Новый мир. Книга 4: Правда (СИ) - Забудский Владимир

— Ладно. Но это будет в первый и последний раз, ясно?! И смотрите, чтобы никаких камер!

— Давай, Лаура! Давай! У-у-у! — поддерживали ее сразу несколько голосов.

Решительной походкой Лаура прошла к маленькой сцене в углу, рядом с музыкальным автоматом. На моей памяти здесь пела лишь пьяная публика, от воплей которой обычно хотелось заткнуть уши чем-то очень плотным или просто лечь и спокойно умереть.

Взойдя на сцену, страдальчески вздохнув, но сразу же затем мило улыбнувшись, Лаура кивнула Миро, управляющему аудиосистемой. Стены бара огласила мелодия, знакомая мне с первых же нот, заслушанная мною до дыр еще в подростковом возрасте, и любимая до сих пор — ведь это была Salvation, лучшая рок-группа всех времен и народов. В моей памяти сразу же всплыли времена, когда мы с Джеромом, четырнадцатилетние, с дрянной расстроенной гитарой, пытались лабать ее в гараже.

Лаура начала петь. И сразу стало понятно, что ее упорный отказ брать в руки микрофон, подчеркнутое нежелание, чтобы ее ассоциировали с ее знаменитой матерью, могло быть связано с детскими травмами или подростковыми комплексами, упрямством, принципиальностью, с чем угодно — но точно не с отсутствием голоса и слуха.

Это было действительно классно. Звонкий, очень глубокий и сильный женский голос, едва заметная хрипотца в котором придавала ему особенный колорит, как нигде уместный именно в рок-композиции, удивительно гармонично лег на место бесподобного голоса Роджера Мура, солиста Salvation, как-то по-своему изменив знакомую композицию, но вовсе не испортив ее, словно очень удачный и качественный кавер. С первых же звуков этот голос очаровал и зацепил всех, кто его слышал, и даже самые пьяные прекратили свою увлеченную болтовню.

Лаура держалась с микрофоном так, как может держаться лишь тот, кто рожден для сцены — просто, совсем без пафоса и без наигранных спецэффектов, но в то же время открыто и раскованно. Песня, знакомая мне до боли, лилась, казалось, прямо у нее из души. Каждое слово звучало осмысленно, искренне, страстно — так, как и должна звучать эта композиция, которую Мур не просто пел — он красноречиво говорил ею с каждым из своих слушателей, открывал им свою душу, заглядывал им в душу, и показывал: «Мы с тобой оба понимаем, дружище. И это самое главное».

Оцепенение, охватившее каждого в этом зале, длилось от начала песни до самого ее конца. Когда из уст Лауры вылилось последнее «м-м-м м-м-м», сопровождающее заключительные аккорды, и трек завершился, мы все услышали всхлипы — это Стефан, самый пьяный из нас, рыдал, вытирая с глаз слезы. Рэй и Гэри по-дружески обнимали его с разных сторон.

Я смотрел на Лауру, не отрываясь. И она, выйдя из состояния, близкого к трансу, какое бывает у артиста, полностью отдавшегося сцене, тоже коротко посмотрела на меня. Этот взгляд был намного сложнее и глубже всех предыдущих. Намного сложнее, чем я был бы в состоянии объяснить.

Рина громко хмыкнула. Ее голова качнулась в уважительном кивке, которого сложно ждать от человека, практически равнодушного к музыке. Крепкие мозолистые ладони первыми сомкнулись в громком хлопке. И уже секунду спустя молча аплодировали все.

— Да вы что, издеваетесь?! Это было просто божественно! Зачем тебе эта адвокатская практика, милая?! Твое место — на сцене! — кричала жена Джеффа, пока Лаура, встречая аплодисменты со смущенным выражением лица, очень торопливо пробиралась назад к своему месту.

Когда она оказалась рядом, я не сразу нашёлся что сказать. Мы с ней посмотрели друг на друга снова, и этот взгляд был продолжением того, который начался, когда она была на сцене. Уже не в первый раз я удивился этой нашей способности — передавать так много эмоций без слов. И понял, что никогда не смогу выбросить это из головы.

