Женщина и обезьяна - Питер Хёг

Но никто не обращал на них внимания, никто не подозревал об их существовании, никто не видел их, не чувствовал запаха и не слышал их. До этого мгновения Маделен не знала других форм бессознательного состояния, кроме ночного сна. Теперь она увидела, что, бодрствуя, люди тоже могут спать. Они спали, не замечая пространства, их обоняние спало, их слух, их зрение и осязание тоже спали. И их фантазия спала, их воображение, которое одно могло бы оставить им возможность восприятия чего-то неизвестного, тоже спало.

Именно в этот час город успокаивался. Он закрывал свои глаза, его свет гас, его улицы пустели, он отказывался от последней иллюзии, что у него всё под контролем. Его телевидение было выключено, его транспорт остановился, даже вокруг Гайд-Парка, далеко позади Эразма и Маделен, их охотники погрузились в себя. В этот час в Лондоне проступило что-то трогательное, словно он отказался от всех претензий и показал свою истинную сущность: он всё-таки не был высшим организмом, поскольку ни один живой организм в такой степени не замирает. Он не был и лесом, не был городскими джунглями, потому что никакие джунгли при наступлении ночи не погружаются в такую спячку. На самом деле он оказался машиной. Несчастной машиной, изношенной, пришедшей в упадок, полуисправной и полной мёртвых точек и слепых пятен, пересечённой нехожеными путями, по которым странствовали женщина и обезьяна.

2

На плоской крыше, высоко над городом, примат опустил Маделен, после чего упал с края крыши, словно сокол, завидев добычу. Казалось, он падает с выступа на выступ, потом он исчез из виду, а через минуту появился с ящиком бананов и апельсинов. Поставив ящик, он начал есть, быстро и методично, словно перелётная птица, которая делает передышку, прекрасно сознавая, что самая длинная часть пути ещё впереди.

Маделен сообразила, что примат ещё не знает её имени. Она приложила руку к груди.

— Маделен, — сказала она.

— Маделен, — повторил он.

Голос у него был глубоким, глубже, чем может быть у человека, но произношение было чётким, без всякого акцента, безукоризненным.

Ощущение, что нарушены все правила, ударило Маделен в голову, словно алкогольная инъекция, и она сделала шаг назад. Ещё до того, как она начала двигаться, примат, предвидя это, встал и вытянул руку, но Маделен и не собиралась падать. Она возносилась вверх. Всего лишь час назад она ждала смертной казни, а до этого она была самоубийственной алкоголичкой, стремительно приближающейся к гибели. Из этой могилы она теперь и восстала, восстала менее чем за час, и всё ещё продолжала двигаться вверх.

— Я не знаю, как вы… то есть животные… то есть обезьяны, взрослеете, — проговорила она. — Но я часто думала над тем, когда взрослеют люди. И теперь я это поняла.

За то время, что она была знакома с обезьяной, та в общей сложности произнесла четыре слова, но Маделен даже в голову не могла прийти мысль, что обезьяна её не поймёт. То, что она сейчас хотела сказать, имело, как ей казалось, универсальное значение, понятное всему живому.

— Мне самой часто казалось, что я уже больше не ребёнок. Когда мы с Адамом поженились, я так думала. И на студенческих вечеринках. И с первыми приятелями. Но теперь я понимаю, что это было не так.

— Не так, — повторил примат, с набитым бананом ртом.

— Взрослым, — сказала она, — становишься только в тот миг, когда обретаешь свободу.

— Свободу, — сказал примат и стал чистить апельсин.

Глаза над методично работающими челюстями пристально смотрели на неё, и Маделен почувствовала тот подъём, который возникает, когда ты говоришь и тебя слушают, ощутила его как тёплый, восходящий поток воздуха, она расправила крылья и взлетела.

— Случилось ещё кое-что, — продолжала она. — Мне кажется, я знаю, кто я такая. Я что-то вроде принцессы.

Это было неожиданное повышение в должности, и даже для самой Маделен оно было неожиданным, и наступил краткий, угрожающий миг, когда она из птицы чуть было не превратилась в воздушный шарик. И тут она почувствовала, как рука примата сжимает её плечо, мягко, но решительно удерживая её на крыше.

— Это не имеет ничего общего с королями, — сказала она. — Это как-то связано с тем, что ты избран для чего-то великого.

Примат отошёл от неё на несколько шагов и присел у низкой стенки.

— Испражнения, — сказала он, объясняя.

Он опорожнил кишечник с лошадиной тяжеловесностью, плюхнув лепёшку травоядного животного, словно это был обвал компостной кучи. Потом он снова оказался рядом с ней, обнял её, сделал несколько быстро ускоряющихся шагов и прыгнул в ночь.

