Я боялся - пока был живой - Виктор Меньшов

- Нинель Петровна! - удивился я. - Я же у вас никогда не учился! Как же я попал в ваши любимые ученики?! Вы, Нинель Петровна, что-то, наверное, путаете.

- Я никогда ничего не путаю и никогда ничего не забываю! - строго поджав губы, возразила мне обиженно Нинель. - Именно потому вы и есть мой самый любимый ученик, что не учились у меня в классе. За это я вас и люблю, что миновала меня чаша сия.

Я что-то не совсем понял, что же она имела в виду, но на всякий случай растроганно поблагодарил ее, а сам заспешил в подъезд.

Скворцов должен был пробраться на крышу раньше меня, а мне помогал Петюня.

Хорошо, что в нашем доме есть грузовой лифт, в котором я смог подняться прямиком на крышу, не вылезая из коляски.

Мы выбрались из лифта, но Петюня не хотел уходить. Ни в какую не хотел. Пришлось даже прикрикнуть на него:

- После на лифте покатаешься! Я знаю, что ты любишь это дело, я сам тоже люблю это дело, но надо знать: где, с кем, и когда. И вообще - потом!

Обиженный и надутый Петюня ушел на улицу, а я остался совсем один. На крыше было ветрено. Я подъехал к краю и понял, что ветер - это еще не самое неприятное. Еще большей неприятностью оказалось то, что здесь было высоко.

Я осторожно высунул нос из своего кресла и посмотрел. Люди внизу были маленькие-маленькие, асфальт сверху казался на вид очень твердым.

Вздохнув, я решил, что вниз смотреть больше не буду. Огляделся вокруг и заметил, что в одном месте хлипкие перильца, ограждавшие плоскую крышу, были выломаны, образовав как бы калиточку в небо.

Я подъехал к этой калиточке и вытянул шею, позабыв про то, что решил не смотреть вниз.

Подо мной находился подъезд, напротив которого стояли мои друзья, делая усиленно вид, что не знают один другого.

Я стал терпеливо ждать сигнала, который должен был подать мне Арнольдик, когда около дома соберется побольше народа.

И вот он подал мне этот сигнал, махнув платком.

Набрав в легкие побольше воздуха, я подъехал к калиточке, стараясь не смотреть вниз, что, впрочем, удавалось мне плохо.

Вцепившись в ручки кресла, я закатил глаза в небо, и заблажил во всю глотку.

Рот мне забивал ветер, не на шутку разгулявшийся по крыше, и получалось у меня вот что:

- Безногий ветеран! Не желая! Мириться! С унизительными обстоятельствами! Изгнан со службы! Нет! Работы! И нет желания! Работать! У меня! Отняли все! Работу! Прошлое! Будущее! Заберите мою жизнь! Она мне! Не! Нужна!

Вот так орал я, а вернее, лаял, потому что каждое слово приходилось буквально выплевывать изо рта. Кстати, вы никогда не пробовали делать это против ветра? Я имею в виду, плевать.

Я орал, а внизу медленно собиралась жиденькая толпа, которую притаскивали буквально за шиворот и за рукава, мои друзья, отлавливая повсюду.

Во двор лихо ворвалась машина, с большой надписью на борту "ПРЕССА". Выдержав должную паузу, оттуда выскочил человек с фотоаппаратом. Торопливо выбрав в сумке одну из камер, он закрепил ее на штативе и навел сильный телеобъектив на крышу, то есть, на меня.

В фотографе я сразу же узнал знакомого мне Кадрикова.

А следом за ним из машины неторопливо выгрузил себя неряшливый толстяк с блокнотом в руках, и сразу же принялся что-то выспрашивать у зевак.

Это и был Кусанишвили, известный в определенных кругах репортер, не брезговавший ничем ради соленого материала.

Кадриков, кажется, тоже узнал меня и замахал призывно Кусанишвили.

Тот подошел, выслушал фотографа, явно не поверил ему, оттолкнул от штатива и сам уставился в телеобъектив, и убедившись в правоте своего напарника, яростно погрозил кулаком в мою сторону.

Потом он махнул и дал знак Кадрикову, снимай, мол, а там посмотрим. Сам же продолжил хождение в народ, рассудив, вероятно, что, в принципе, обмана как такового, с моей стороны не было. Да и какая ему разница, кто будет прыгать с крыши!

Кадриков, притащив еще одну треногу, установил и на нее фотокамеру, и теперь, подозвав кого-то из подростков, старательно и терпеливо разъяснял ему, куда, когда и на что нажимать.

При этом он изображал руками, как я буду лететь с крыши, и отрицательно крутил головой, что означало запрет на эту съемку, мой полет собирался снимать сам Кадриков, лично.

Потом он приседал на корточки, взмахивал руками и азартно шлепал ладонями по асфальту. Он столько раз и с таким упоением шлепал ладонями, что я в деталях прочувствовал весь свой предполагаемый полет, и особенно конечное звонкое "шлеп", которое так старательно изображал Кадриков, предлагая именно этот момент запечатлеть подростку.

Неутомимый Кадриков бегал внизу, размахивал руками, топал короткими ножками, и все приседал и приседал на корточки, все шлепал и шлепал ладонями по асфальту, светя желтой своей лысиной.

У меня закружилась голова, я хотел отъехать подальше от края, чтобы не видеть этих неприятных для меня живых картинок, но ветер в этот момент переменился, дунул мне в спину, и коляска медленно двинулась еще дальше к краю, к калиточке...

Я судорожно дергал рычаг ручного тормоза, но все тщетно.

Тогда я задергался сам.

Это только усугубило мое и без того плачевное положение.

Я стал оглядываться в поисках чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться.

Внизу метались люди, махали руками, что-то кричали мне, но все и всех заглушил отчаянный вопль Петюни:

- Папаняаааааа!!!

Он орал и тянул ко мне ручонки, такие огромные, плохо вымытые, волосатые, но такие родные и так безнадежно далекие!

И тут я услышал еще один вопль, который перекрыл даже стенания Петюни.

Вопль был мой.

И вопль этот вопил:

- Помогиииитииии!!!

Я видел, что меня услышали, судя по тому, что люди внизу зажимали в ужасе уши.

Я дергался в своей коляске, которая съезжала хотя и незаметно, но неумолимо, собираясь сорваться с крыши и полететь в тартарары.

- Где же этот чертов Скворцов?! - заметалось у меня в мозгу последней надеждой.

Еще раз я лихорадочно огляделся и увидел Скворцова - он стоял, прислонившись плечом к будочке выхода на крышу и... спал!

- Скворцов!!! Скворцоооов!!! - заорал я таким криком, что мертвого можно было разбудить.

Мертвого - можно, но только не живого Скворцова, который даже ухом не повел.

А колеса все скользили и скользили...

- Петюняаааа!!! - заорал я. - Спасай папанюууууу!!!

Петюня влетел в подъезд, как на крыльях. Я напряженно вслушивался в звуки лифта, отчаянно упираясь изо всех сил, которых у меня, честно говоря, совсем не осталось.

Колеса зависли уже над самым краем, готовые буквально в следующую секунду сорваться, соскользнуть...

- Летит!!! Летит!!! - заорал я, показывая рукой за спины зевак, которые все, как по команде, повернулись в ту сторону, куда я показывал.