Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Маклаков. — Простите меня, я не знаю, в чем собственно я шел бы в своих взглядах против народа. Я понимал, что ему может быть хорошо при том строе, который был, если этот строй будет правильно функционировать, т.-е. если люди, занимающие посты, будут честно исполнять свои обязанности. Я думал, что до последнего времени Россия не падала, что она шла вперед и росла под тем самым строем, который до последнего времени существовал и который теперь изменен. Я никогда не мог сказать, что этот строй был могилой для России, для ее будущего; поэтому, когда мне указывали выход из положения, я противопоставлял другой: по-моему, не в учреждениях было несчастье, а в том, что служащие в учреждениях не всегда правильно исполняли свои обязанности. Я не мог сказать, что эти учреждения сами по себе были против народа. Весь народ был возбужден, это настроение было неизбежно, я сам переживал его во время военных неудач. Я никогда бы не сказал, что я бывал в единоборстве, как с врагом, со всем народом.

Председатель. — Но разве не казалось вам органической, а не случайной неудачей, например, поражение наше летом 1916 года?

Маклаков. — Мне очень тяжело сказать то, что я скажу, потому что это будет как бы осуждением сотоварищей по службе.

Председатель. — Простите меня, но мне кажется, то, что вы сейчас объясняете, бесконечно выше и важнее правил товарищества, и я просто хотел бы, чтобы вы их устранили.

Маклаков. — Я так же смотрю, но мне не хотелось бы. Я, может быть, в 10 раз хуже всех других в этом смысле был. В области военных неудач, это не только меня, но всех нас прямо убило. Все происшедшее убило, потому что все мы, в совете министров, были совершенно спокойны, что есть и снаряды, и вооружение. И отступление с Карпат было таким неожиданным для всех нас, прямо неожиданным ударом.

Председатель. — Но то обстоятельство, что вам так казалось, а в действительности было не так, — что это — случайность или это строй сделал? Нет ли в этом расхождении между действительностью и тем, что вам казалось, органических причин?

Маклаков. — Несомненно, мне придется говорить много того, что тогда бы я не сказал, но что теперь скажу; не потому, что изменились мои взгляды. Несомненно, здесь была органическая причина; скажем о роли Сухомлинова; это был результат системы; благодаря ей ведь все правительство оказалось в таком положении, что не устояло на высоте задачи.

Председатель. — Чтобы исчерпать вопрос, скажите, пожалуйста, вы не знаете о попытке этого кружка Римского-Корсакова войти в переговоры не только с князем Голицыным, но и с Протопоповым, министром внутренних дел того времени?

Маклаков. — С Протопоповым говорили об этом, но ему не очень верили. Говорили, что гораздо вернее это сделать с Голицыным, потому что все время ждали ухода Протопопова.

Председатель. — Ему не верили, а сам он как относился к этому проекту?

Маклаков. — Большинство на него смотрело, как на больного человека, с прогрессивным параличом, и те, кто у него бывал, приходили к таким же заключениям.

Председатель. — Чем же объясняется, что, смотря на него так, никто не старался, чтобы он оставил свой пост? Если на него так смотрела даже правая группа, значит, так же смотрел и князь Голицын?

Маклаков. — Князь Голицын, насколько мне известно, не предпринимал много шагов в этом смысле, равно как и Трепов, который ставил условием дальнейшей службы…[*] Так что, относительно Протопопова была очень определенная точка зрения, и никакого значения в общем сцеплении игры с правой группой он не имел, насколько мне известно.

Председатель. — Вернемся значительно назад, к вашему назначению.

Маклаков. — Вы мне позволите, простите, я перебью… Относительно того, кто способствовал, я должен опять повторить, совершенно по чистой совести, что мне кажется, никто не способствовал.

Председатель. — Вы это сказали, не будем повторять. Скажите, какую роль сыграли в вашем назначении Нарышкина и люди, ее окружавшие.

Маклаков. — Нарышкину я знаю давно, она рожденная Чичерина, живет в Тамбове, большая благотворительница и никакого политического значения не имеет. Часто даже в газетах об этом писали: смешивают ее с Нарышкиной, которая была статс-дамой императрицы. С той Нарышкиной я, может быть, два-три раза виделся.

Председатель. — А какое отношение имела статс-дама Нарышкина к кружку князя Мещерского?

