Златая цепь времен - Валентин Иванов

Для нас сегодня непонятна посмертная забота, с которой наши предки относились к своим кровным, особенно к родителям и детям. Христианское погребение, неприкосновенность могилы, церковное поминовение и службы за упокой души облегчали загробные испытанья. «Устроить родительские души» хотел каждый, от боярина до крестьянина, и очень многие люди всех сословий охотно шли на большие жертвы для такой высокой цели. Наилучшим местом погребения (прах не потревожат) было за монастырской оградой, так как монастыри лучше следили за кладбищем, чем приходы. Потом — запись в монастырский синодик на вечное поминание: список имен читался беспрерывно «от доски до доски», изнашивался, переписывался — «пока стоять монастырю». По силе дарителя, то есть в зависимости от размера вклада, предусматривались особые службы в определенные дни года, раздача милостыни, «столы для нищих»…

Церковь давала верующим духовный свет, надежды, утешенья. Я, человек своего времени, говорю о таком «со стороны», но обязан удержаться от высокомерия. Упомянутые мною свет, надежды, утешенья суть нечто, необходимейшее каждому. Но — неопределимое. Очень и очень многие наши предки получали это неопределимое от своей религии. Как и утверждения, как и напоминание о позитивной этике, без чего, — без этики, — обществу не прожить.

По оскудении своего древнего культа греки и римляне сохранили себе Фатум, великую опору, ибо бесконечно легче принимать любые бедствия, унижения, гибель всего как проявления непобедимой воли Фатума, действующего через Тиберия, Нерона, варваров, чем как проявления личной воли Тиберия, Нерона, варваров. Не исключая борьбу, такое утешало побежденного: «Стало быть, я повержен непобедимым Фатумом». Большие личные потрясения вызывают иногда неожиданные следствия. Так, в жизни П. Л. Лаврова (1823 — 1900), ученого, философа, социолога, последовательного атеиста и народовольца, была страница, по которой скользят его биографы. В эмиграции, где Лавров был с 1870 года, он потерял любимую женщину, и горе на время заставило его изменить атеизму.

В связи со всем сказанным интересны мнения современной эволюционной генетики. Привожу несколько выдержек:

«Есть основание считать — в наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам, к самоотвержению».

«…Последний миллион лет и в особенности последние десятки тысяч лет эволюции создали какой-то преемственно передающийся комплекс наследственных этических реакций, придавливаемых (но все же существующих) в условиях крайних, предельных, но реализующихся в нормальных условиях».

«Под названием «совесть», «альтруизм» мы будем понимать всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему непосредственно невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям».

«Комплекс этических эмоций и инстинктов, подхватываемых отбором… оказывается необычайно широким и сложным, а многие противоестественные, с точки зрения вульгарного социал-дарвинизма, виды поведения оказываются на самом деле совершенно естественными и наследственно закрепленными. Поэтому свойственное человеку стремление совершать благородные, самоотверженные поступки не является просто позой (перед собой или другими), не порождается только расчетом на компенсацию раем на небе, чинами, деньгами и другими материальными благами на земле, не является лишь следствием добронравного воспитания. Оно в значительной мере порождено его естественной эволюцией…»

«…Естественный отбор не создал и не мог создать самую этику, но он вызвал такие перестройки наследственности, на основе которых у человека складывалась восприимчивость к определенным эмоциям и этическим началам, способность к этическим оценкам, к восприятию этических оценок, более того, потребность в этических оценках».

«Жажда знания и понимания обуревала людей всегда. Если она уводила в жречество, монашество, знахарство, шаманство, алхимию, талмудизм, кабалистику, сектантство, то она не создавала непосредственных материальных благ. Но даже эти искатели истины и религии, обреченные тем самым на научное бесплодие, нередко цементировали свои племена и народы этическими нормативами, ослаблявшими внутриплеменную борьбу, а своим жертвенным примером возбуждали добрые чувства, гаснущие в суете».

«Поражает воображение быстрота, с которой завоевали доверие миллионов, десятков и сотен миллионов людей религии и учения, выступавшие под флагом человечности и справедливости. Поражает воображение длительность власти этих религий и учений. Очевидно, они находили резонанс в уме и чувствах подавляющего большинства людей всех времен и народов. И если религии сохраняют поныне свою власть над сотнями миллионов, то это в немалой степени объясняется тем, что церковь эксплуатирует свойственное человеку, но часто поруганное чувство справедливости».