После всего, что произошло, после всех моих фаталистических мыслей по поводу бесславного окончания нашего с ней знакомства, чувствовать ее присутствие так близко казалось чем-то невероятным, волнующим, и удивительно приятным. Были моменты, когда я практически забывал о висящей между нами недосказанности, о предстоящем непростом объяснении, о том, что между нами ничего нет и, вероятно, никогда быть не может. Были моменты, когда я чувствовал и вел себя так, будто она здесь со мной.

— Гены, — сказала она тихо, так, чтобы слышал лишь я, невесело усмехнувшись, и в ее интонациях прозвучало непонятое мною ранее раздражение.

Я понял, что она говорит о своем пении.

— Это тоже всего лишь гены. Цвет волос и цвет глаз были для нее важны. Но ЭТО — о, это было для нее важнее всего на свете.

Какое-то время я осмысливал то, что она сказала.

— Они не генам аплодировали. Не голосу.

Лаура перевела на меня задумчивый взгляд.

— Дело в том как ты пела. В этом была душа. Это было по-настоящему.

Не кивнув, но и не покачав головой отрицательно, она отвела взгляд, и какое-то время молчала.

— Никогда этого не делаю. И больше не буду. Пусть об этом лучше больше и речи никто не заводит, — пробурчала она после паузы.

— Не будет, — заверил я.

Подумав, что время пришло, добавил:

— Давай подышим свежим воздухом.

— Да. Давай.

§ 12

Удивительное то было место для серьезного разговора — «серая зона», пустынный закоулок посреди промышленной клоаки, между нашим захолустным кабаком и дешевой ночлежкой. Место, в каких нормальные люди, как правило, вообще не бывают, тем более ночью. Вечерний воздух был подпорчен промышленным дымом, идущим со стороны Кузницы. Но все-таки он бодрил и освежал.

Я кивнул в сторону переулочка, который вёл к автобусной остановке, куда можно было вызвать такси в сторону города.

— Давай прогуляемся, — предложил я.

Лаура с сомнением посмотрела в темноту.

— Здесь не так страшно, как кажется, — сказал я, сжав рукой трость. — Я хорошо тут все знаю. Со мной тебе нечего бояться.

— Я знаю, — ответила она, посмотрев на меня.

Я предложил ей руку, и она взялась за мой локоть тем движением, какое могло бы быть уместно и для девушки на первых свиданиях, и просто для подруги. Первые шагов тридцать, пока огни ночлежки не скрылись немного позади, мы шли молча.

— О том, что тогда случилось… — наконец заговорил я.

— Я знаю, что ты обо всем этом думаешь! — перебила меня она неторопливо, кажется, выплеснув наконец наружу то, что зрело в ней все это время.

— Это неважно. Я вообще не должен был быть там.

— Не должен был, — не стала спорить она. — Но ты был там. А если бы и не был, то на следующий день ты все равно увидел бы все это в том чертовом репортаже! Ты же видел его, правда?! Его все видели! Враги моего отца, которые специально выбросили это в Сеть, уж постарались, чтобы никто его не пропустил. Так что ты все это видел: весь этот ужасный светский пафос, все эти надменные ухмыляющиеся рожи, важно красующиеся перед камерами надутыми губами, дорогим украшениями, и шмотками от кутюр, пока в соседних кварталах голодают дети. И ты подумал: «Все понятно. Вот она, еще одна лицемерка в своем истинном обличье!»

— Лаура, да кто я такой, чтобы осуждать тебя?! — возразил я, несказанно удивившись, что в роли человека, перед которым оправдываются, оказался я, а не она. — Есть богатые люди, есть бедные. Никто еще не изобрел рецепта всеобщего благосостояния. Так устроен мир. Я вовсе не…

— Не обманывай меня, Димитрис! Давай будем друг с другом откровенными! — еще больше распалилась она. — Это было написано на твоем лице. Я видела это. И знаешь что? Ты абсолютно прав!

— Лаура…

— Я сказала тебе, что мне нужно забежать в офис, потому что я просто стеснялась сказать тебе, куда я иду на самом деле. Дослушай меня! У меня были свои причины, почему я пошла туда. Я ненавижу подобные мероприятия. Всю жизнь сторонилась их. Но в этот раз у меня не было выбора. Я пообещала, что буду там, и должна была выполнить обещание.

— Да никто не винит тебя ни в чем.