Домзак - Юрий Буйда

- Нет такого закона, - внятно проговорил Байрон, содрогаясь от холода на клеенке. - Где вы там?

- Сейчас, милый, сейчас...

Он приподнялся на локтях. Стоя перед ним на коленях, Любовь Дмитриевна заканчивала перевязку его обрубка. Пахло ихтиолкой, какими-то травами...

- Где Оливия? - хрипло спросил он. - Чем вы там намазали?

- Оливия уже приехала, - ответила Любовь Дмитриевна, поднимаясь с колен и вытирая руки полотенцем. - Если ваши московские врачи спросят насчет мази, я тут все выписала на бумажке. Можете не трудиться: все по-латыни. Они поймут, а вам ни к чему. - Она кивнула на литровую банку с какой-то желтоватой мазью. - Этим будете смазывать на ночь. Но, судя по всему, это поможет только отек снять. А я, увы, не хирург и даже не онколог. Могу только сказать, что вам скорее нужно возвращаться в столицу - и в клинику, в клинику! Без промедления.

- Вы же не хирург и даже не онколог. Курить охота.

- Кошмар снился? - Она протянула ему сигарету, чиркнула спичкой. - Да у вас губы дрожат, милый! И давно это у вас?

Он кивнул, глубоко затягиваясь дымом. Голова еще кружилась, но звон в ушах пропал. Он снова все видел и слышал.

- Послушайте... вы и правда были наркоманкой?

- Мало ли что говорят. Что было, то прошло. А с тех пор, как я здесь поселилась, жизнь моя изменилась. Я сама изменилась. Довольны?

- Но вы же, простите, спите с этим отцом Михаилом? Не обижайтесь! Я же тоже не деревянный, понимаю: любовь и все такое.

- Любовь... - Она тихонечко рассмеялась. - Любовь - это мир превыше всякого ума. И вашего в том числе.

- Это буддизм.

- Какой вы, однако, глупый! Апостолов читайте... Павла - особенно... хотя бы читайте... Они были такими же людьми, как мы. Только они на пределе душевных и иногда физических сил размышляли о непостижимом. И верили в Бога. А вы ведь в Бога не верите, правда?

- Спасибо за сигарету. - Он протянул ей окурок. - Однако в таком виде мой обрубок в протез не влезет...

- Я вам палочку дам, чтоб опираться. А протез не забудьте, к утру наденете как миленький. Опухоль спадет, это я вам гарантирую. Но только это.

Со двора донесся шум машины.

- Это Оливия. Она ваш автомобиль домой отогнала, все равно вам сейчас за руль нельзя. А пока она и будет вашим водителем. Ну Бог с вами. - Женщина перекрестила его. - Дедушку вашего завтра ведь хоронят?

- Да. Спасибо вам. - Натянув джинсы, он полез в задний карман за бумажником.

- Ничего этого не надо. - Она улыбнулась. - А то меня еще за медпрактику без лицензии привлекут. Идите к Оливии. Палочку, Байрон Григорьевич! Палочку не забудьте!

Все же всунув с трудом обрубок ноги в незастегнутый протез и опираясь на палочку, Байрон кое-как добрел на машины.

- Долго я проспал?

- Уж вечер близится. - Оливия явно нервничала, но старалась держать себя в руках. - Поехали к моим: отцу захотелось с тобой повидаться.

- А что дома?

- Майя Михайловна всем подряд устраивает головомойку, - нехотя ответила Оливия. - Завтра похороны, а тут, видишь ли, не прибрано, это не готово, то валяется... Бесится. Больше всех почему-то Диане досталось: ревет до сих пор. Ей-то за что?

- Был бы человек, а вина найдется.

Машина свернула с проселка на асфальтированную улицу, обсаженную бурыми тополями, и вскоре остановилась у двухэтажного дома, высившегося на белом кирпичном цоколе. Выше по улице тянулись одинаковые дома под черепичными крышами, над которыми - вдали - виднелись краснокирпичные строения ликеро-водочного завода. Даже отсюда была отчетливо различима паутина колючей проволоки поверх глухого стального забора цвета хаки.

От калитки к невысокому крыльцу вела аккуратно вымощенная тесаным камнем дорожка, по бокам которой тянулись кусты подстриженного шиповника. Крыльцо с перилами и деревянный этаж дома были выкрашены голубой краской, а крышу - с обоих концов конька - украшали цветастые петухи. Да и все вокруг было чистым, ухоженным. "Так и просится на гравюру конца какого-нибудь семнадцатого века, - подумал вдруг Байрон. - Наверное, именно эта аккуратность и поразила юного царя Петра в Немецкой слободе".

Они вошли без стука. В прихожей Байрон нечаянно прижался к бедру Оливии, снимавшей туфли, она с силой, но мягко отстранила его. Прошептала:

- Ты здесь только моего женишка не разыгрывай. Не обижайся, ладно?

- Штрафную! - нараспев прокричал дядя Ваня, появляясь из комнаты с подносиком в руках. - До дна, племянничек, чтоб зла не оставлять!

