Век дракона (сборник) - Владимир Гусев

Увидев это, Друхх вдохнул побольше воздуха и, в последний раз кинув взгляд на зеленую долину, в которой находилась его пещера, стал медленно исчезать, успев на прощанье пожелать, чтобы пещера попадалась одиноким путникам не реже двух раз в год, зеленая долина не смела играть в карты на протекающую через нее речку. Заинтересованно поглядывая в его сторону и строя глазки, прошло время. А Друхх все проваливался и проваливался в другое измерение, чувствуя себя тысячеротым, тысячеглазым и тысяченосым монстром, который умудряется проделывать одновременно тысячи дел: дышать, есть, спать, умирать и возрождаться. И все это, обдумывая одну лишь мысль о том, какую прекрасную шутку разыгрывает с людьми смерть, подсовывая им в надежде, что кто-то умрет не до конца, длинный туннель, ослепительный свет и прочие дешевые штуки.

Бункер был большой и старый. Харлам лежал на деревянных нарах, рассеянно разглядывая его неровные стены, на одной из которых была прилеплена картинка с пышной блондинкой и слушал, как снаружи грохочет гром.

“Интересно, что будет на этот раз?” — подумал Харлам. — “Хорошо бы как вчера — ванильные пирожные, а то ведь опять посыплется всякая дрянь: старые, вышедшие из употребления учебники географии, картофельная шелуха, ржавые костыли…”

Он потушил окурок и закрыл глаза.

Самым лучшим дождем был дождь, шедший на прошлой неделе. Тогда с неба падали бутылки пльзенского пива. Вот это был дождь! По всему городу шел звон, осколки бутылок впивались в стены, а по тротуарам текли настоящие реки пива. Потом, когда дождь кончился, все высыпали на улицы и стали черпать из этих рек и ручьев чем попало: ведрами, чашами, макитрами, пустыми цветочными горшками и пили, пили, пили… И ничего страшного не случилось. Все остались очень довольны. Только сотни две татаро-монголов спьяну стали штурмовать Пентагон, но там ребята сидели не промах и так им дали прикурить, что из этих степняков махом вылетел весь хмель, и они, отказавшись от своей затеи, ускакали.

Харлам встал, пошуровав в печке, подбросил несколько обломков тяжелого викторианского кресла, да так и остался сидеть возле нее. Ему было приятно чувствовать исходящее от печки тепло и неторопливо думать о том, что он здесь уже две недели и за это время хроноклазм раздвинулся еще километров на сто, до цели осталось совсем немного, дня два-три, не больше.

Дождь за окном набирал силу. Слышно было, Лак он колотит по стенам бункера. Кстати, слишком уж сильно. Нет, ванильными пирожными здесь и не пахло. Правда, на бутылки с пивом или кока-колой тоже было совсем не похоже. Скорее всего, это что-то железное.

Заинтересовавшись, Харлам подошел к стене и, открыв одну амбразуру, посмотрел наружу.

Вот это да!

С неба падали ножи. Кривые и прямые, засапожные, сделанные из старых напильников хулиганские финки, трехгранные, богато украшенные золотом и бриллиантами дамасские кинжалы, и морские кортики с клеймом волка, широкие грузинские кинжалы в украшенных серебром ножнах и еще, и еще… А потом дождь стал гуще и с неба посыпались короткие римские мечи, скифские акинаки, мексиканские мечете и малайские крисы, казачьи шашки и турецкие сабли, гибкие ятаганы и самурайские мечи, большие двуручные, с прямыми гардами и с гардами в виде чашечки с пропилом, чтобы захватывать и ломать мечи противников.

Харлам вздохнул и, плотно закрыв амбразуру, ушел на нары. Он закурил очередную сигарету и разглядывая фотографию с проказницей блондинкой, стал вспоминать о красавице Крез, которая, очевидно, сейчас и думать о нем забыла, а нежится себе на каком-нибудь уютном пляже, подставляя солнцу шоколадное тело.

Глаза ее мечтательно закрыты, а губы слегка улыбаются, хотя, если приглядеться, видно, что это не полуулыбка Джоконды, а просто разрез губ. И вокруг Крез уже отираются несколько атлетически сложенных самцов, каждый из которых мечтает хотя бы о взгляде или жесте, не говоря уже о большем. Ах, вот если бы она разрешила кому-нибудь понести за ней туфельку! Пусть на четвереньках, пусть в зубах, но чтобы за это улыбнулась! Любой из этих идиотов с радостью согласится. А остальные будут завидовать страшной завистью и от ревности рвать на себе волосы, катаясь по песку.

Харлам вздохнул и вспомнил тех двух молодчиков, которым переломал ребра перед отправлением сюда. Вот дураки! Неужели, они ничего не понимают? А может, и в самом деле? Может, он вообще зря их так? Ну уж нет, определенные границы переходить непозволительно никому. Так им и надо. Впрочем, чего это он?

Харлам поплотнее запахнулся в старое, дырявое одеяло, найденное здесь же, положил автомат поудобнее под руку и, еще раз посмотрев в сторону двери, которую завалил какими-то ящиками, и прикинув, насколько надежна баррикада, выбросил окурок в сторону печки.

Вот и все, можно уснуть. А завтра… Ему опять вспомнилась Крез, и он даже успел подумать о том, что вернувшись — разведется с ней обязательно.

Образцовый оборотень не должен быть любопытен. Вся его жизнь состоит из нескольких несложных действий: унюхал, догнал, разорвал, сожрал и снова в спячку. А все, что сверхплохо кончится.

Катрин это знала хорошо, но все же, черт возьми, так иногда хочется, особенно после дождя, когда по улицам еще бегут ручьи, а воздух чист и свеж, красться по улицам, заглядывая в каждую щель, внюхиваясь в каждый запах, в надежде увидеть что-то еще совсем невиданное и непонятное.

Вот и сейчас, она неторопливо бежала по пустым улицам, поглядывая в неправдоподобно огромный глаз луны и внюхиваясь в пропитанный грустью уходящего лета воздух. Ей казалось, что если посильнее оттолкнуться, то можно взлететь, мимо окон с выбитыми и целыми тускло поблескивающими в лунном свете стеклами в черноту неба, подчиняясь притяжению этого голубого изрезанного шрамами диска, вверх… к нему…

Она остановилась возле синей вывески, на которой красными буквами было написано “общепит”, послушала, как из-за окованной железом двери доносится радостный хохот, бренчанье разбитого пианино и пьяные голоса, горланившие старинную песню:

Последний лист дрожит на клене,Слеза разлуки, ах, горька.Звезда горит на небосклоне —Звезда прощанья на века.Не унесут нас больше кониВ плен лунных плесов, ивняка.Звезда горит на небосклоне —Звезда прощанья на века.

Она царапнула дверь.

Да, куда уж там, только когти зря поломаешь. И где они такую прочную дверь взяли? Вот ведь незадача. А то, что отсюда никто до рассвета ни под каким видом не выйдет, это уж точно. Повыв от разочарования, она еще раз понюхала воздух и неслышной серой тенью скользнула дальше.