Египтолог - Артур Филлипс

На лекциях в такие моменты у меня всегда кружилась голова, и обычно я наугад выбирал молодую женщину, дабы дать ей прочувствовать овладевавшее Атум-хаду необузданное биенье страсти. В этом случае, моя любовь, я просто не понял, что именно выпустил на свободу.

Позже я узнал тебя — ты, как и многие другие, проталкивалась к кафедре, чтобы задать последний вопрос, который на виду у всех задавать боязно, а то и просто пожать английскому исследователю руку. Я отвечал на вопросы, подписывал экземпляры «Коварства и любви» и не обращал на тебя внимания, но ты — ты не трогалась с места, помнишь? Когда я обернулся, ты стояла все там же. Я видел это лицо прежде — лицо женщины, внимавшей песне древнего царя.

«Профессор Трилипуш? — прощебетала ты звонко и безмятежно. — Профессор Трилипуш, ваша лекция меня так заинтересовала…»

«Ну, если быть предельно корректным, — сказал я, спускаясь с помоста, — я не могу претендовать на полное профессорское звание. В Гарварде, как и в любом примитивном обществе, довлеет разделение по формальным признакам».

«Ну… — ответила ты, прищурившись и надув губки, — я не могу претендовать на то, что ваша лекция показалась мне полностью интересной. Некоторые формальные аспекты оставили меня равнодушной».

«Ох, мисс, хватит вам…» — проворчала тебе женщина нордической красы, сложенная из сфер и полумесяцев.

«Заткни фонтан, Инге, — сказала моя нареченная. — Не пойти бы тебе в финскую баню?»

Ты храбро представилась, и я не смог не процитировать рекламное объявление, которое в Бостоне видишь на каждом углу: «Жизнь незаурядна, когда наряжаешься в неординарных „Фешенебельных Фасонах Финнерана“». Но должен тебе напомнить — и не верь словам этой норвежской паршивки Инге! — я не знал, что магазин принадлежит твоей семье. Припомни: ты засмеялась, но про магазин не сказала ни слова, из чего я заключил, что совпадение имен случайно. Атум-хаду уже дернул за веревочки, моя дорогая, а он никогда не был корыстолюбив.

Когда толпа наконец просочилась в дверь, мы с тобой присели на помост и завели разговор, и я принял решение тебе довериться и испытать тебя. Я показал, какими иероглифами записывается имя Атум-хаду. Все это время твоя холодная дуэнья слонялась за дверью и беседовала с работниками Исторического общества (те были счастливы, что на лекцию заявилась толпа народу и что полиция не вмешалась и не обвинила никого в нарушении приличий). Что я увидел в тебе тогда? Моя мисс Финнеран была жизнерадостной девушкой, слегка, но не безвозвратно избалованной — и явно одурманенной первым свиданием с Атум-хаду. Я не особенно удивился, когда она сказала, что почла бы за честь, если бы я отвел ее в Музей изящных искусств, где она смогла бы насладиться моими познаниями о выставленных реликвиях. Да-да, не позволяй мнительной Инге переписывать историю, дорогая! Это ты предложила встретиться вновь, моя прямолинейная кокетка. И с тех пор я — твое творение.

Разумеется, я не обманывался, думая, что ты увлеклась именно мной. Нет, я видел еще одну женщину двадцатого столетия, которую слова царя XIII династии пленили, словно душистый одеколон.

Дорогая, я застрял в Каире, жду, когда Департамент древностей выдаст мне лицензию. Интересно, чем ты занята в это самое мгновение. Тут — 17 октября, 11.36 пополудни. О, как желал бы я обладать приспособлением, что позволило бы взглянуть на тебя сейчас, каким-нибудь мощнейшим телескопом! Я бы смотрел на тебя бесконечно, любовь моя.

===.

Среда, 18 октября 1922 года

Дневник: На почте — пусто. Через четыре дня мой Владыка Щедрости и его кредиторы пополнят мою казну по телеграфу, а сейчас я отправляюсь на закупку провианта на рынках и всего прочего в предназначенных для людей моего статуса магазинах. Я потрачу на это весь день, что должно усмирить уныние, родившееся из-за вынужденного простоя. Кисти, краски, карандаши, долота, резаки, переносной фонарь, походная кровать: я медленно пополняю список, когда в тихом переулке замечаю лавку портного. Мне понадобятся несколько разных костюмов для работы и для выходов в общество, и еще — что-нибудь торжественное для официального открытия гробницы (на котором обычно присутствуют высокопоставленные англичане, французы и египтяне, возможно, будет генерал Алленби[10] и проч.).

