Бремя империи - Александр Афанасьев

Переустановили — как я и ожидал, в лавке Муртади прицел установили наскоро и кое-как. Исправили, вновь отнесли винтовку на стрельбище…

— Горизонтально нормально, правее…

Ага, значит, прошлый раз я излишне выкрутил. Так и есть — из-за плохой установки прицела тогда мазал. Поправил, снарядил запасной магазин, выстрелил снова…

— Есть! Восьмерка, чуть левее.

Остаток магазина я выпустил, больше не трогая барабанчиков прицела. Все они пришлись не дальше восьмерки. Передал винтовку Али, тот тоже выпустил магазин с примерно похожим результатом…

— Давай теперь на тысячу двести. Ветер не изменился?

— Нет.

Выстрел на дистанцию свыше километра отличается от стрельбы на более близкие дистанции кардинально. Это ближе к артиллерии, чем к стрельбе обычного пехотинца. Нужно взять поправку на десятки самых разных факторов — ветер, температура воздуха, угол места цели, высота над уровнем моря, деривация, наличие посторонних предметов на линии визирования цели, эффект Магнуса[91] даже. Если метров до шестисот стрелять мог научиться каждый, до тысячи метров — примерно каждый второй, то свыше тысячи — каждый десятый. Нужно было не только учесть в голове все эти факторы — но и определить влияние на траекторию полета пули каждого из них, просуммировать их силы и направление их приложения и вывести общий вектор. Это была сложная физико-математическая задача с десятком неизвестных — и ее мало кто мог правильно решить. Настоящий снайпер просто чувствовал, куда надо прицелиться на такой дистанции, чтобы попасть. И далеко не каждая винтовка была способна «взять» такую дистанцию. Если пуля переходит со сверхзвукового полета на дозвуковой, с ней происходит то же, что и с самолетом, — ее начинает трясти, и она сильно отклоняется от траектории.

Но это была именно та винтовка, что нужно, и я был именно тем человеком, что нужно…

Еще когда пуля летела к своей цели, разрывая своим острым носиком воздух, я уже знал, что попаду. Вот так — просто знал, был уверен. Прицелившись на шесть человеческих ростов выше мишени и немного правее, я спустил курок и сразу понял — попал…

— Восьмерка, почти девятка. Неслабо, неслабо…

— Талант не пропьешь… Попробуй?

— Пас. Я свою дальность знаю — и дальше ее не суюсь. Только патроны пережигать да надеждами себя тешить…

— Ну, тогда…

Я выпустил еще один за другим четыре патрона — каждый раз делая минутный перерыв чтобы дать стволу остыть — хотя понятие «остыть» на этой жаре было смешным и неуместным. Пацаны смотрели из-за колючей изгороди, окружающей стрельбище, не решаясь приблизиться…

— Что с тобой?

— Знаешь… — Али сел по-турецки прямо на земле, поджав под себя ноги. — Я вот думаю, а то, что мы делаем, — правильно?

— А ты думаешь — нет?

— Я думаю… А вот этим пацанам, что сейчас на нас смотрят, им надо то, что мы делаем? Или нет?

— Знаешь… Был у нас в Питере в учебке такой Тищенко, капитан второго ранга. Преподаватель специальной тактики, уж не знаю с чего. Обычно по этой дисциплине бывшие морские пехотинцы преподают. Так вот — он один раз нам сказал, несмышленышам, когда такой же примерно вопрос задали: на войне нет правых и виноватых — на войне есть свои и чужие. Этим пацанам то, что мы делаем, не нужно. Но кто-то все равно должен это делать — просто чтобы все оставалось на своих местах. Вот эти пацаны — они выросли здесь и не знают другой жизни, кроме этой. А кое-кому хочется, чтобы жизнь была совсем другой, чтобы они не играли вместе — а убивали бы друг друга. Добро никогда не могло и не сможет победить зло — его может победить только другое зло. Вот и мы — зло, которое борется с другим злом. И должно его победить — иначе не сможет существовать добро. Понял? И не думай больше об этом. Господь рассудит. Давай собираться…

