Парижские тайны. Том II - Эжен Сю

— Увы! Сама видишь, что да… Я тебе вот что скажу: сын господина де Сен-Реми очень богат и очень часто бывает в свете…

— Он очень богат?.. А отец его беден?

— Все свое состояние молодой человек унаследовал от матери…

— Но какое это имеет значение… как же он позволяет, чтобы его отец…

— Его отец ничего бы не принял от сына.

— А почему?

— Я и на этот вопрос не могу тебе ответить, милая моя девочка. Но я не раз слышала, как мой бедный брат говорил о том, что люди очень хвалят этого молодого человека за его великодушие и щедрость… Если он молод и великодушен, стало быть, он добр… Так что, узнав от меня, что мой муж был близким другом его отца, быть может, он пожелает принять в нас участие и постарается найти для нас какую-нибудь работу или место. У него многочисленные связи в высшем свете, и это будет ему нетрудно сделать.

— А потом, может быть, мы через него узнаем, не уехал ли его отец, господин де Сен-Реми, из Анже до того, как вы послали ему письмо; тогда станет понятно и его молчание.

— Я думаю, дитя мое, что отец и сын не поддерживают друг с другом никаких отношений. Но, в конце концов, попытаться можно…

— Разве что вы за это время получите благоприятный ответ от господина д’Орбиньи… Я повторяю вам, что, сама не знаю почему, помимо собственной воли, меня не оставляет надежда.

— Однако, дитя мое, я написала ему уже несколько дней назад, рассказала о причинах постигшей нас беды, и в ответ — ничего… все еще ничего… Письмо, отправленное с почты до четырех часов дня, должно прийти в Обье на следующее утро. Прошло пять дней, и мы могли бы уже получить ответ…

— Быть может, перед тем как ответить тебе, он думает, каким образом он может оказаться нам полезен.

— Да услышит тебя господь бог, дитя мое!

— По-моему, все объясняется так просто, мама… Если бы он не мог ничего для нас сделать, он бы тотчас же тебя об этом известил.

— Да, а если он и мог бы, но не хочет ничего для нас сделать…

— Ах, мамочка… разве так может быть? Не соизволить даже ответить и оставлять нас в неизвестности четыре дня, а то и целую неделю!.. Ведь когда человек несчастен, он всегда надеется…

— Увы! Дитя мое, порою приходится сталкиваться с полным безразличием к бедам, о которых толком ничего не знают!

— Но ваше письмо…

— Разве может он, получив мое письмо, представить себе те тревоги и страдания, какие ежеминутно терзают нас; разве может мое письмо обрисовать ему нашу злосчастную жизнь, все те унижения, которым мы подвергаемся, разве может он понять из него, какое ужасное существование ведем мы в этом отвратительном доме, тот страх, который мы только что испытали?.. И может ли, наконец, мое письмо живописать ему то страшное будущее, какое нас ожидает, если… Но ладно… дитя мое… не будем говорить об этом… Господи боже… ты дрожишь… тебе холодно…

— Нет, мамочка… не обращай внимания; но скажи мне, предположим, что та небольшая сумма денег, что лежит в этом чемодане, уже истрачена, что мы остались совсем без средств… неужели может случиться, что в таком богатом городе, как Париж… мы обе с тобой умрем с голоду и от нищеты… из-за отсутствия работы и только потому, что один злой и дурной человек отобрал у тебя все, чем ты располагала?..

— Молчи, мое бедное дитя…

— Нет, скажи, наконец, мама, неужели это возможно?..

— Увы!

— Но ведь всеведущий и всемогущий господь не может совсем нас покинуть. Ведь мы ни разу в жизни ничем не оскорбили его.

— Умоляю тебя, девочка, не предавайся столь мрачным мыслям… Мне гораздо приятнее видеть, как ты надеешься на лучшее, хотя, быть может, и без особых оснований… Послушай, утешь меня лучше твоими радужными иллюзиями; ты ведь знаешь… я так легко, слишком легко падаю духом…

— Да! Да! Будем уповать на лучшее… это гораздо легче. Племянник содержателя меблированных комнат непременно вернется сегодня с почты с письмом для нас… Придется опять заплатить ему за услугу из ваших скудных средств… и это по моей вине. Если бы вчера и сегодня я не была так слаба, мы бы сами пошли на почту, как третьего дня… но вы не хотели оставлять меня одну в этом доме на время вашего отсутствия.

— Но как же я могла это сделать, дитя мое?.. Посуди сама…, только что… этот негодяй высадил дверь, а что было бы, будь ты в комнате одна!

— Ох, мамочка, молчи, при одной мысли об этом мне становится страшно…

В эту минуту кто-то громко постучал в дверь.

— О небо!.. Это он! — воскликнула г-жа де Фермон, все еще не оправившаяся от страха.

