Летопись моей музыкальной жизни - Николай Римский-Корсаков

Получив в свои руки «Каменного гостя», я принялся за его оркестровку. В течение весны картина была окончена. Сверх того, сочинение «Псковитянки» мало-помалу продолжалось[140].

Ле-то 1869 года протекло для меня без всяких внешних событий. Жил я в пустой квартире брата, ездил на некоторое время в Тервайоки[141] к его семейству. Знакомых в Петербурге не было. Пургольды жили на даче в Петергофе. Сочинение «Псковитянки» в набросках подвигалось то подряд, то вразброску. Служба моя состояла в скучных хождениях на дежурства и в караулы.

Сезон 1869/70 года ознаменовался борьбою Балакирева с дирекцией Русского музыкального общества, концерты которого были поручены Э.Ф.Направнику. Соперничество концертов Музыкального общества и Бесплатной школы стало главною целью дирижерской деятельности М.А. с момента разрыва его с дирекцией. 5 концертов Школы были объявлены и вместе с сим —война не на живот, а на смерть. Программа концертов была превосходная, интересная и передовая. Привожу ее целиком[142].

В общем, программа концертов Русского музыкального общества была тоже небезынтересна, но более консервативна. Начались концерты, началась я газетная перебранка. Публики в Музыкальном обществе было не особенно много, не было ее много и в Бесплатной школе. Но у Музыкального общества были деньги, а у Бесплатной школы их не было. В результате —дефицит в ее концертах и полная невозможность предпринять концерты в следующем сезоне, а у Русского музыкального общества полная возможность продолжать концерты и в последующие годы, а следовательно, и победа. Не буду описывать, с каким напряжением весь кружок Балакирева и все близкие этому кружку следили за борьбой двух концертных учреждений, симпатизируя одному и желая всяких препятствий другому. Русское музыкальное общество в лице своих представителей сохраняло чиновничье олимпийское спокойствие, возбужденное же состояние Балакирева было для всех очевидно.

К этому времени относится начало его знакомства и таинственных посещений некой гадальщицы, жившей на Николаевской улице. Об этих посещениях М.А. иногда, как бы нехотя, проговаривался мне, но ото всех вообще скрывал свои мистические похождения. Со своей стороны и я не выдавал его тайны. Мне неизвестно имя балакиревской гадальщицы, но, по-видимому, гаданье и предсказыванье будущего было ее исключительным занятием. Через кого с ней познакомился Балакирев —не знаю. По его словам, это была довольно молодая женщина с большими черными глазами. Гаданье заключалось в смотренье в зеркало, в котором перед нею появлялись те или другие личности; об их мыслях и намереньях она и сообщала своему клиенту. Впоследствии жена Т.И.Филиппова, знавшая почему-то эту гадальщицу, говорила мне, что это была «попросту настоящая ведьма». Не веровавший в Бога Балакирев уверовал в черта. Черт сделал то, что он уверовал впоследствии и в Бога… Л.И.Шестакова рассказывала мне, что однажды гадалка эта приходила к ней, отыскивая зачем-то Балакирева, но его у нее не было. Л.И. уверяла меня, что гадалка была влюблена в него. Все это очень странно… Целью балакиревских гаданий было узнать грядущую судьбу своих концертов и своей борьбы с ненавистным Русским музыкальным обществом, а также угадать мысли и намеренья лиц, руководивших последним. По словам его, гадалка описывала ему видимых ею в зеркале лиц по их внешним признакам, тут являлись и вел. кн. Елена Павловна, и Направник, и члены дирекции и т. д. При этом сообщались вкратце их мысли и намерения, например, этот черный замышляет что-то дурное, этот белокурый —напротив, не желает зла и т. п. В общем, рассказы Балакирева были отрывисты, неясны, недоговариваемы; гаданье, происходившее в полутьме, наводило на него страх, и он рассказывал как бы нехотя, хотя сам всегда заводил о нем речь, начиная с намеков, как будто проговаривался, а потом резко сопротивлялся каким-либо расспросам. Впрочем, разговор со мною о сих таинственных вещах возникал редко, но вызывал его не я, а сам Балакирев. Однажды вечером, идучи со мною по Николаевской улице, он даже показал мне дом, где жила ведьма (если не ошибаюсь, дом Лесли).

