Валя! Валя! Дом нельзя узнать. И вместе с тем, он только теперь настоящий старый дом. Дом постарел! Дом постарел... Виктор, если ты в это деньги ухнул, то надо тебе еще достать. У Коськи, подлеца, отниму и тебе принесу. А спать мы с Валей в той, в угловой будем, где маркизы с дамами любезничают. Я уж распорядилась. Валя! Хорош мой брат, Виктор? Витя, где мастерская?

- Стой, Ирочка, мы ему еще не сказали...

- Да, Виктор Макарович! Вы не знаете? У вас гостья.

- Вот что, милые девочки. Надо мне новую картину обдумать. И то, что вы щебечете, мне не мешает. Нисколько не мешает. Только спрашивать не нужно. Говорите, кричите, танцуйте. Но не спрашивайте. Понимаете? Ну и конечно за рукав дергать нельзя, хоть Ирочке без этого трудно.

- Хорошо, хорошо. Только в последний раз. Нельзя не спросить: мы женщины. У тебя гостья. Волосы вот этак. Профиль... смотри-смотри, вот! С нами из Москвы ехала. Теперь здесь. Кто такая? Сейчас в Коридоре. Нас увидала, наверх прошла.

- Здесь никого нет. Идемте в столовую. Покормлю я вас.

Валя щипала Ирочку, шептала:

- Это он новую выписал... Как интересно...

Когда только что сели, Виктор сказал - а те в перебой, то о таинственной гостье, то о собрании родственников. Сказал:

- И всегда вот так. Мне сейчас одному надо быть или чтоб Степа со мной. Товарищ мой.

Показалась Паша. Поклонилась и ушла, украдкой заглянув в глаза Виктора. Пока Ирочка Пашу разглядывала, Валя пропела:

- А разве мы не можем заменить...

- Увы. Вы разгоняете...

- Это любезно. Но кого?

- Моих собеседников.

- Не понимаю...

Но не слушал опять. Лицо в ладонь склонив, из мрака вызывал крики-краски синего-синего озера.

«Нет, не могу. Вода - это так, и корабли - так, и кариатиды. Но берег! Я не вижу берега. Шутки дьявола. Шутки дьявола. Подскажи! Подскажи!»