Путь святого - Джон Голсуорси

В канун Нового года он сидел после чая в кабинете; это был час, который он всегда старался отдавать прихожанам. Ему доложили, что пришла миссис Митчет; он ее знал - это была жена мелкого книгопродавца, временами исполнявшего в церкви обязанности причетника. Она привела с собой молодую черноглазую девушку, одетую в широкое пальто мышиного цвета. Он указал им на стоявшие перед книжным шкафом два зеленых кожаных кресла, уже сильно потертые за годы этих бесед с прихожанами; слегка повернувшись на стуле у письменного стола и сцепив свои длинные пальцы музыканта, он внимательно смотрел на посетительниц. Женщина вынула носовой платок и принялась вытирать слезы; девушка сидела притаившись, как мышь, и чем-то даже была похожа на мышь в своем пальто.

- Итак, миссис Митчет? - наконец тихо спросил Пирсон.

Женщина отложила носовой платок, решительно засопела и начала:

- Это Хильда, сэр. Такого от нее ни Митчет, ни я никогда не ожидали. Это свалилось как снег на голову. Я решила, что лучше всего привести ее к вам, бедную девочку. Конечно, во всем виновата война. Я ее десять раз предупреждала; и вот - пожалуйста! Ей через месяц рожать, а солдат во Франции.

Пирсон инстинктивно отвел глаза от девушки, которая неотрывно смотрела ему в лицо, правда, без всякого интереса, словно она уже махнула рукой на свою беду и предоставила думать об этом другим.

- Печально, - сказал он. - Очень, очень печально.

- Да, - пробормотала миссис Митчет, - я то же самое говорила Хильде.

Девушка на минуту опустила глаза, потом снова принялась равнодушно разглядывать Пирсона.

- Как зовут этого солдата, какой номер его полка? Может быть, нам удастся устроить ему отпуск, - он приедет и тут же женится на Хильде?

Миссис Митчет засопела.

- Она не говорит нам, как его зовут, сэр. Ну, Хильда, скажи же мистеру Пирсону! - В ее голосе послышалась мольба. Но девушка только покачала головой. И миссис Митчет забормотала горестно: - Вот какая она, сэр! Не хочет сказать ни слова. Мы начинаем думать, что он был у нее не первый. Какой стыд!

Девушка даже не шевельнулась.

- Поговорите с ней вы, сэр! У меня просто ум за разум заходит.

- Почему вы не хотите сказать его имя? - начал Пирсон. - Я убежден, что этот человек захотел бы поступить по справедливости.

Девушка покачала головой и проговорила:

- Я не знаю его имени.

У миссис Митчет задергалось лицо.

- Ну вот! - простонала она. - Только подумайте! Нам она даже и этого не сказала.

- Не знаете его имени? - растерянно переспросил Пирсон. - Но как же... как же вы могли... - Он остановился, и лицо его потемнело. - Но вы ведь не поступили бы так, если бы не испытывали к нему привязанности? Ну же, расскажите мне!

- Я не знаю, - повторила девушка.

- Ох, уж эти прогулки в парках! - пробормотала миссис Митчет из-за носового платка. - И подумать только, что это будет наш первый внук! Хильда - трудный ребенок: такая тихая, такая тихая, но зато уж такая упрямая!..

Пирсон посмотрел на девушку, у которой, видимо, совсем пропал интерес к разговору. Ее тупое равнодушие и поистине ослиное упрямство раздражали его.

- Я не могу понять, - сказал он, - как могли вы так забыться? Это очень печально.

- Да, сэр, - подхватила миссис Митчет, - девушки нынче вбили себе в голову, что для них не останется молодых людей.

- Так и есть, - угрюмо отозвалась Хильда.

Пирсон крепче сжал губы.

- Что же я могу сделать для вас, миссис Митчет? - сказал он. - Ваша дочь ходит в церковь?

Миссис Митчет скорбно покачала головой:

- Никогда. С тех пор, как мы купили ей велосипед.

Пирсон встал с кресла. Старая история! Контроль и дисциплина подорваны - и вот они, горькие плоды!

- Ну что ж, - сказал он, - если вам понадобятся ясли, зайдите ко мне.

- А вы, - он повернулся к девушке, - разве эта ужасная история не тронула ваше сердце? Дорогое дитя, мы должны владеть собою, нашими страстями и неразумными чувствами - особенно в такое время, когда родина нуждается в нас. Мы должны быть дисциплинированными и думать не только о себе. Я полагаю, что по натуре своей вы хорошая девушка.

Черные глаза Хильды были все так же неподвижно устремлены на его лицо, и это вызвало в нем приступ нервного раздражения.

- Ваша душа в большой опасности, и вы очень несчастны, я вижу это. Обратитесь за помощью к богу, и он в милосердии своем сделает для вас все иным, совершенно иным. Ну же!

Девушка сказала с каким-то поражающим спокойствием:

- Мне не нужно ребенка!

