Казнить нельзя помиловать - М. Чертанов

Потом не знал, как развязаться. Предложили работу в Москве, уехал, только б от нее подальше. А жена не захотела с ним сразу переезжать, у нее в Екатеринбурге очень хорошая работа, сын в первый класс пошел. Зачем семью в этот съемный свинарник тащить? Договорились, что семья приедет позднее, когда он купит квартиру.

А Таня возьми да и уволься с работы, возьми да и примчись за ним в Москву. Как снег на голову. Что делать?! Не мог он ее выгнать. Без женщины как-то… А она такая хорошая любовница, и по хозяйству… Короче, осталась с ним Даже ухитрилась работу найти. Но не может же это вечно продолжаться?! Черт возьми, у него семья. Он никогда Татьяне ничего не обещал, был честным. Она не должна, не имеет права так любить его. Это шантаж, натуральный шантаж. Почему она не оставит его в покое?!

– Женщина, когда любит, – сказал он, – ей надо, чтоб объект все время был рядом, в одной комнате, сидел, как к юбке пришпиленный. Говоришь ей: я пойду туда-то и туда-то, а она: нет, только не уходи, готова пресмыкаться, врать, делать какие угодно пакости. Потом скажет, что беспокоилась за тебя, что ей обидно было – на самом деле нет, она просто не может, когда я ухожу… Они готовы в тюрьму, в одиночку, на необитаемый остров, в чулане каком-нибудь сидеть с тобой, пока не умрешь… Или руки-ноги тебе переломать и позвоночник, и сидеть, сидеть в комнате с паралитиком… У мужиков не так. Ведь не так же?!

– Лично у меня, конечно, не так, – подтвердил я.

– Бывает, мужик тоже влюбляется как сумасшедший, но он другого хочет – ну, не знаю, сделать для нее что-нибудь, прыгнуть из окна, или спасти от бандитов…

– Угу, – буркнул я. – Заточат, запрут любимую дома – сиди вари борщ, ни на кого не гляди, шаг вправо – шаг влево считается побег. Любовь, основанная на заведомом неравенстве.

– Это другое совсем, я не говорю, что лучше, но другое, – отмахнулся Олег. – Запереть ее, чтобы никого не видела, но самому-то не сидеть с ней в камере, а гулять свободно.

– Обычные отношения узника и тюремщика, – согласился я.

– Хорошее слово: тюремщик! – оживился Олег. – Женщина – сумасшедший тюремщик, она хочет непременно сама сидеть в одной камере с тем, кого пасет. Мы их любим, как человек свои вещи, а они нас – как собаки своих хозяев. Замечал, какое у собаки становится потерянное лицо, когда хозяин ушел? А придет – и она готова сидеть с ним где угодно, до скончания веков… Что-то во всем этом мерзкое… Не хочу я, чтобы она меня любила! Не разрешаю я! Одно желание – чтоб она от меня отвязалась. Она все время ходит за мной. Как собачка. И дышит, дышит…

– Что ж ей, не дышать теперь?

– Да я знаю, – он беспомощно посмотрел на свои руки. – Просто меня в ней все раздражает! Помнишь, у Каренина уши были? Она разлюбила, и ее напрягали его какие-то там уши? В школе читал… Как собака! Ходит и ходит. – И он закончил неожиданно: – Я сам собака.

Глаза его не держали фокус и снова начали блуждать. Неужели я с такой же силой ненавидел того, который не хотел от меня отвязаться? До чего ж подло… когда глядишь со стороны. Сначала берешь, пользуешься, всем доволен, потом р-раз – пинаешь ногой и уходишь, не оглядываясь. У попа была собака, он ее любил; она съела кусок мяса, он ее убил. Какая, блин, мудрость, какая глубина анализа! А что это мы сегодня все на собак сворачиваем…

– Ты думаешь, в тебе самом нет ничего такого, что раздражает? – спросил я.

– Да не в этом суть! Может, я в сто раз хуже Таньки, но я-то к ней не навязываюсь! Не звал я ее сюда, не звал! Черт, все б отдал, чтоб она куда-нибудь делась. Одно-единственное желание!

Какое, однако, кровожадное семейство. Она хочет, чтоб он исчез, а он хочет, чтоб она исчезла. Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет. Взяли бы да разъехались. Да пускай хоть оба исчезнут, какое мое дело. Я давно должен был встать и уйти. Почему же сижу и слушаю? Эти слова меня жгут. Неужели я был такой же сволочью? Был, конечно. Ну разве что не трепал никому о наших отношениях. Как же, не трепал! А Маринке? Нет, это другое, тот давно мертвый, ему все равно. А Таньке не все равно.

Собственно, отчего же сволочь? Муся правильно говорит: насильно мил не будешь. Разве Олег виноват, что разлюбил? Кому из этих двоих я сильней сочувствую? По логике, должен ему. Во-первых, пресловутая мужская солидарность. Во-вторых, в его роли я был, и, если честно, не раз, только в остальных случаях все завершалось более-менее безобидно; а в Танькиной – бог миловал. Только не подумайте, будто я хочу сказать, что я такой весь из себя неотразимый, ничего подобного. Просто я холодный эгоист и безответственный, инфантильный разгильдяй, а натуры серьезные и пылкие всегда на таких западают, не знаю почему. Разве я виноват, что в клетке не пою и в неволе не размножаюсь? Кармен свободна…

– А прямо попросить ее уехать ты не пробовал? – спросил я.

– Не могу я! Она как начнет реветь, у меня руки опускаются и язык в глотке застревает. Да я уже и свою настоящую жену не хочу видеть, – добавил он неожиданно.

– Почему?

– Достали потому что, – пробурчал Олег. – Так достали, что я никого больше не хочу рядом с собой, одиночества хочу! Свободы и покоя! Есть мое жизненное спр… стр… пространство, и не желаю, чтоб на него покушались. Дома тоже! Они входят, выходят. Туда, сюда. Хочется одному побыть, а они – купи то, купи се… веди сына на фигурное катание… чини унитаз… вынеси мусор… еще теща!!! – взвыл он. – Ничего не хочу! Хочу, чтоб баб не было, – подытожил он, роняя голову на руки.

Самое время посоветовать ему разлюбить баб – авось, не даст по башке бутылкой. Только ведь не поможет. Участь эгоиста – либо жить совсем одному, либо терпеть постоянные покушения на свою свободу, и дилеммы этой никому не избежать. Я, сколько ни любил бы вас, привыкнув, разлюблю тотчас, начнете плакать: ваши слезы не тронут сердца моего…

– …представляешь?! – Олег поднял рюмку, но до рта не донес, а расплескал почти всю на свои жеваные, грязные штаны, – Танька еще и залетела! Сегодня ночью сказала! И что мне теперь? У меня есть сын, не нужно мне больше никаких детей. Аборт без прописки ни за что не сделают, да она и не хочет… Ну где вот она? – спросил он внезапно. – Время семь.

Он встал, сильно раскачиваясь, и пошел в прихожую к телефону. Это был старый-престарый дисковый аппарат, каких я уже давно нигде не видел.

– Ясно, абонент недоступен… Иван, у тебя мобилка с собой? Позвони со своего, а? Мы же поругались! Она может не ответить, если увидит мои номер или наш домашний..

Я выполнил просьбу, однако абонент не был доступен и мне. Позвонили на работу – охранник сказал, что все давно ушли.

– Беспокоишься? – поинтересовался я, не в силах скрыть легкого ехидства. – Ты же хотел, чтоб она исчезла… Олег, я пойду, ладно? Придет она, никуда не денется. Не переживай