Евангелие от змеи - Пьер Бордаж

—Кое-кто мог бы обвинить вас в том, что вы потакаете ее пороку!

—Вся Церковь —гигантская машина для поощрения пороков. Я нахожу ее манию вполне невинной. Там, в Колумбии, я вкусил наслаждение столь чистое и чудесное, что все остальное стало мне безразлично.

—В том числе еда?

—Я не испытываю голода, но не знаю, какая сила не дает мне умереть.

—Ваи-Каи?

—Наверное, я все еще нужен ему.

—А с семьей —сестрой, племянницей, Ваи-Каи —вы не хотели бы увидеться?

Пальцы отца Симона несколько мгновений разглаживали складки простыни. Марку показалось, что трещина в стене кишит тараканами.

—Если я хочу, чтобы у них осталось хорошее воспоминание обо мне, лучше им не видеть меня в подобном состоянии. Я был простым звеном в цепочке, я прожил свой срок, но смерть почему-то медлит, хотя мне не терпится воссоединиться с женой и дочерьми на той стороне.

Они ждут меня —я чувствую, я знаю.

У старика начались судороги, железная кровать жалобно заскрипела.

—Так почему же все-таки совет шаманов хотел встретиться с Ваи-Каи? —повторил свой вопрос Марк, как только приступ прошел. —Вы мне так и не ответили.

Им нужно было убедиться, что он действительно Духовный Учитель, человек, который вернет жизнь Земли и надежду всем тварям земным —людям, животным и pастениям. Они должны были ввергнуть мальчика и гране, чтобы ввести его в дом всех законов и всех ду-"н, закончить образование Ваи-Каи.

А почему они позволили ему вернуться во Францию?

—Потому что Запад... Запад... как Рим во времена Христа... Дороги, понимаете, пути сообщения... О Боже, Господь, мой пастырь, я их вижу... Они красивые, такие красивые...

Миссионер в последний раз шевельнулся, потом его голова откинулась назад, щелкнули кости, и тело застыло.

Перепуганный Марк подождал несколько секунд, потом наклонился к лицу отца Симона, но не уловил ничего, кроме бешеного стука собственного сердца. В голову почему-то пришла нелепая мысль об ужине Шарлотты, потом, с трудом удерживаясь от слез, охваченный горькой печалью, словно от потери близкого человека, Марк нышел в коридор и позвал двух сестер, что-то тихо обсуждавших у дверей соседней комнаты.

Глава 14

Люси локтями проложила себе дорогу в узкий внутренний двор часовни, где несколько мгновений разглядывала сотни подношений верующих, выставленных в ряд на стене наподобие серых и черных кирпичиков.

Люди тихо переговаривались у киосков, где продавались открытки, брошюры, освященные медальоны, ладанки и книги, посвященные Катрин Лабуре[3] и еще одному обитателю этого места —святому Венсану де Полю[4].

Люди всех рас и национальностей встречались в этом крошечном Вавилонском склепе, зажатом между улицами дю Бак, Бабилон и Бон Марше. Пара, стоявшая рядом с Люси, явно приехала откуда-то из Восточной Европы, скорее всего —из Польши, разряжены они были просто на потеху окружающим. Женщина —очень светлая блондинка с голубыми глазами в золотую крапушку (формой они напоминали крылья бабочки), плоской грудью, тонкой талией и округлыми бедрами —натянула на толстые ноги узкие бриджи. Ее пузатый ярко-рыжий супруг выбрал клетчатые бермуды, делавшие его похожим на клоуна. Он одарил Люси откровенно настойчивой улыбкой, но тут жена полоснула его по правой щеке разгневанным взглядом, и он скис.

Люси выбрала для себя брошюру и, пробравшись через группку монахинь, вошла в часовню. Народу было так много, что люди стояли и в боковых приделах, и в глубине нефа. На какое-то время Люси застряла у дверей, потом, воспользовавшись заминкой —какой-то женщине стало дурно, —пробралась по правому проходу к хурам и стеклянной раке, где покоилось тело Катрин Лабуре.

Она заметила вторую прозрачную раку, стоящую на постаменте слева от поперечного нефа: роскошная, вся в золоте. Заглянув в брошюрку, Люси выяснила, что это гроб Луизы де Марияк, соосновательницы Ордена милосердных сестер. Церковь сделала различие между двумя святыми —аристократкой и крестьянкой, как будто сословное разделение сохранялось и на небесах.

А ведь Пречистая Дева явилась крестьянке Катрин, именно Катрин Она попросила отчеканить ладанку, ей Богоматерь доверила защищать жизни сотен людей в страшные дни Парижской коммуны, и Катрин спасала и восставших, и солдат, и детей, и женщин, и стариков... Во всех официально признанных Церковью случаях чудесного явления Девы Марии людям Она обращалась к простым душам.

Сразу после завтрака Люси неудержимо потянуло на этот островок святости и благочестия, о котором ей часто, со странным огнем в глазах рассказывала святоша-сестра, а она-то уж знала толк в ладанках и медальонах с изображениями святых. Люси надела простое трикотажное белье, короткое легкое платье, жемчужно-серый плащ, пригладила старой щеткой волосы и вышла, MI II,ж накраситься и наплевав на меры предосторожности, к которым успела привыкнуть после того случая.

