История альбигойцев и их времени. Книга первая. - Николай Осокин

Поспешим заметить, что такая неприязненная политика, как мы увидим далее, должна была сильно способствовать образованию славянского дуализма, кототый в свою очередь был непосредственным предшественником альбигойско-манихейского верования. Принятие славянами из Царьграда христианства вызывалось характером византийской церковной пропаганды, которая никогда не претендовала на полное уничтожение местной самостоятельности. «Восточное христианство никогда не превращало обращаемых в рабов, проповедуя слово Бога на их языке и охотно дозволяя перелагать его на всевозможные глаголы человеческие»[2_45].

Не так поступала Римская Церковь имевшая, на основании исторических традиций великие унитарные цели.

Когда в результате разногласий с греками болгары стали колебаться между верховными Церквями, а чехи и мораване совершенно подчинились Риму, эта политика пап, проводимая со всем искусством, послужила причиной зарождения оппозиции, отклонявшейся от чистого христианства и ради любви к национальному культу выбравшей сторону манихеиского вероучения, которое не переставало до и после богомилов вести свою пропаганду.

Ряд папских грамот был направлен против славянских языков. Первые из них еще делают некоторые уступки, тогда еще живы были просветители[A_98], тогда необходимо было заручиться расположением новообращаемого племени и отвратить его от враждебных греков. Такой снисходительной политики держались Адриан II [2_46] и Иоанн VIII, из которых последний сперва запретил славянский язык, но потом, после принесения оправдания, защитил Мефодия от постоянных нападок немецкого духовенства [2_47]. Стефан V (885—891 гг.) восстает против местного языка с такой решительностью, которая показывает всю важность его для славянского населения, неправильно понимавшего догмат о Троице.

Культ славянского богослужения был распространен даже в тех странах, которые всегда имели связь с Римом своим духовным просвещением. Иоанн X (914—928гг.) в послании к спалатрскому духовенству требует непременного употребления латинского языка и в грамоте к Томи-славу, королю хорватскому, замечает, что в славянских книгах много неправильных толкований [2_48].

Далмация и Славония, о которых папа так заботился, действительно служили позже посредствующим звеном в передаче богомильских воззрений в Италию к патаренам и в Лангедок к альбигойцам. Рим, таким образом, давно предчувствовал опасность. В той же Далмации сплитский собор в 925 году постановил, что «епископ не может посвящать в какой-либо церковный сан того, кто знает только славянский язык»[2_49]. Иоанн XIII (964—972 гг.) в послании к Болеславу II Чешскому, разрешая ему учредить свою епископию, обязывает его непременным условием совершать богослужение «не по обряду и секте народов болгарского или русского, и притом не на славянском языке, а следуя в точности учреждениям и постановлениям апостольским» [2_50].

В середине следующего столетия новый сплитский собор считает должным подтвердить запрет славянского цер-ковнослужения, постановив при этом, что ни один славянин не может быть возведен в священнический сан. Столь же серьезные причины для оппозиции латинству должны были существовать в славянских странах и при Гильдеб-ранде, который исходил из воззрений о католической исключительности.

Мы заметили также, что с самых древних времен славяне были предрасположены к дуалистическому представлению о верховных силах. Дуализм был сроден славянской натуре; еще язычником славянин знал о нем, о чем свидетельствует славянская мифология, которая не объединяла понятие о божестве, а, напротив, раздробляла его. Славянское человечество издревле привыкло выражать свое счастье белым цветом или светом, а несчастье черным или темнотой. В основе этого лежала холодная метафорическая мысль о причинах. Поэтому, олицетворив неведомую причину, славянин основал свое верование на мысли, что «доброе начало всегда производит для человека только добрые последствия, а злое всегда только пагубные». От этой мысли произошло разделение и самих олицетворений на «белых богов», которые уже никогда не делали зла, и «черных», которые никогда не приносили добра [2_51]. Между собой они всегда враждуют: добрые и злые духи соблюдают и защищают свои интересы. Доказательством этого служат произведения славянской народной поэзии [2_52].

Дуализм, присущий религиозно-христианским верованиям славянского племени, был замечен священником Гельмгольдом, путешествовавшим между померанскими славянами во второй половине XII века.