Прошло двое суток с тех пор, как Маделен пила спиртное в последний раз, и хотя для её печени, естественно, этого было недостаточно, чтобы вывести из организма остатки алкоголя, но в некотором смысле она была более трезва, чем когда-либо за последние два года. Вместе с тем Маделен в эту ночь пребывала в состоянии большего опьянения, чем когда-либо раньше.

Она откинулась на плечо Эразма. Как какая-нибудь птица, совершающая ночные перелёты, дикая утка или соловей, она ориентировалась по звёздам, и видела она не просто маленькие светящиеся точечки, она видела, как светятся на небе те женские образы, которыми она до сих пор руководствовалась, утончённые и быстро сгорающие персонажи: Билли Холидэй, Лола-Лола из фильма «Голубой ангел» в исполнении Марлен Дитрих, Джуди Гарланд, Дженис Джоплин, Джулия Кристи — сверхновые звёзды женского алкоголизма. Но теперь эти реперные точки побледнели, их сменила неистовая уверенность в себе.

В этот момент в Лондоне появилось нечто прекрасное. Небоскрёбы, мимо которых они проносились, казались Маделен спящими соборами из застывшей лавы. Она не чувствовала никакого раздражения по отношению к жителям города, только сочувствие и сострадание, ведь эти люди не могли увидеть её, Маделен, уже наполовину божественную, в лунном свете, верхом на обезьяне, направлявшуюся к чему-то великолепному. Казалось, что сам Господь Бог в эту ночь проявил себя искателем талантов и наконец-то обратил внимание на неё — принцессу Маделен, и между ним и ею был заключён договор, своего рода контракт, первым пунктом которого было положение о том, что Маделен никогда более не будет несчастна.

Действительность дала о себе знать без всякого предупреждения. Она почувствовала, что они перемещаются уже не на прежней высоте, теперь они пробирались через сады и парки, — но в темноте, глядя сверху, с тех крон деревьев и черепичных крыш, откуда она смотрела вниз, она не узнавала местности. Пока обезьяна, соскользнув осторожно с одной крыши, не приземлилась беззвучно и не опустила её на балкон её комнаты в Момбаса-Мэнор.

Сначала она была не в силах пошевелиться. Эразм уже выпрямился, готовый отправиться в путь, через минуту он исчезнет за решёткой балкона, оставив её здесь, как мужчины всегда оставляли женщин, если не считать того, что теперь всё было во сто крат хуже, потому что это животное, просто-напросто обезьяна, или даже ещё хуже, говорящая обезьяна, то есть даже не настоящее животное.

Маделен покраснела, но не от смущения. Она покраснела от ненависти. Ей пришлось на протяжении всей жизни пережить целый ряд утрат, серьёзные перемены за последние две недели и несколько часов волнующего полёта, чтобы мгновение назад она почувствовала великодушное сострадание к жителям Лондона. Теперь же ей понадобилась всего лишь секунда, чтобы превратиться в демона.

Она выпрямилась, подошла к обезьяне, и на лице её была улыбка. Паралич прошёл, она снова была похожа на саму себя. Но лишь похожа — не более. Всё человеческое слетело с неё. Обезьяна не знала, что перед ней стоит чистая, улыбающаяся женская жестокость.

Она положила руки ему на плечи.

— Подожди минутку, — сказала она. — Будь так добр.

Он испытующе посмотрел на неё.

— Добр, — повторила она.

Маделен повернулась и пошла в дом. Она прошла через свои комнаты, не оглядываясь по сторонам, не чувствуя никаких воспоминаний о том времени, которое она провела здесь. Она вышла в коридор, спустилась по ступенькам и прошла через комнаты дома так, как никогда до этого не ходила, быстро, не оглядываясь по сторонам, не чувствуя страха, не чувствуя вообще ничего. Она поднялась по лестнице, прошла по коридору и вошла в комнату своего мужа, впервые в жизни не постучав.

Адам Бёрден лежал на левой стороне кровати, на спине, телефон на ночном столике был у самой его головы, так, чтобы он мгновенно мог ответить на звонок, извещающий, что обезьяна Эразм убита, а его жена взята под стражу. В тот момент, когда Маделен вошла в комнату, его мучил страшный кошмар.

Двенадцать часов назад он внутренне спокойно попрощался с Маделен. Он удалил её из своего сознания, и именно с тем чувством, что теперь после этого хирургического вмешательства он быстро придёт в себя и что, пожалуй, на самом деле он уже здоров, он и лёг спать. Тем не менее во сне ему явился её образ, он преследовал его, догонял его, бросался на него, как фантомные боли после ампутации конечности. Ему снилось, что он стоит перед ней, протягивает к ней руку и не может дотянуться.