Люси смотрела на лица окружающих: вот женщина с Антильских островов, ее голова покрыта белым шелконым шарфом; азиат с непроницаемым взглядом; сорокалетний мужчина —явно высокопоставленный чиновник —уставился в затылок метиске с золотистой кожей; двое юношей в блейзерах цвета морской волны явно с трудом удерживаются от смеха... Все они толпятся вокруг одних и тех же святынь, но их разделяют бездны.

Люси не понимала, что толкнуло ее смешаться с этой разношерстной толпой, прийти поклониться культу, не находящему в душе ни малейшего отклика. Ее родители были католиками, но на мессу не ходили, и религиозное воспитание Люси было вполне ненавязчивым. В ее памяти сохранились отдельные фразы Писания и светлый образ Пречистой Богоматери —он всегда был ей ближе Святой Троицы. Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух скорее олицетворяли для Люси отмщение, непримиримость, наказание огнем и мечом, суды инквизиции, костры и ад.

Самые истовые вторили пению священника, человека без возраста в шитой золотом ризе, —его голос был наполнен вековой скорбью. Люси перевела взгляд на огромную фреску —писанное голубыми, белыми и золотыми красками изображение Катрин Лабуре, сидящей у ног Богоматери в окружении двенадцати херувимов.

Запах ладана, волюты колонн, позолота, цветочные гирлянды, кованое кружево балконов, геометрические узоры, подчеркивающие округлости столбов и сводов...

Люси на мгновение ощутила себя персонажем средневековой миниатюры. Справа от поперечного нефа, рядом с гробом Катрин, стояли статуя Венсана де Поля и деревянный реликварий с его сердцем.

Люси, не отводя взгляда, смотрела на молодого человека в одежде бойскаута, сидевшего у прохода в одном из рядов. Глаза его были устремлены на алтарь, и он не реагировал на ее немую мольбу. Если ей приходилось стоять слишком долго, в разных уголках тела просыпалась боль. За последние две недели Люси почти не вылезала из квартиры: она лежала на спине, уткнувшись носом в книгу, которую не читала, курила одну сигарету за другой и ждала сообщений от Бартелеми. Они теперь могли общаться в режиме "прямого эфира", как на сайте sex-aaa-strip.

Никто ей так и не позвонил —ни мерзавец Джереми, ни бывшие товарки по работе, ни даже родственники. Ни одна тварь не постучала в ее дверь (чего она так боялась!) —ни скотина Джо, ни другой палач, которому он мог шепнуть адресок "классной шлюхи"!

Они с Бартелеми решили наконец встретиться, но пока не договорились ни о точной дате, ни о месте. Они шли навстречу друг другу мелкими шажками, с преувеличенной осторожностью людей, опасающихся новых разочарований. Люси сказала ему, что бросила работу в Сети. Она не объяснила истинных причин, сказав одно: мол, "хватит, надоело выдрючиваться нагишом перед кучкой извращенцев, прости, ты в их число не входишь...". Бартелеми не стал комментировать ее решение, но Люси по тону его следующих писем почувствовала — он восхищен, что похотливые взгляды сетевых бродяг-извращенцев остались в прошлом.

Священник объявил, что служба окончена, и толпа двинулась на выход. Проходя мимо Люси, "скаут" наградил ее взглядом, в котором сквозили вызов, ирония и, пожалуй, злость, она решила, что презрение будет лучшим ответом. Люси села на освободившееся место в одном из рядов, чтобы понаблюдать за теми, кто остался перед ракой Катрин Лабуре. В центральном проходе стояли на коленях и молились мужчины и женщины: оставшись наедине с Богом, они обращались к Нему со всем пылом своей веры. Дождавшись, пока отпустит боль и уйдут последние любопытные, она подошла к прозрачному гробу. Люси казалось, что в созерцании этого не тронутого тлением тела и воссозданного с помощью воска лица было нечто завораживающе-отвратительное.

Охваченная глубоким волнением, Люси подняла глаза на статую Богоматери с золотым земным шаром в руках. Волна горечи поднялась из глубин ее существа, i.i I опила душу и отхлынула, оставив на грани слез. Люси пошатнулась, упала на колени на бетонную ступеньку и плакала невыносимо долго. Всю жизнь ей было трудно проявлять эмоции, в кино она кусала губы в кровь, чтобы не разрыдаться, а теперь вот плакала перед незнакомыми людьми —и ей было все равно. Впрочем, никто не обращал на нее внимания, подобные физиологические проявления чувств были обычным делом в сером полумраке часовни. Кто-то еще плакал неподалеку —перед статуей святого Венсана, напротив хоров, у раки Луизы де Марияк. Все эти люди, словно став детьми и вернувшись в материнские объятия, забывали о принципах, гордости и стыде, чтобы излить свое горе, избавиться от страдания, очиститься.