Миновав бисерную занавесь, я попал в светлую комнатку и увидел высокого египтянина, которого годы, проведенные под низким потолком, ссутулили прежде времени. И вот уже я сижу в обитом кресле с плетеной вставкой и прихлебываю кофе с кардамоном в компании хозяина, а два мальчика прикатывают одну золоченую тележку материи за другой. Мы с портным оцениваем материю на ощупь, обсуждая достоинства некоторых сортов ткани, которые охраняют от жары и в то же время пленяют глаз. Десять образцов впечатлили меня настолько, что я сделал заказ на пошив из них костюмов (в Бостоне Ч. К. Ф. заплатил бы в десять раз больше!) и поднялся, чтобы с меня сняли мерку. Трехстворчатое зеркало предложило мне скорчить рожицу себе по правую руку и себе же по левую; я стоял в одних трусах, с нагими голенями, пятки вместе, внизу коленопреклоненный слуга обмерял мои ноги и выкрикивал цифры писцу, что по-турецки сидел на подушке; рукава его задрались, обнажив безволосые руки с проступающими венами, похожие на рельефные карты речной дельты; из-за занавеси перешептывались и приглушенно хихикали женщины.

Расплатиться и получить костюмы нужно через неделю, 25-го. Иду в туристическое агентство, чтобы перенести отъезд, бронирую билет на «Хеопс».

Потом я прогуливался, радуясь покупке и думая о моей суженой, и тут на углу улицы меня посетило озарение: я увидел деревянный мольберт и при нем — два складных табурета; здесь туристов изображали на якобы настоящих глиняных черепках в фараонском наряде и с ералашем иероглифов вокруг. Толстый египтянин рисовал профиль американского мальчика, чьи родители наблюдали за процессом, смеялись и обменивались замечаниями насчет художника.

Разумеется, я не стану позировать для туристской безделицы, но вот парадный портрет, начатый непосредственно перед открытием гробницы Атум-хаду и законченный после него, станет, несомненно, своевременным приобретением, вехой моей карьеры, он будет шикарно смотреться на стене в Бостоне, Лондоне или Каире. Неделя все равно пропадает, так что время есть. По возвращении в гостиницу я велел портье найти лучшего портретиста и проводить его в мой номер. Позировать начну с завтрашнего дня.

Вечер провел в синематографе. В темной зале туземцы и я жевали финики и фиги, будучи равно удивлены движущейся картинкой: англичанин борется со львом, затем идет в шатер, где его уже ждет красавица с миндалевидными глазами. Потом англичанин сражается с бандитами, потом входит в фараонскую гробницу, где купается в золоте и драгоценностях. Мумия встает как живая и атакует англичанина, но он усмиряет упыря одним пистолетным выстрелом.

===.

Четверг, 19 октября 1922 года

Дневник: Сегодня два часа провел в медитации; в это время художник карандашом набрасывал эскиз картины. А еще я нашел великолепного саквояжных дел мастера и испытал неподдельный экстаз, который, я знаю, пережил бы и мой брат Атум-хаду, приготовляясь к путешествию, при виде гладкой крокодиловой кожи, переливчатой меди застежек и выжженной монограммы («А.», конечно, обошлась бы в три раза дешевле «Р. М. Т.», но таковы уж привилегии царей). В банке — никаких новостей. Конечно, официально перевод придет только через три дня.

Вечер дался мне тяжело — я провел его в шумном маленьком кабаре, где из дыма кальянов-чич рождается джинн, обвивающий и массирующий своих повелителей, раздувших щеки. Я наблюдаю за курильщиком у двери: вот его голова медленно облекается клубами дыма, он начинает походить на спеленутую мумию своего предка; но всякий раз, когда справа от него отворяется дверь, весь дым вылетает вон, в усеянное звездами сливовое небо. Дверь закрывается, курильщик вновь принимается за свое, с ног до головы окутываясь дымным саваном; дверь открывается — и невидимые злодеи опять распускают сотканное.

===.

О бессмертии и Парадоксе Гробницы: Бессмертие, разумеется, есть тайна тайн, скрываемая песками. Напомню непосвященным читателям о том, что все древние цари лелеяли здоровое желание вечно жить в загробном мире, оснащенном всем необходимым. Для достижения личной вековечности необходимы были две составляющие:

• сохранность физических останков, никем и никогда не тревожимых;

• сохранность имен, вечно поминаемых живущими.

===.

К Маргарет: М., воспоминания словно облекают мою голову клубами дыма: вот деревенский викарий, тот, с которым я сталкивался, покидая отца и поместье. «Скажи мне, дитя, ты веришь в бессмертие души?» В детстве никто не мог устрашить меня — кроме него; благодаря ему я и ныне могу ощутить детские страхи всех видов и градаций: я боялся его имени, его лица на той стороне улицы (терявшего осмысленное выражение всякий раз, как викарий видел меня), его голоса, тяжелой, пятнистой руки на моем плече, запаха его дыхания, переменчивости его настроений; но самый страшный страх леденил мне душу, когда он преподносил мне подарок.