Эти слова потрясли его, словно она совершила какое-нибудь богохульство.

- Хильда работала на военном заводе, - объяснила ее мать. - Получала около четырех фунтов в неделю. О! Боже мой! Это просто разорение!

Странная, недобрая усмешка искривила губы Пирсона.

- Божья кара! - сказал он. - Спокойной ночи, миссис Митчет. До свидания, Хильда. Если я вам понадоблюсь, когда придет срок, пошлите за мной.

Они встали; Пирсон пожал им руки. И вдруг он увидел, что дверь открыта и в ней стоит Ноэль. Он не слышал, когда она вошла, и не знал, долго ли она стояла здесь. В ее лице и позе была какая-то странная неподвижность. Она смотрела на девушку, а та, проходя мимо нее, подняла голову; черные и серые глаза встретились. Дверь захлопнулась, и Ноэль осталась наедине с отцом.

- Ты сегодня вернулась раньше, дитя мое? - спросил Пирсон. - Ты вошла так тихо.

- Да. Я все слышала.

Тон ее голоса был таким, что он слегка вздрогнул; на лице ее было то самое выражение одержимости, которого он всегда страшился.

- Что именно ты слышала? - спросил он.

- Я слышала, как ты сказал: божья кара! А мне ты скажешь то же самое? Но только мне... мне мой ребенок нужен.

Ноэль стояла, прислонившись спиной к двери, на которой висела тяжелая темная портьера, и на этом фоне лицо ее казалось юным и маленьким, а глаза необыкновенно большими. Одной рукой она теребила блузку в том месте, где билось сердце.

Пирсон глядел на нее, вцепившись в спинку кресла. Привычка всей жизни подавлять свои чувства - помогла ему и на этот раз совладать с еще не вполне осознанным ужасом. У него вырвалось одно-единственное слово:

- Нолли!

- Это правда, - сказала она, повернулась и вышла из комнаты.

У Пирсона закружилась голова; если бы он двинулся с места, он, наверное, упал бы. Нолли! Он опустился в кресло, и по какой-то жестокой и обманчивой игре нервов ему вдруг представилось, что Нолли сидит у него на коленях, как сидела когда-то маленькой девочкой, прижавшись светлыми, пушистыми волосами к его щеке. Ему казалось, он чувствует даже, как ее волосы щекочут кожу; тогда, после смерти ее матери, эти минуты были для него величайшим утешением! А теперь в какое-нибудь мгновение вся его гордость сгорела, словно цветок, поднесенный к огню; вся необъятная тайная гордость отца, который любит своих детей и восхищается ими, боготворит в этих детях память умершей жены, подарившей их ему; гордость отца, кроткого по натуре, никогда не знавшего меру своей гордости, пока не обрушился на него этот удар; вся многолетняя гордость священнослужителя, увещания и поучения которого подняли его на такую высоту, о какой он даже и не догадывался, вся эта гордость перегорала сейчас! Что-то кричало в нем от боли, как кричит и стонет животное, когда его мучают и оно не может понять, за что. Сколько раз ему приходилось взывать к богу: "Господи! Господи! Почему ты покинул меня?"

Он вскочил, пытаясь преодолеть смятение. Все его мысли и чувства странно перемешались. Духовное и мирское... Презрение общества... Ее душа в опасности!.. Испытание, посланное богом!.., Будущее? Он не мог себе его представить. Он подошел к маленькому пианино, открыл его, закрыл снова; потом схватил шляпу и тихонько вышел из дома. Он шагал быстро, не зная, куда идет. Было очень холодно - стоял ясный вечер, дул пронизывающий ветер. Быстрое движение на морозном воздухе принесло ему какое-то облегчение. Как Ноэль убежала от него, сказав ему о своей беде, так и он сейчас бежит от нее. Все страждущие куда-то торопятся. Он скоро очутился у реки и повернул на запад вдоль набережной. Всходила луна, почти полная, ее стальной свет ложился мерцающими бликами на воду. Жестокая ночь! Он дошел до Обелиска и бессильно прислонился к нему, раздавленный тем, что произошло. Ему казалось, что лицо покойной жены осуждающе смотрит на него из прошлого. "Плохо же ты заботился о Нолли, если она дошла до этого!" Но потом лицо жены превратилось в лицо озаренного луной сфинкса, смотревшего прямо на него, - широкое темное лицо с большими ноздрями, жестоким ртом, выпуклыми глазами без зрачков; живое и бледное в серебристом свете луны - воплощение чудовищной, слепой энергии Жизни, без всякого милосердия переворачивающей и терзающей человеческие сердца. Он смотрел в эти глаза с каким-то тревожным вызовом. Огромные когтистые лапы, сила и беспощадное спокойствие этого притаившегося зверя с человечьей головой, ожившего в его воображении благодаря игре лунного света, - все казалось ему искушением, побуждало к отрицанию бога, к отрицанию человеческой добродетели.