«Таким образом, закон естественного отбора… породил и закрепил эмоции величайшей нравственной силы».

«…Можно с большой долей уверенности утверждать, что эмоции человечности, доброты, рыцарского отношения к женщинам, старикам, к охране детей, стремление к знанию — это те свойства, которые направленно и неизбежно развивались под действием естественного отбора и входили в фонд наследственных признаков человека».

«Чтобы понять значение этого направленного естественного отбора и вызываемых им перестроек наследственной природы человека, вспомним высказывание Ф. Энгельса о том, что определяющим моментом в истории является производство и воспроизводство самой жизни, имеющие две стороны: с одной — производство средств жизни, а с другой — «производство самого человека, продолжение рода». Обычно помнят лишь первую часть формулы, но именно во второй ее части, в закономерностях производства самого человека, продолжении рода, таятся среди всех совокупности причин и причины наследственного закрепления тех якобы противоестественных человеческих эмоций, эмоций человечности, самоотверженности, благородства, жертвенности, непрерывное восстановление которых остается подчас загадкой или представляется алогичным с вульгарно-материалистических позиций».

Таким образом Д. Б., видя в роли старой русской церкви только одну сторону, вряд ли справедлив не только исторически, но и с точки зрения современных естественных наук. В частности, мне кажется, что он незаслуженно жесток к преподобному Зосиме.

О МОСКОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕ. Составят ли великороссы единое государство или земля будет по-прежнему делиться на уделы, терпя беды от раздробленности? История поставила этот вопрос в 1431 году с началом борьбы между внуком Дмитрия Донского, великим князем Василием, в дальнейшем Темным, и его дядей, князем Юрием Дмитриевичем Галичским, и разрешила положительно с окончательной победой Василия в 1453 году.

Князь Юрий, быстро двинувшись на Москву, застал в. кн. Василия врасплох, разбил его на Клязьме, сел на великокняжеский стол в Москве и, вопреки некоторым советам, отпустил Василия на удел в Коломну. Тут и обнаружилось особое явление: к Василию стали съезжаться бояре и слуги со всего московского великокняжения, а в самой Москве они же «стали отказываться от князя Юрия и отъезжать в Коломну от мала до велика». Князь Юрий, чувствуя себя покинутым, не нашел иного выхода, как вернуться в свой Галич. И в дальнейшей долгой борьбе служилое сословие решало вопрос, стать ли Великороссии через московское великое княжение с наследованием от отца к сыну единым государством или дробиться по-прежнему. Победа Москвы, победа идеи единства были результатом не так «великокняжеской политики», как стремления к единству всего служилого дворянства, в том числе — и очень заметно — его высшего слоя, боярства.

Неправильно видеть в Юрии Дмитриевиче или в его сыне Дмитрии Шемяке сознательных сторонников удельного строя, раздробителей Руси. Ведь сами московские великие князья — Донской, Василий Темный и даже Иван Третий — по-родственному наделяли своих сыновей уделами, и каждый из трех дал по четыре удела. Против уделов, помимо московских князей, работали иные силы, стремящиеся к объединению.

Двор московского великого князя складывался исторически, постепенно и очень прочно из слуг местных и приезжих. Они по времени начала службы, по приносимой боевой репутации и по личным заслугам располагались в известном порядке, в котором учитывалась и «служба» отцов. Двор великого князя был медленно страставшимся, прочным аппаратом власти. Меньше всего он был случайным сборищем случайных людей. Здесь каждый обладал своим «местом и честью», которыми все дорожили и считались между собой, с которыми считался и великий князь. При таком порядке приход к власти князя Юрия Дмитриевича или Шемяки разрушил бы все сверху донизу. Ведь «князь со стороны» не мог не дать преимущества своим дворянам, не мог не сломать столь ценный его участникам местнический строй. Служебные и землевладельческие интересы прилепляли московское дворянство к Василию Темному. Великокняжеская верность этого дворянства была важным (или важнейшим) стимулом преодоления разрозненности Руси.