Древо Жизора - Октавиан Стампас

— Как высший по званию — да, — согласился Робер, — но как мой старинный приятель — нет. Неужто мы с тобой чужие люди?

— Нет, конечно, — почесал Жан в затылке. — Просто мне не хочется об этом говорить.

— Тогда извини меня, Жан. Я понимаю, что тебе неприятно это вспоминать. Счастливые люди часто бывают не тактичны. Если бы ты знал, дорогой мой брат, как я счастлив!

— Отчего же?

— Да ведь я помолвлен.

— И кто эта счастливица?

— Да вон же она — та, которая сидит сейчас между моим отцом и твоей матерью.

Жан почувствовал, как тело его коченеет — между Гийомом и Терезой сидела Ригильда де Сен-Клер. Так вот почему она так нежно поглядывает на Робера. Жан уже успел заподозрить: «Не влюбилась ли эта дура в нашего красавчика?» А дело, оказывается, вон уж как далеко зашло. Кусок медвежатины показался Жану тухлым, и он с трудом проглотил его, запивая отменным бургундским вином, которое вдруг оказалось уксусно-кислым. И вопрос, который так часто мучал Жана в самых разных ситуациях, вновь возник в его душе: «Почему? Почему он, а не я? Разве он заслужил это? Разве он обладатель величайшей реликвии, от которой в ужасе разбегались враги царя Израильского?» И, возвращаясь потом из Шомона в Жизор, он без конца спрашивал какую-то незримую силу, обидевшую его насмерть: «Ну почему? Почему же, я не понимаю?!»

В соответствии с завещанием, которое оставил отец Ригильды, девушка могла быть выдана замуж не раньше, чем по достижению четырнадцатилетнего возраста, и потому свадьба была назначена на весну следующего года. Жениху и невесте предстояло ждать ровно столько, сколько обычно сидит в утробе матери дитя. Но Робер не отчаивался и мысленно благодарил покойного Андре де Монбара за то, что он отменил обет безбрачия, введенный в устав ордена Бернаром Клервоским. Отныне тамплиеры могли заводить семью и жить с ней во время своих отпусков, если они служили в Святой земле. Тем же, кто находился постоянно в европейских комтуриях, послабление давало возможность всё время быть при семье. В будущем Робер рассчитывал получить титул комтура и основать в Шомоне комтурию.

С каждым днем жених и невеста все больше привязывались друг к другу. Ригильда теряла голову, восхищаясь героическим прошлым своего будущего мужа, а Робер стонал, изнемогая от восторгов пред ее красотой. Он страдал от невыносимых желаний к ней, но всякий раз, когда они уединялись и начинали целоваться и ласкаться, Ригильда не позволяла ему пойти до конца и нарушить ее целомудрие. Ошалевший от головокружительных поцелуев, он возвращался в свою спальню и не мог уснуть до утра, ворочаясь и вздыхая. Но время, хоть и медленно, но шло, заветная дата приближалась, и, как бы то ни было, Робер де Шомон был безумно счастлив.

В отличие от него, Жан де Жизор считал себя несчастнейшим человеком на земле. Зависть к двоюродному брату распирала его. Признав свое полное поражение, он стал пробовать разные известные ему способы колдовства, чтобы обворожить Ригильду, если не своими личными качествами и достоинствами, так хотя бы чарами. Он ловил зеркальцем отражение спаривающихся собак, шептал на него заклинания, а потом дарил заколдованное зеркальце Ригильде. Он раздобыл прядь волос Ригильды, совершил над ней обряд ворожбы, затем сплел из волос веревочку и двадцать восемь дней носил ее завязанной вокруг своего пениса. Он изготовил любовное зелье, состоящее из оливкового масла, меда, сиропа лепестков роз, капель валерианы, отвара каламуса, а также из капель его собственной крови и мочи. Приезжая в Шомон, он тайком подмешивал немного этой смеси в питье Ригильды. Он составлял немыслимые по количеству своих компонентов мази, натирался ими и колдовская наука уверяла его, что вот-вот Ригильда переключит свое внимание с Робера на Жана. Но, что бы он ни предпринимал всю эту осень и зиму, ничего не помогало, жених и невеста неуклонно двигались к своей цели. И чем ближе становился день свадьбы, тем большее отчаяние охватывало жизорского сеньора. Причем, он давно уже не столько мечтал о Ригильде, сколько о том, чтобы ее брак с Робером не состоялся.

И все же, пришла весна, Роберу и Жану исполнилось по двадцать пять, а Ригильде четырнадцать, и через неделю после Пасхи наступил долгожданный день свадьбы. Жан явился в Шомон в последней надежде, что его колдовство в конце концов возымеет действие и случится то, о чем он мечтал. А мечтал в последнее время он уже не о том, чтобы Ригильда его полюбила, а лишь о том, чтобы не состоялась ее свадьба с Робером.

