Женщина в янтаре - Агате Несауле

Другие истории были о еде, особенно о трудностях и уловках, связанных с ее добыванием. Какой-то мужчина тайком выменял на черном рынке обручальное кольцо жены на два бидона с маслом. Ему даже предложили попробовать, он даже мог выбрать — из какого бидона. Масло было удивительно вкусное — отборное, свежее, холодное, сладкое, сверкающее.

А когда пришел домой и открыл бидон, в нем оказалась мешанина из песка и мятой картошки. Открыл второй бидон — и там такое же несъедобное месиво. И за это он отдал обручальное кольцо своей жены.

Еще кому-то предложили свиной окорок, он тут же вырыл все припрятанные семейные драгоценности и отправился на вокзал, где должна была состояться встреча с посредником, смуглым человеком с черными глазами. Озираясь, они обменялись чемоданами, и он довольный отправился домой, идет и как только представит кусок жареной свинины на столе, рот его наполняется слюной. Но когда на следующей платформе он опустил чемодан на землю и из него потекла тоненькая струйка крови, он страшно испугался. Русский солдат, заметив это, приказал чемодан открыть. Мужчина стал объяснять, уговаривать солдата, пообещав ему половину содержимого, и тот в конце концов согласился. Но когда чемодан открыли, их не порадовали ни окорок, ни грудинка. Внутри оказался расчлененный труп младенца, с отрубленной головы на них смотрели широко раскрытые глаза.

Я подолгу размышляла над этими историями, придумывала новые варианты и новые концы. Я чудесным образом оказывалась в Латвии, выкапывала серебряный самовар и ложки, которые папа спрятал возле королевских лилий и ирисов в пасторском доме. Я забегала на минутку в дом, чтобы взять для папы пару сапог, похожих, как мне казалось, на те, в которых дядя Жанис ушел в глухие российские леса. Эти сапоги сделали бы папу сильным и счастливым. Я снова оказывалась в Германии и удачно обменивала свои сокровища, потому что теперь-то я знала, что ничего нельзя брать не глядя. Или я бродила по лесу и отыскивала сигнальную станцию, где хранились мясные консервы и сгущенное молоко. Мне каким-то образом удавалось уговорить солдата вернуть мамино и папино обручальные кольца, и родители опять были счастливы. Все дядюшки и тетушки собирались за уставленным богатым угощением столом. Или я встречала старую женщину, которой досталась солдатская шинель, и за мое послушание она отдавала мне несколько пар принадлежавших солдату часов и дорогих вещей. Мама была бесконечно счастлива, она целовала меня и говорила: «Спасибо, дорогая моя!» Все было, как в Латвии, только еще лучше.

Эти рассказы и мои сны наяву лишь еще больше оттеняли то, что происходило в Лобетале и повсюду. Но запасы моркови таяли, и истории рассказывались все реже, люди становились мрачнее, мы все реже смеялись над нашими победителями. Голод подступил вплотную.

Как неприкаянная бродила Хильда, что-то бормотала, и прежде худенькая, она стала совсем прозрачной. Хильда была в положении. Казалось, сквозь ее одежду виден впившийся в нее плод, жестокие монгольские глаза его превратились в щелочки, он высасывает из нее жизнь, тащит вниз, душит. Бабушка старалась за ней присматривать, а когда заболела, хлопоты взяли на себя мама и фрау Браун, но однажды ночью Хильда утопилась в озере, как грозилась все время.

В годы своего замужества я часто видела ее во сне. Я видела, как она барахтается в темной воде, как сопротивляется плоду-уродцу, который тащит ее под воду. Она пытается что-то сказать, объяснить, кричит, зовет на помощь, но слов нет. Никто ее не слышит. Все эти бесконечные годы я просыпалась в испарине в четыре часа утра, а днем заставляла себя обо всем забыть. Война нас пощадила, в нашей семье никто не погиб. Я просто размазня. Но все долгие безрадостные годы замужества я продолжала видеть Хильду во сне, потому что рядом не было никого, кто хотел бы меня слушать, никого, кому я могла бы доверить эту историю. Никого, с кем можно разговаривать в постели.

9. ИЗБАВЛЕНИЕ

Каждую среду и каждое воскресенье мы с мамой и сестрой ходили хоронить людей в общей могиле. Из семисот пациентов Лобеталя четыреста умерли от голода, тифа или дизентерии. Мама обычно говорила, что и нас здесь похоронят, и хотя мне не нравилось, что она так говорит, причин сомневаться в этом не было. Мы находились в глубине занятой русскими территории, чувства наши притупились от пережитого, и мы голодали. Вокруг голодали все. Единственное, что оставалось, это ждать.

Лобеталь находился примерно в пятидесяти милях от Берлина, но с таким же успехом он мог находиться на Луне. Машины и мотоциклы были конфискованы или ржавели, так как не было запасных частей. Бензин было не достать. Лошади были или реквизированы, или пущены на мясо. На дорогах патрули, мосты под охраной. В первые недели оккупации мы преодолевали немалые расстояния в поисках пищи, сейчас на это у нас уже не было сил. Мы ждали.

Закрытым городом Берлин стал не сразу после войны, на секторы его поделили позже. Берлинскую стену еще не построили, и из русского сектора можно было перейти в английский. И все-таки особого резона перебираться в Берлин мы не видели. Говорили, что город в развалинах, что там тысячи голодающих и оставшихся без крова. В Лобетале у нас была хотя бы крыша над головой. По дороге из Леерте в Лобеталь мы ехали через Берлин, и во время воздушной тревоги нас выгнали из убежища на улицу. Мы лежали прямо на земле, прижимаясь к фундаменту, прикрывая голову руками. Так что мы знали, что такое не иметь крыши над головой.

В Берлине недавно побывал Гук, мой четырнадцатилетний двоюродный брат. Он иногда подрабатывал в соседнем поселке у плотника. Каждый, кто умел что-то починить, исправить, был нарасхват, хотя с материалами было трудно. Деньги были не в ходу, и плотник расплачивался с Гуком, усаживая его обедать с ними за стол, иногда давал что-нибудь с собой. Плотник доставал и менял материалы, ремонтировал разрушенные и разграбленные дома.

В октябре, через полгода после прихода русских, плотник прослышал, что в Берлине можно достать гвозди. Договорился со знакомым владельцем гаража, у которого грузовик был более или менее на ходу, захватил из своих запасов сигареты и ценные вещи, чтобы давать взятки и расплачиваться, взял с собой Гука, чтобы тот помог грузить, если удастся чем-нибудь разжиться, и отправился в Берлин.

В Берлине плотник отпустил Гука погулять — до темноты. Сам он собирался провести день с женщиной, бывшей писательницей. Русские солдаты держали эту женщину и двух ее дочерей в подвале, не один раз изнасиловали. Плотник сказал, что спесь из нее всю вышибли и теперь, лишь бы не трезветь, она на все готова. Для женщины у него была припасена бутылка водки и мясные консервы.