«Удивительно заблуждение славян, — говорит Гельм-гольд в своей хронике. — На своих сходбищах и играх они обносят круговую чашу, возглашая над ней слова не скажу благословения, но проклятия, именем богов доброго и злого, ибо они ожидают от доброго Бога счастливой доли, а от злого несчастливой; потому злого бога и называют на своем языке диаволом или чернобогом, то есть богом черным, а доброго белобогом» [2_53].

Славянские Белобог и Чернобог были обоготворением противоположных начал, столь влиятельных в судьбе человека: первое как символ развития, второе — увядания.

«Такое двойственное воззрение, — говорит один из русских специалистов славянской науки, — воззрение на природу, в царстве которой действуют и добрые и злые силы, должно было наложить свою неизгладимую печать на все религиозные представления. Поклоняясь стихийным божествам, одни и те же явления человек различал по мере участия их в создании и разрушении мировой жизни, по степени ближайшей или отдаленнейшей связи их с элементами света и тепла. Так, опустошительные бури и зимние вьюги почитались порождением нечистой силы — рыщущими по полям бесами. Тогда как весенние ветры, пригоняющие дождевые облака и очищающие воздух от вредных испарений, признавались благодатными спутниками Перуна, его помощниками в битвах со злыми духами»[2_54].

Через некоторое время славянин перенес власть злой силы на все имеющее подобие мраку, разрушению в мире нравственном, подобно тому как с Белобогом он слил понятие о Свентовиде, на основании тождества представлений о белом и светлом. Древняя дуалистическая система принадлежала всему славянскому племени. В странах, им занимаемых, даже в России, сохранились свидетельства о том в остатках географических названий. В земле лужичан, близ Будишина, есть гора Чернобог, и неподалеку от нее другая — Белобог. Здесь по преданию были места языческого служения [2_55], следовательно, каждому богу полагался отдельный культ.

Наконец, убедительное доказательство того, сколько благоприятных элементов для дуалистического христианского культа имелось в язычестве, представляет место из Густинской Летописи, где старинным славянским волхвам приписывается убеждение: «два суть бози: един небесный, другой во аде»[2_56]. Все это показывает, какое предрасположение к дуалистической ереси было в славянском духе[A_99], а, в свою очередь, политические события и происки пап объясняют, что неустойчивость тяготения Болгарии к Византии, ее колебание между Восточной и Римской Церковью со своей стороны побуждали к серьезному выражению недовольства между болгарами.

И действительно, в Болгарии из манихейско-павлики-анских воззрений образовалась Церковь с той иерархией и догматикой, которые послужили после образцом для провансальских сектантов.

Богомил, по иным сведениям он же и Иеремий, вождь первых еретиков Болгарии, создал эту Церковь, базируясь на манихейско-павликианских основаниях. «Синодик царя Бориса», предавая всех их анафеме, перечисляет имена проповедников и рассадников славянского дуализма. То были Михаил, Феодор, Добря, Стефан, Василий и Петр[2_57]. Каждый из них выдавал себя за Иисуса, окружая себя апостолами, а иногда и простыми учениками.

Наиболее известным из них был Василий: он давно прославился искусством проповеди и тайной влияния на человеческие сердца. Он был уже в летах, когда вышел на проповедь. Василий носил иноческую рясу, но оставался врачом по ремеслу во все продолжение своей пятидесятилетней проповеднической деятельности. Он назывался то апостолом Петром, то самим Спасителем [2_58]. Тогдашний император Алексей Комнин[A_100] отличался ревностью прозелита к православию. Еще в Филиппополе, пользуясь своим пребыванием в этом городе, он принял меры против павликиан. Негодование императора усилилось, когда он узнал, что еретики, последователи и ученики Василия, скрываются в самом Царьграде.

Император велел захватить престарелого проповедника и решил лично побеседовать с ним на духовные темы. Но напрасно он истощал все свое красноречие, он разочаровался в возможности когда-либо убедить его. Василий был осужден на сожжение, а его ученики заключены в тюрьмах, где император лично навещал их. Тем не менее, мученическая судьба Василия нисколько не потрясла Церкви Богомила. Центром ереси продолжал оставаться Филиппополь. Отсюда-то богомильство распространилось за Балканы, успев, между прочим, пустить вместе с греко-христианской проповедью слабые отголоски и в Россию, но главным образом тяготея к Западу, где ему предстояла целая история, полная грустного и вместе с тем драматического содержания.