Человек из телевизора (СИ) - Виктор Цой

раз будет дергать от всякого подозрения? Каждый раз по тревоге я буду превращаться в сверхчеловека?". Но уже прошла команда расслабиться — это не бежавшие заключенные, а срочники в самоволке (след от подворотничка, характер причесок, и снова все-таки анализ обоняния указывал на запах казармы, но не тюремной камеры — кажется, Мандельштам отмечал, что в еврейских домах пахнет иначе, чем в «арийских»). Но автомат в сумке никто не отменял, и Черников как бы случайно дернувшись, проснувшись, рукой уперся в эту чужую сумку, на ощупь определил две бутылки (скорее все-таки с пивом, а не с коктейлем Молотова).

Этот низенький невзрачный неприятный ушлепок все оглядывался на симпатичную девушку, сидевшую через проход, и уже когда въехали на территорию Украины, миновали Кучурган, пошел знакомиться с ней. "Куда едим? Как зовут?" Проходящий курсантик в тельняшке, только что курнувший в тамбуре, похлопал его по плечу:

— Отвали сухопутный. Чего пристал к девушке? — и получил хук в скулу от вскочившего спутника ушлепка. Черников удивился скорости реакции второго самовольщика, но уже нанес удар ногой в его голень. Боль в двуглавой икроножной мышце парализовала парня. Он свалился в проход и не мог встать, мычал…

Дальше они ехали молча, а напротив девушка вытирала платком кровь с губы курсантика.

Растерянный солдатик, который находился теперь под охраной Черникова от разъяренных друзей курсанта Херсонской мореходки, потом буркнул, что с «земелей» (сами из Чебоксар) бежали с губы из Красных казарм в Тирасполе, решили смотаться в Одессу, хоть искупаться, никогда не видели море.

Выехав в 6.50 из Кишинева, дизель прибыл в Одессу через три часа и десять минут. Здесь еще было все равно утро. Черников, зайдя с перрона в здание вокзала, стоял в кассовом зале в раздумье. Попытаться взять билет до Симферополя? Отправиться в аэропорт? И там с меньшей вероятностью попытаться улететь в тот же Симферополь? Но вот насчет расписания транспорта даже давно минувших лет поисковик был неплохо скормлен сохранившимися источниками. В голове стремительно при малейшим полунамеке возможного пожелания почти, как реакция родной клеточки мозга, а не скоростной супермегагерцовый всполох вычислительной машины, возникла информация обо всех прибытиях и отбытиях, прилетов и отлетов и даже отплытии в зоне транспортного узла Одессы на 1976 год. Да именно через два часа из порта отправлялась в Ялту «Комета" на подводных крыльях.

"За час я точно дойду пешком до морвокзала". Черников двинул к морю по чистеньким асфальтовым тротуарам старой двухэтажной Одессы. Минут через сорок он пересек невзрачную, но легендарную Деребисовскую, добрался до набережной с видом на Потемкинскую лестницу. Вспомнил Катаева или Бабеля: "На переменах мы уходили, бывало, в порт на эстакаду».

Билет на "Комету" стоил дороже билета на самолет, поэтому билеты были в наличии.

Поездка на скоростном судне с подводными крыльями не привнесла особых впечатлений. Пассажиры сидели взаперти в салоне. За окном безоглядная скучная гладь моря.

Была остановка в Евпатории… Пляжи здесь были песочные.

Черников некуда не торопился. Он как будто почувствовал, что живет в не каком-то, а в настоящем времени и наслаждался этим. 1976 год. Советский Союз. Сентябрь. Южное побережье Крыма. Кругом не пуганные отдыхающие граждане.

«Комета» прибыла в Ялту под вечер.

Еще предвечерняя Ялта. Конец рабочего дня. Сентябрь наполовину. Бархатное в бархатном. На набережной Черников купил два чебурека, выстоял очередь и снова вступил на палубу уже потрепанного каботажного катерка, чтобы плыть до Гурзуфа.

Это было прекрасное открытое плавание. Он сидел на задней палубе и смотрел, как за катером в кильватере кружили чайки, и пассажиры бросали им хлеб. Постепенно палуба опустела орошаемая брызгами, все спустились в салон. Черников и еще мальчик с отцом продолжали сидеть на мокрых скамейках задней палубы. Отец застегнул на мальчика куртку, и они продолжали кормить чаек. По левую руку чуть поодаль мимо проплывала Большая Ялта: Массандра, Отрадное, Никитский сад…

Еще через час катер причал в Гурзуфе. Черников последним выбрался с судна на пирс, и так же не торопясь, в замыкающих рядах, сошел с причала на набережную.

Он почувствовал остро голод (наверное, еще последствия выброса адреналина в поезде). Он сунулся в ближайшую пельменную, но отвратный вид жирных заводских пельмешек развернул его к выходу. Он добрался до продовольственного магазинчика, где купил кирпич серого хлеба и молоко. За углом Черников с нетерпением, как алкоголик выдавил крышку-фольгу, сделал сначала все-таки небольшой глоток (внутренне подавив всплывающую в сознании охранительную информацию — «титруемая кислотность, осмотическое давление» молока), потом глубоко отпил жирное молочное, и безобразно хищнически укусил буханку.

Да было где-то половина седьмого. В лагерях (того же Артека), в санаториях (например, в ближайшем именитой здравницы министерства обороны) в разгаре ужин. И в частном секторе, на арендованных площадях, в скопище заставленных кроватями комнат, сараев, сарайчиков и балконов тоже наступила оперативная пауза, и отдыхающие остывали после пляжа, строили планы на вечер.

Нужно ли было проделать такой долгий путь, чтобы встретиться с Ведерниковой? Но Черников не стыдился за свой поступок.

Он даже не озаботился до наступления темноты решить вопрос с ночевкой, попытаться снять какой-нибудь угол.

Он гулял по Набережной, (нашел скамейку, и сидел уже полчаса в ожидании "случайной" встречи с Ведерниковой).

Ближе к восьми Черников переместился с Набережной на пятак (центровое место Гурзуфа) и потом поднялся по Ленинградской и вернулся обратно вниз.

Непонятно как на этом настоящем пяточке разворачивались "Икарусы". Несколько бабок предлагали выходящим из автобуса снять комнату, а приехавшие под вечер охотно цеплялись за эти предложения, и радостно уводились старушками подальше от моря.

Черников запомнил мужчину, лет так за пятьдесят, который хотел снять только отдельную комнату или даже квартиру. На породистом лице затвердевшая маска-оскал — смесь безразличия и презрения. Нос с горбинкой и резкая сутуловатость делали его похожим на грозного царя Иоанна. И вообще он был прожжен, опытен (торговался, искал комнату только поближе к морю) и был похож на художника или режиссёра, который на несколько дней вырвался к морю и потом скоро улетит обратно, чтоб потом через несколько дней (после заседания худсовета) вернуться на юг. У него полно денег и мало времени, своя выпивка (бутылка армянского коньяка) в сумке-мессенджер рыжего цвета из лошадиной кожи. Ему только добраться до комнаты, снять проститутку в кафе, которая и не проститутка, потому что приехала из Свердловска за приключениями.

Ведерникова Лена и Алина Паскевич гуляли в сопровождении молодого человека Олега Карамышева, который второй уже день ухаживал за Алиной, но которому больше нравилась Лена, но которая была безнадежна по причине ее скорой свадьбы.