И она изо всех сил придвинула стол вплотную к двери. Ее испуг прошел, когда она услышала голос папаши Мику:

— Сударыня, мой племянник Андре вернулся с почтамта… Он принес письмо, где вместо адреса стоят буквы «Икс» и «Зет»… оно пришло издалека… Восемь су стоят почтовые расходы, а потом комиссионные… всего двадцать су.

— Мамочка… письмо из провинции, мы спасены… оно либо от господина де Сен-Реми, либо от господина д’Орбиньи! Милая мама, ты не будешь больше страдать, ты перестанешь тревожиться за, меня, ты будешь счастлива?.. Господь справедлив… Он и впрямь всеблагой!.. — воскликнула юная девушка, и луч надежды озарил ее нежное и очаровательное личико.

— О сударь, благодарю вас… дайте письмо… дайте его поскорее! — воскликнула г-жа де Фермон, торопливо отодвигая стол и приотворяя дверь.

— С вас двадцать су, сударыня, — повторил скупщик краденого, показывая бедной женщине столь вожделенное письмо.

— Я сейчас заплачу вам, сударь.

— Ах, сударыня, я это так, к слову… особой спешки нет… Мне надо подняться на чердак и на крышу; минут через десять я вернусь и на обратном пути получу с вас деньги.

Он протянул письмо г-же де Фермон и ушел.

— Письмо из Нормандии… На почтовой марке стоит штемпель «Обье»… Оно от господина д’Орбиньи! — вскричала г-жа де Фермон, внимательно разглядывая письмо; на конверте стояло: «Госпоже Икс Зет… до востребования, Париж».[14]

— Ну что, мамочка, я была права?.. Боже мой, как колотится у меня сердце!

— Так или иначе в этом письме заключен наш счастливый или несчастный жребий… — проговорила г-жа де Фермон взволнованным голосом, указывая на письмо.

Дважды она подносила дрожащую руку к сургучной печати, не решаясь сломать ее.

Она никак не могла собраться с духом.

Кто возьмется описать ужасную тревогу, во власти которой пребывают те, кто подобно г-же де Фермон ожидает прочесть в письме строки, рождающие надежду или повергающие в отчаяние.

Горячечное, лихорадочное волнение игрока, который поставил на карту свои последние золотые монеты, и, тяжело дыша, с воспаленным взглядом ожидает окончательного решения своей участи — своей гибели или спасения, — это сильнейшее волнение может дать некоторое понятие об ужасной тревоге, владевшей несчастной женщиной.

В одно мгновение душа такого человека возносится в мир радужных надежд или погружается в смертельное отчаяние. В зависимости от того, полагает ли он себя спасенным или отвергнутым, несчастный то и дело переходит от одного чувства к другому, противоположному: от несказанного ощущения радости и признательности к великодушному человеку, который сжалился над его горестной судьбой, к мучительной злобе против равнодушного эгоиста.

Когда речь идет о попавших в беду достойных людях, те, кто часто оказывает помощь, будут, вероятно, оказывать ее всегда… а те, кто всегда отказывает в помощи, будут, быть может, оказывать ее часто, если и те и другие будут знать или будут видеть, какую несказанную радость или какую ужасную боль может принести несчастным надежда на доброжелательную поддержку или же боязнь пренебрежительного отказа… словом, отношение к ним.

— Какая непростительная слабость! — воскликнула г-жа де Фермон, печально улыбнувшись и присев на постель, где лежала ее дочь. — Повторю еще раз: наша судьба заключена в этом письме, бедная моя Клэр… — И она указала на конверт. — Я просто горю желанием узнать, что в нем заключено, и не решаюсь. Если там отказ, то, увы, незачем спешить…

— Ну а если там обещание помощи, мамочка… Если в этом маленьком, с виду ничем не примечательном письме содержатся добрые и утешительные слова, которые успокоят наши тревоги за будущее, если нам обещают скромное место в доме господина д’Орбиньи, то разве каждая потерянная минута не означает потерянный миг счастья?

— Ты права, девочка, но если там, напротив…

— Нет, матушка, вы ошибаетесь, я уверена в хорошем. Когда я вам говорила, что господин д’Орбиньи так долго не отвечал вам, то это объяснялось тем, что он хотел удостовериться в возможности твердо вас обнадежить… Позвольте мне взглянуть на письмо; я уверена, что смогу угадать по одному лишь почерку на конверте, что в нем: хорошие или дурные вести… Да, теперь я уверена, — сказала Клэр, взяв письмо из рук матери, — достаточно посмотреть на этот красивый почерк, безо всяких завитушек, прямой и твердый, и сразу понимаешь, что писал человек верный и великодушный, привыкший приходить на помощь страждущим…