Изольда Извицкая. Родовое проклятие - Наталья Тендора

Любовь ты моя, Славка. Ведь я искала тебя, красивый ты мой, всю жизнь. Именно тебя, такого прекрасного и такого сильного, обязательно сильнее меня.

Я твои черты находила в любимых героях, твои глаза видела на страницах,

…

Ты мне настоящий друг, товарищ и любимый. А быть настоящим любимым, только таким, за которого может девушка погибнуть, — это счастье. Если ты меня любишь так, да я тебя еще так же — то ведь это настоящая райская, как говорится, жизнь. Это то, что называется, «они жили счастливо»

…

У меня есть Славка, а это значит — надо мной вечно светит солнце, а с солнцем радостно жить…

…

Нет ни у кого такого. И я горжусь, что ты у меня лучше всех. И пусть смотрят, им завидно, что ты такой хороший. Родимый мой. Ну, спать пора, солнышко мое. Целую крепко-прекрепко, «как научилась».

17/IХ

Здравствуй, родной мой!

…

Славонька! Я тебе приведу выдержку. Она по-моему, очень полезная. «Бывает любовь с первого взгляда, она вспыхивает, как искра и часто скоро гаснет. Но есть более сложный путь, когда человек осознает любовь через мучительные сомнения, идет не прямой дорогой, и такая любовь высекает огонь», — это сказал Корнейчук.

Славонька, любимый, ведь это похоже на нашу, только у нас еще больше: и с первого взгляда, и через мучительные сомнения. Правда ведь?

…

Теперь я должна написать тебе ужаснейшую вещь, просто страшную. Это случилось во вторник (вот почему я тебе вчера и не писала). На уроке речи комсорг вызвал меня (в перерыв) в коридор и объяснил, что в среду, т. е. сегодня, будет отчетно-перевыборное собрание, а потом вместе с мастерами будем разбирать твой поступок: самовольный уезд неизвестно куда (тетка уже не внушала доверия и вот по каким причинам). Но сначала все по порядку. Славонька! Со мной случилось что-то невероятное, я стала рыдать, как самая последняя вдова! Когда Марина Петровна (по речи) меня спросила, что со мной, то я молчала и рыдала. Она назвала меня «загадочным ребусом» или «шарадой» и успокоилась. В первый момент я решила сказать комсоргу (очень хороший латыш Таллис), что я буду молчать и ничего не скажу. Он заявил, что это глупо и что мне придется говорить. Тогда я решила отпроситься у Марины П., уехать к Борису Вл. и все до капельки ему рассказать, причем сознаться во всем и попросить, чтобы он помог мне перейти в другое театральное училище, но Мар. П. меня с занятий не отпустила. Но вот я вспомнила такую вещь, что Березуцкая и Кремнева остались сегодня в общежитии, а не поехали в институт, значит они поедут к Б. В., залезут ко мне в чемодан и отвезут ему мои дневники, да в добавок увидят ленинградские фотографии. Я решили ехать в общежитие, а потом к Бор. В. Но Мар. П. спутала у меня решительно все: она заявила курсу, что я еду к Б. В. (вернее, отпрашивалась к Б. В.). Мне стало стыдно, что я скрываюсь от курса, и я не поехала. А когда кончилась речь, то я поехала домой, всю дорогу ревела, как дурень, приехала и бросилась к дневникам — они целы: и я решила их перечитать. Да! Еще в институте я решилась на о! на такую глупость: утопиться. Это я хотела сделать ночью. (Сейчас смешно вспоминать.) Я думала написать тебе письмо и письмо курсу и героически броситься в канал с набережной. Но когда я стала читать дневники, то я даже одетая в платье легла на кровать, но потом разделась, а в 11 часов мне уже не захотелось вставать, и вот видишь, я не утопилась. Господи — это смешно. Но во вторник мне было совсем не до смеха. В общем, я уснула, утром рано проснулась и не пошла в институт. Сначала хотела идти к 8 часам на собрание, а потом решила поехать к 3.20 на мастерство. И вот я лежала в кровати — до 10 часов, опять не могла понять, как это они (девчата) решились на чтение моих дневников. И вот я решила: пойти и рассказать честно всему курсу, все-все до капельки и предаться их суду. Славонька! От этой мысли мне стало очень и очень легко; я решила ехать на телеграф и заказать на сегодня же с тобой… но около 12 часов позвонила Валя Дубина и попросила приехать меня к 1 часу в институт на отчетно-перевыборное, которое продлится всего с 1 до 1.30. Это ведь дело комсомольское, и я поехала. Славонька, как я ехала, как у меня уже болели от слез глаза и голова, об этом не стоит вспоминать. В общем, прошло отчетно-перевыборное. С 1.30 — до 3.20 я мучилась в пустой аудитории, ибо я не могла морально идти на французский, а в 3.20 приехали мастера.