Маклаков. — Ни малейшего отношения. А та Нарышкина, о которой я говорю, она, действительно, старый друг, и я этой зимой к ней ездил. Это дало повод газетам написать, что я получаю новое назначение, благодаря ее помощи.

Председатель. — Т.-е. какое новое назначение?

Маклаков. — Не знаю. Так было сказано в газетах: «получает новое назначение». Эта Нарышкина живет в Тамбове, ей около 70 лет. Я, между прочим, душеприказчиком у нее состою. Я только на праздниках мог к ней выбраться. Ту Нарышкину, может быть, раза два-три видел, официальные были визиты.

Председатель. — Вам не приходилось высказываться в совете министров по вопросу о войне, в смысле вашего непонимания смысла этой войны?

Маклаков. — Никогда в жизни.

Председатель. — Так что вы не помните случая, когда бы вы обнаружили так называемые германофильские взгляды?

Маклаков. — Это тоже злостная клевета по отношению ко мне. Утверждаю, никогда этого не было. Один сын мой пошел туда вольноопределяющимся, другой уходит, третий на войне.

Председатель. — Вы изложили перед комиссией свое отношение к существующему государственному порядку. Вы сказали, несколько идеалистически объясняя этот порядок, как порядок самодержавный, что вы были сторонником существующих властей и учреждений, стало быть, сторонником функционирования государственной думы и государственного совета. Выражалась эта точка зрения в ваших вотумах в совете министров, когда шел вопрос о том, распустить думу или дать ей продолжать работать?

Маклаков. — Да, да. Два раза, в бытность мою в совете министров, возбуждался вопрос относительно роспуска.

Председатель. — Мы будем говорить не только о роспусках, но и о прекращении занятий государственной думы, ибо были сторонники той точки зрения в составе правительства, что, в сущности, не нужно принимать радикальных мер — роспуска и назначения новых выборов, что великолепно устраивают систематические перерывы занятий государственной думы, потому что одинаково в том и в другом случае, думы нет. Так что мы будем говорить о перерывах занятий государственной думы так же, как о роспуске.

Маклаков. — Так в этом смысле, до 1915 года, до тех пор, пока я был в совете министров, этот вопрос возбуждался только в смысле временного перерыва занятий.

Председатель. — Но как вы относились к этого рода временным занятиям?

Маклаков. — Я подавал свой голос за перерыв занятий. А последнее время был в группе разговор относительно последнего, 1917 г. Я тогда так высказался: либо продлить полномочия, либо роспуск, а не перерыв.

Председатель. — Вы высказывались в группе государственного совета?

Маклаков. — В группе, только в маленькой.

Председатель. — В составе совета министров было две группы. Одна группа министров желала работать с государственной думой, а другая желала работать без думы. Вы к какой из этих двух групп принадлежали?

Маклаков. — Я ко второй принадлежал. И, если можно будет так сказать, не потому, что я не желал, а меня не желали. Это было настолько очевидно и ясно, настолько определенно…

Председатель. — Простите, этот вывод нелогичен. Если у вас есть некоторый принципиальный взгляд на дело, ваше отношение к думе должно определяться не отношением лично к вам гос. думы. И если гос. дума не желала с вами работать, а вы были сторонником работы гос. думы, то тогда нужно было уйти не думе, а вам, не правда ли?

Маклаков. — Я так и понимал, и потому хотел уйти. Я понимал так потому, что для меня было совершенно ясно, что я сам виноват был во многом, что создались такие предвзятые отношения.

Председатель. — Как же понимать ваш ответ? Вы говорите: я принадлежал к той группе в совете министров, которая желала работать без думы, потому что дума не желала со мной работать. Если же вы сторонник работы с думой, отсюда вывод, что стороннику думы нужно уйти. Тем не менее, вы делали вывод, что дума должна уйти.

Маклаков. — Позвольте внести поправку. Я не высказывал и не проводил моего взгляда, что нужно, чтобы думы не было, но когда возбуждался вопрос, как поступить, что желательней было бы, — я высказывался, чтобы она не функционировала, чтобы был перерыв; и вызывалось, это, ясно, теми соображениями, как следствие из причины, выходящими: когда собиралась дума, поднималась очень быстро атмосфера, потому что правительство, действительно, давало к этому повод; столько Ахиллесовых пят было, такой у нас был непорядок в постановке всего хозяйства; благодаря тому, что все разваливалось и крупные военные события надвигались, получилась картина совершенно хаотическая. Мы ее ощущали вполне.