Выезжая из Жизора, Жан понуро проехал мимо великого вяза и впервые подумал, что у него с ним есть много общего — они свысока смотрят на людей, осознавая свое величие, они хранят тайну и оба так безнадежно одиноки. Остановившись подле гигантского древа, Жан вдруг почувствовал острейший прилив отчаяния и с наслаждением вообразил себе, как разрывает надвое свадебный наряд Ригильды. Постояв ещё чуть-чуть, он поехал дальше и через полчаса был в Шомоне, где застал не веселье, а слезы — все как могли увешали плачущую Ригильду.

— Кто… кто мог это сделать! — зачем, зачем! — рыдала она.

Оказывается, когда пришла пора обряжать невесту, обнаружилось, что некий неведомый злоумышленник разорвал пополам свадебный наряд Ригильды, который она всю зиму вышивала своими ручками и он получился такой необыкновенной красивый, какого никто Не мог припомнить. И вот, кому-то понадобилось сотворить такое злодейство. Все убеждали Ригильду, что слезами горю не поможешь и можно ведь отложить свадьбу, тогда она испугалась, вытерла слезы и сказала:

— Да как же отложить? Нельзя отложить! Мы больше не выдержим с Робером никаких отсрочек. У меня есть другой наряд. Правда, он ни в какое сравнение не идет с тем, но, что ж, буду скромнее.

Два равносильных чувства горели в Душе Жизорского Контура — ужас перед мощью своего воображения, способного сотворить настоящее чудо, как сегодня, и восхищение перед своей необыкновенной способностью. Он вспомнил, как во время турнира в Жизоре пожелал Ричарду Глостеру свалиться с коня, и тот свалился; как он сидел за шпалерой и внушал Бертрану де Бланшфору, что его здесь нет, а тот смотрел на него в упор и не видел; как он пожелал крестоносцам быть истребленными сарацинами, и сарацины выполнили его желание; и вот теперь…

— Это он сделал! — вдруг произнесла Ригильда, увидев Жана.

Он вздрогнул и приблизился к невесте:

— Дорогая Ригильда, я приехал засвидетельствовать свое почтение и поздравить вас с грядущим важным событием.

— Это он порвал платье, — не слыша его слов, повернулась Ригильда к Роберу.

— Ну нельзя же так, любовь моя, — забормотал ей вполголоса жених. — Как он мог это сделать, если он только что приехал из своего Жизора. Пожалуйста, извинись перед Жаном.

— Да, я кажется говорю вздор, — проговорила Ригильда. — Простите меня, Жан. Я рада вас видеть.

«То-то же!» — подумал Жан с усмешкой.

Но главной своей цели он, в конце-то концов, и не добился. Свадьба состоялась, да какая веселая, радостная, счастливая! Ригильда лишь два-три раза вспомнила об испорченном наряде и готова была пролить слезу, но всякий раз ее что-нибудь отвлекало, и она вновь забывала об утреннем горе.

Поздно вечером, видя, что все его старания оказались напрасными и растоптать эту женитьбу не удалось, Жан де Жизор отправился в свою комтурию. Он ехал сильно пьяный и очень злой через Шомонский лес. Ему представлялось, как молодых отводят в спальню и оставляют наедине друг с другом, и жгучая желчь разливалась по телу. Вдруг чей-то голос окликнул его:

— Господин де Жизор! Господин де Жизор! Постойте!

Он оглянулся и увидел, как из лесу выбежала молоденькая девушка и радостно бросилась к нему:

— Как хорошо, господин де Жизор, что я услышала топот ваших копыт и вышла на дорогу. Видите ли, я заблудилась в лесу и уж совсем отчаялась найти тропинку. Вы не узнаете меня? Я дочь крестьянина Жака Сури, Элизабет. Вы не могли бы подвезти меня, а то я сильно поранила ногу? Я живу неподалеку от Жизора, в деревне Синистрэ.

— Ишь ты, — пьяно рыгая, отвечал Жан. — Элизабет Сури, и сама как мышка. Хорошенькая. — Он спрыгнул с коня, — Иди ко мне, мышка, а потом я довезу тебя до твоего папочки Жака.

— Ах! — вскрикнула девушка в ужасе и, увидев, что сеньор Жизор решительно надвигается на нее, бросилась бежать обратно в лес. Он был крепко пьян и ни за что не догнал бы ее, если бы не ее пораненная нога. На небольшой полянке, поросшей свежей и душистой апрельской травой и залитой лунным сиянием, Жан догнал ее, схватил, сорвал одежду и без труда завалил под себя.

Все произошло довольно быстро, и вскоре он, заставив плачущую девчонку одеться, усадил-таки на своего коня и повез домой.

— Если не прекратишь реветь, я тебя сейчас сброшу! — прикрикнул он, и она перестала плакать, только шмыгала носом, не в силах сдержать в груди неутихающие рыданья.