По случаю исполнения моего «Садко»[143] я вновь переписал его партитуру и кое-что исправил и улучшил. «Садко», через посредство Балакирева[144], был сдан фирме Юргенсона в Москве для издания в виде оркестровой партитуры и четырехручного переложения, сделанного Н.Н.Пургольд. Она же взяла на себя труд сделать четырехручное переложение «Антара», приготовлявшегося к изданию у Бесселя. Сколько мне помнится, как Юргенсон, так и Бессель заплатили мне за право издания этих сочинений по сто рублей.

В течение этого же сезона оконченный «Борис Годунов» был представлен Мусоргским в дирекцию императорских театров. Рассмотренный комитетом, состоящим из Направника —капельмейстера оперы, Манжана и Беца —капельмейстеров французской и немецкой драмы и контрабасиста Джиованни Ферреро, он был забракован. Новизна и необычайность музыки поставили в тупик почтенный комитет, упрекавший, между прочим, автора и за отсутствие сколько-нибудь значительной женской партии. Действительно, в партитуре первоначального вида не существовало польского акта, следовательно, роль Марины отсутствовала. Многие придирки комитета были просто смешны, как, например: контрабасы dvs, играющие хроматическими терциями при сопровождении второй песни Варлаама, сильно поразили контрабасиста Ферреро, и он не мог простить автору такого приема. Огорченный и обиженный Мусоргский взял свою партитуру назад, но, подумав, решился подвергнуть ее основательным переделкам и дополнениям. Задуманы были —польский акт в двух картинах и картина «Под Кромами»; сцена же, где рассказывается о том, как самозванца предают анафеме: «Вышел, братцы, диакон, здоровенный да толстый, да как закричит: Гришка Отрепьев анафема!» и т. д. — была упразднена, а юродивый, появлявшийся в этой сцене, был перенесен в сцену «Под Кромами». Картина эта предполагалась как предпоследняя оперы, впоследствии же была переставлена автором на конец произведения. Мусоргский усердно принялся Ц означенные переделки с целью, по выполнении их, вновь представить своего «Бориса» в дирекцию императорских театров[145].

С тем же временем совпадает следующая работа, выпавшая на долю членов нашего кружка. Тогдашний директор императорских театров Гедеонов задумал осуществить произведение, соединяющее в себе балет, оперу и феерию. С этой целью он написал программу сценического представления в 4-х действиях, заимствовав сюжет из жизни полабских славян, и поручил разработку текста В А. Крылову. Сюжет «Млады» с его фантастическими и бытовыми сценами являлся весьма благодарным для воспроизведения в музыке. Сочинение этой музыки было предложено Гедеоновым Кюи, Бородину, Мусоргскому и мне; сверх того, чисто балетные танцы должен был сочинить официальный балетный композитор при императорских театрах —Минкус. Откуда шел почин этого заказа, я не знаю. Предполагаю здесь влияние Лукашевича, чиновника театральной дирекции, начинавшего входить в силу при Гедеонове. Лукашевич был близок к певице Ю.Ф.Платоновой и знаменитому О.А.Петрову, последние оба пользовались симпатией Л.И.Шестаковой; таким образом устанавливалась некоторая связь между нашим кружком и директором театров. Полагаю также, что это дело не обошлось без участия В.В.Стасова. Мы четверо были приглашены к Гедеонову для совместного обсуждения работы, 1-е действие, как наиболее драматичное, было поручено наиболее драматическому композитору —Кюи; 4-е, смесь драматического и стихийного, — Бородину, 2-е и 3-е действия были распределены между мною и Мусора ским, причем некоторые части 2-го действия (бытовые хоры) достались мне, а в 3-м мне была предоставлена первая его половина: полет теней и явление Млады, а Мусоргский взял на себя вторую половину —явление Чернобога, в которую он намеревался пристроить оставшуюся не у дел «Ночь на Лысой горе»[146].