И Б. В. начал такую беседу: о морали актера. Он прочел статью Станиславского, а потом начал нас пробирать: сначала о зазнавшемся Юхтине, но потом обо мне. Он говорил, что за мое недельное исчезновение следует меня исключить, что я не должна была так уезжать, не предупредив никого. Если я девочек и предупредила, то они все равно не заступились за тебя, а лепетали что-то в ответ. И дело в том, что, выходит, меня выбросил коллектив, что трагично. Славка! Я сидела как восковая, т. к. не могла двинуть ни одним членом. А потом он сказал, что если у меня и есть какие тайники (меня не интересует, куда ты ездила), то должна была одной довериться кому-нибудь. Или мне. Но не уезжать так секретно. И если у тебя есть какие-то сильные личные интересы, то тебе, пожалуй, нечего делать в искусстве. Славонька! Он хоть и разорялся на меня, но я не чувствовала обиды ни в одном его слове, он говорил и не серьезно, а просто что нужно было говорить, ибо такая уж обстановка. В общем, Славка, далее загорелось. И очень хорошо, что здесь были взрослые люди: Б. В., О.И., Н.С. — они нас всех рассудили, а то бы мне не выйти живой из аудитории. После его слов Валя Дуб. попросила Б. В. дать мне слово, ибо я сама просила, т. к. я не могла больше терпеть. Но, Славка, меня так било и такой глухой от волнения был голос, что мое выступление не внушило никакого доверия. Они мне не поверили. А я им сказала, что уехала к тебе, что я больше не могла здесь оставаться, ибо атмосфера не творческая и про дневники рассказала, что это злодейство читать чужие дневники. В общем я-то сказала все-все, как я думала. Я созналась в своей лжи и попросила судить меня. Когда я кончила, то было гробовое минутное молчание. Славонька! Но меня так било и у меня так дрожал голос, в общем я ничего не помню как я говорила, но некоторые не поверили. Высказалась Маша. Она заявила, что я нечестная, лживая. Потом выссказ. по поводу дневников и всякая чушь. Мастера молчали. Но, Славка, все высказывания девчат были настолько наивны, настолько детски, что мне-то противно слушать. А они говорили, что я лживая, что я ношу маску наивности, что я никуда не годная. Но вот выступила Березуцкая, которая сказала, что очень жаль, что таким людям паршивым дается все: и талант. Ведь Изке живется очень легко, в мастерстве ей раз плюнуть, мало того, что она способная (а Б. В. в своем высказыв. говорил о моих способн.), она еще на особом положении у мастеров, ее занимаются больше, чем другими, ее любят, а нас, вот, дескать, несчастных, нет. И вот, мол, кто почивает на лаврах. Знаешь, Славка, уж это выступление задело Бориса Вл. Он сначала молчал, слушал, слушал… Но вот выступил Артур, который громко говорил о своей ко мне близости, верности, но почему я в ней ошибся, почему она мне никогда не доверяла, как я ей говорил даже совсем непозволительные для девушки вещи. В общем, Славка, если все говорят о моей испорченности и маске, то ты знаешь, я растерялась не на шутку. И в слезах (я все время это плакала) я вспоминала тебя: «Так почему же Славка меня любит?» Ведь он старше их всех, он больше знает, так почему он мне не говорит о том, что я лживая, что я скрываю истинное лицо под маской?» В общем я, Славонька, была в ужасе. Но вот зазвучал «голос справедливости» Это заговорил Б. В. Он обратился к Березуцкой с претензией, что она осуждает мастеров. В общем, Славонька, я толком не слышала, что он говорил, но только поняла, что он за меня!!!