Байрон молча и не кривясь выпил. Обнял дядю.

- Ты извини: от меня микстурой пахнет... только что от Любови Дмитриевны...

- Святая женщина! - прошептал дядя. - Но батюшка - не одобряет! Молчу! Молчу! Она к нему бродяжкой пришла, и так сошлось, что прибыла она как раз в тот день, когда отец Михаил жену и дочку отпевал. Любовь Дмитриевна в толпе верующих стояла, а потом вдруг - в обморок. А очнулась - и не захотелось ей больше бродяжничать. Знак! То знак был свыше!

Он подтолкнул племянника в спину.

Из-за стола, уставленного тарелками с закусками, бутылками и рюмками, поднялся худощавый священник со связанными в хвост на затылке волосами.

Байрон не знал, принято ли здороваться с попами за руку, и поэтому поклонился издали. Батюшка ответил таким же неглубоким поклоном.

Вошла жена дяди Вани, Лиза, тоже поклонилась Байрону. Освободила место за столом, выставила чистые тарелки и, опять зачем-то поклонившись, исчезла за дверью.

- А мы тут с отцом Михаилом о страдании рассуждаем, - продолжая разговор, дядя Ваня налил всем в рюмки. - Я утверждаю, что пострадавший за близкого своего - например, за отца или брата - уже если и не святой, то мученик. А еще про канонизацию царской семьи... - Он поймал вилкой гриб, проглотил. - Я говорю, если уж на то пошло-поехало, тогда надо всех погибших канонизировать - и белых, и красных, да и тех, которые бессудно и бесследно на Колыме пропали...

Священник смущенно улыбнулся в редкие усы.

- Со здоровьицем!

- Об этом много в газетах писали, - сказал Байрон, подцепив вилкой кусок хорошей ветчины и отправляя его в рот: после Любашиного снадобья пробудился аппетит. - Пописали - и забыли. Иконка в церквях появилась новая... А знаете, батюшка, - он чуть склонился к отцу Михаилу, словно желая сказать тому что-то по секрету, - а ведь будут люди молиться царю-мученику. Будут. Только не потому, что он мученик, а из-за малолетнего сына Алеши, погибшего вместе с родителями. Младенец ведь... Молиться будут отцу, а вспоминать - малыша, которого большевики убили.

- В вашем мнении есть какой-то резон, - сказал священник. - Но только вот такусенький... частичный...

- Ты ради этого Байрона звал? - с холодком в голосе поинтересовалась Оливия.

"Интересно, - подумал Байрон, - считает она его настоящим своим отцом или нет?"

- Из-за этого? - удивился дядя Ваня. - А чем этот разговор хуже других? Хотя, конечно, с места в карьер - негоже. Твой тост, племянник!

- Спасибо. - Байрон обвел взглядом присутствующих. - Только у меня не тост даже, а как бы предуведомление...

- Преамбула! - воскликнул дядя. - Какой же тост без преамбулы?

- Вам, батюшка, мой дед, наверное, рассказывал о том происшествии сорок первого года... которое в Домзаке случилось однажды ночью...

Священник кивнул.

- Вообразите: мне приснился сон. - Байрон выпил. - Можно я у вас тут подымлю?

Оливия придвинула пепельницу.

- Как будто я начальник Домзака и получил приказ отпустить заключенных, приговоренных к смерти. Выпустил. А прошло три или четыре часа, как вдруг они все вернулись. Бегом. Как в дом родной. Встал я в распахнутых воротах на ветру и не знаю, что дальше будет...

- Ну и? - подался к нему дядя Ваня.

- Проснулся я. - Байрон посмотрел на священника. - Вы, наверное, Кафку читали? Так вот многие считают, что главного героя казнят ни за что. Просто так.

- А вы считаете как? - спросил отец Михаил.

- Его прирезали, как собаку, в отместку за то, что свой личный закон он искал за пределами себя. В чужом Законе. Может, это и не я придумал, а вычитал где-нибудь... неважно! Почему они все вернулись? Ну я понимаю: война, вокруг солдаты, патрули, да и идти им, в общем, было некуда: родные вмиг бы выдали, такие были времена. Но ведь кто-то же мог и не вернуться? Лучше уж на воле погибнуть, чем по-телячьи покорно ждать расстрела. Ради чего? Ради еще одного теплого часа в вонючей камере? Ведь все на верную смерть вернулись...

- Ты, конечно, хотел бы этот свой сон на всю Россию распространить! воскликнул дядя Ваня. - Сонная овечья страна и так далее.

- Ваш дедушка, царствие ему небесное, - начал священник, - рассказывал, что некоторые приговоренные держали во рту нательные крестики...

- И мне рассказывал, - подтвердил Байрон. - Последняя соломинка...

- А вам не приходило в голову, что они на мучение-то и вернулись? Чтобы пострадать? Ведь тут не Кафка, а Бог внутренний и Бог внешний, как вы это называете, слились воедино... А вы, похоже, протестантов начитались, а истинной православной веры не имеете ни капли... разве что тягу...