Маания Вилла

Фонтенция

17 июня 1992 года

На позицию пришлось выбираться ночью, и даже это было опасным. Очень опасным…

Дом Сатира в Маании представлял собой гибрид итальянской виллы и крепости, которых в этих местах было немало еще со времен крестоносцев. Это не значит, что дом походил и на виллу, и на крепость — там стояло два дома — вилла прямо на берегу моря, так что мраморные ступеньки спускались прямо в волны, а чуть дальше, ближе к горе, прилепилась крепость. Возможно, даже старая, древней постройки, не новодел, которая всегда тут была — мрачное здание с толстенными стенами, которые наверняка не пробила бы и танковая пушка. У виллы было два абсолютно одинаковых по оформлению входа с двух сторон здания — к одной вела извилистая бетонная дорога, а вторая вела прямо в соленые морские воды. Первая заканчивалась рядом с домом площадкой, на которой стояло несколько лимузинов и роскошных спортивных машин в яркой попугайной раскраске. Была тут и «Бугатти» — приземистая, в роскошном светло-синем фирменном цвете, и «Изотта-франскини» — роскошный двухместный кабриолет, и два шикарных спортивных «Хорьх Купе» с двенадцатицилиндровыми моторами. Был тут даже «Руссо-Балт», которого тут никак не должно было быть — это была правительственная модель и частным лицам она не продавалась вообще. Но она тут была — впрочем, на Востоке всегда ценили возможность иметь именно то, чего иметь было нельзя. Кстати, про «иметь»…

— Тебе шестнадцать лет есть? — прошипел мне в ухо Али.

— А тебе твоя вера позволяет на такое смотреть? — не остался в долгу я…

Ночью мы, соблюдая все меры предосторожности, даже накрывшись армейскими накидками, чтобы не дать себя обнаружить ночью через тепловизоры, пробрались на скалу, которая отстояла от ближнего к нам угла дома на километр сто шестьдесят один метр. Днем на раскаленных солнцем скалах можно было лежать и без накидки, а вот ночью, когда скалы стынут, силуэт стрелка будет на экране светиться самым ярким светом. Впрочем, несмотря на жару, от которой мы оба едва не умирали и спасались старым методом — соленым чаем,[92] ни один из нас — ни я, ни Али — накидку с себя не убрали. Потому что охранялся дом Сатира очень и очень серьезно…

Не знаю, кого или чего боялся Сатир, но его охрана превосходила даже охрану, которой пользовался губернатор, и не уступала охране наместника на Территориях…

Все жилое пространство было огорожено забором, причем двойным. Один забор высотой три метра из сетки-рабицы зеленого цвета и с колючей проволокой поверху был искусно замаскирован зеленой изгородью. Мало того — изоляторы на столбах, поддерживающих забор, говорили о том, что там есть и оголенные провода с током, об этом говорили и трупики птичек, запутавшиеся в листве и лежащие рядом с забором…

Второй рубеж обороны был намного опаснее. По торчащим из зеленой лужайки газона датчикам я понял, что есть еще один забор, невидимый. Лазерные лучи постоянно сканировали пространство, и если пущенный лазерный луч находил на своем пути какое-либо препятствие, моментально звучал сигнал тревоги. А судя по тому, что к этому месту не подходили собаки — два добермана постоянно шатались по участку, а ночью их было в несколько раз больше, — сканирование велось не только лазерными лучами, но и звуковыми волнами в диапазоне, недоступном человеческому уху…

В общем — о проникновении на участок можно было забыть.

На крыше стояла система, обнаруживающая снайперов, — ее постоянно вращающийся объектив я узнал сразу. У меня на винтовке был специальный армейский прицел — на линзы было нанесено покрытие, не позволяющее лучам отражаться от линзы в том диапазоне, который система воспримет как оптический прибор, нацеленный на дом. Но обычный прицел эта система засекла бы мгновенно. По крайней мере, если бы она засекла нас, мы бы не видели то, что видели…

Все окна дома на ночь закрывались жалюзи — не обычными, а стальными, отражающими пистолетную пулю. На крыше был парный пост наблюдения — один охранник с армейским пулеметом и второй — со снайперской винтовкой. Посмотрев через трубу Али на винтовку, я рассмеялся — нашли, с чем охранять. Снайперская винтовка Мосина, многократно модернизированная, — но на такой дистанции ей делать было просто нечего. Еще две пары охранников болтались по территории виллы — то, что они работали парами и оставались почти не замеченными для обитателей сего гнездышка, говорило о том, что это настоящие профессионалы и забить на службу они не успели…

А вот что происходило в этот самый утренний момент на ведущих к морю мраморных ступенях, даже описывать стыдно, не то что смотреть… Впрочем — что естественно, то не безобразно. Молодец дядя, как только справляется в его-то возрасте с четырьмя женами. И ведь все по Корану — не можешь удовлетворять четырех жен, значит, тебе и не положено столько; а тут вполне даже может. И трахал бы их себе дальше, чем с террористами связываться и в политику лезть. Ну да тут не синематограф, пленку назад не отмотаешь и приговор не отменишь…