Беседы об архивах - Мариэтта Чудакова

- Несомненно, что к писанию писем необходимо приучать с детства, вырабатывая и эту привычку среди прочих других, снимая заранее ненужную мучительность и затрудненность в основе своей естественного и не слишком сложного процесса. Но как учить? Теперь ведь не издают письмовников...

- Да, в наше время, когда письменная речь, главным образом усилиями литературы последних полутора столетий, так сильно сблизилась с устной, исчезли трафаретные, "обязательные" элементы письма - начало, концовка, специальный приступ к каждой новой части.

Напротив - освобождение от всякого трафарета, приближение к собственным своим мыслям, естественное, непринужденное, как можно более адекватное их изложение; расширение внутренних границ письма.

Письмо может выразить не только более того, чем привыкли наполнять его в большинстве случаев, но главное - всякий раз иное. Это чувствуют дети, прибегая к эпистолярному жанру, - если только предварительно им не внушат опасливого к нему отношения, свяэанноге с представлением о неких правилах.

Чем меньше ребенок, тем ближе он к самому расширительному пониманию письма. Письма его коротки, но свободны. В шесть лет, напряженно обдумывая, как обратиться к любимому писателю, чтобы передать всю полноту любви, начинают письмо так: "Драгоценный Корней Чуковский!"

Восьмилетняя девочка шлет родителям из пионерского лагеря открытки (где адрес надписан еще - для верности - их собственной рукой), содержание которых в течение трех недель колеблется от канонического: "Здравствуйте, дорогие мама и папа! Я живу хорошо, мы ходим в лес. Такой у нас дом (рисунок).

Приезжайте ко мне на родительский день 21 июня.

Целую" до более свободного, прямым образом отражая меняющееся настроение автора: "Дорогой папочка! У нас есть библиотека, где мы берем книги, а потом читаем. Мне скучно без тебя. Приезжай ко мне.

Целую тебя, мой любимый"; "Дорогим папе и маме песня: Железный шлем, деревянный костыль, король с войны возвращался домой, солдаты пели, глотая пыль, и пел с ними вместе король хромой! Ту-ру-ту-ру-тырьямтырьям. Помнишь, пап? целую".

Через полгода письма становятся размеренней, описательнее: "Дорогие баба и дед! Я сейчас болею, сижу в постели и пишу письмо. Я все дни играю в куклы и очень люблю читать. Я позавчера нарисовала свою кошку Феню. Папа приучил Феню после еды уходить на место. На этом писать кончаю. Жду ответа. Ваша внучка". Болезнь оказывается поводом выполнить давние эпистолярные обязательства. "Дорогая Галя! Я сейчас сижу и болею, но чувствую себя хорошо. У кошки Фени было три котенка, их, кроме 1-го, раздали, но скоро отдадим и этого. У нас в комнате такая обстановка (дальше следует рисунок с подписями "Мой угол", "Мамин угол"). В углу моя кровать, шкаф и еще мой бывший шкафчик для Фени. Другой угол - мамин. Один шкаф боком - другой прямо. В этой клетке сидит мама за столом".

Еще через год письма становятся фактичнее, но не теряют свободы выражения чувств; появляется уже некоторая претензия на юмор, пока еще почти неосознанная, скорее идущая от хорошего отношения к адресату:

"Дорогая М. 3. Я была на выставке в животноводстве.

Откуда ты это узнала, М. 3.? В животноводстве мы сначала пошли в отдел корововодства, быководства и телководства. У всех коров толстые-претолстые вымечки.

Наверное, у них ужасно м"ного молока. Среди коров была корова Хроника. У быков кудрявые гривы. Они (быки) огромные, как слоники. Был бык Очерк. Потом мы пошли в овцеводство. Кличек у баранов нет. Баранов мы гладили по доброму носу. Они одобрительно фыркали, моргали и подмигивали нам. Овечек было жалко: их подстригли, и на спине у них были раны.

Еще мы с Ольгой Александровной были в коневодстве. Красивые лошадки! Там была одна лошадь - диво! Хвост, наверное, по десять раз в день причесывают, он такой длинный - до земли. Тяжеловоз так вовсе не такой, как рисуют в энциклопедии (толстый и неуклюжий), а довольно красивый. Там есть жеребцы от кобылицы и знаменитого Квадрата (не знаю, чем он знаменит).

Как только я прочитаю 100 книг - а произойдет это дня через три, папа подарит мне приз - книгу Брагина "В грозную пору" (про Отечественную войну 1812 года!). Прощевай!!!" Далее бегльй автопортрет и подпись.

Заводятся новые адресаты - друзья родителей, с которыми завязывается отдельная переписка, - из-за явной потребности в расширении общения с людьми вообще, а также и в эпистолярном самовыражении, в фиксации бурно идущей жизни. Самостоятельно находится форма обращения к взрослому, но, однако же, еще явно молодому адресату - по имени и фамилии.

"Здравствуйте, уважаемый Ж- Т.! Все эти дни я никак не находила времени Вам писать... У нас недавно было + 3°! А по радио недавно говорили: "И пусть за окном свирепствуют февральские бури..."

Хороши бури при t° = + 3°!

Вчера, в понедельник (14/Н), к нам во второй раз за 4 года приехали французы из лицея: все без исключения в клешах и со всякими сумочками. Все болтают по-французски, все с распущенными волосами по пояс....

Ну и накрыли им в нашей столовой! Курочка, вины (а может, и не вина, а сок, не знаю...)

(Заметочка: 12 июля мне (ура-ура!) исполнится 11 лет (ура-ура!), ни меньше, ни больше).

У нас месяца три назад появился грипп со всякими осложнениями: на глаза, на уши, на легкие... Недавно он начал вроде утихать, но по радио вдруг объявили, что новая вспышка (неизвестно от кого и неизвестно отчего). Поэтому я не ем два месяца мороженое, дабы не заболеть.

Кошка наша по имени Феня передает Вам кошачий привет, а мне напоминает о том, что я забыла поблагодарить Вас за письмо. Спасибо большое, оно мне очень понравилось.

До свидания.

P. S. Передайте, пожалуйста, привет Л. Ф., Е. Р. и мною уважаемой О. по фамилии Р.".

В письме видна забота об адресате, вызвавшая некоторую обдуманность композиции и звездочки, разделившие письмо на главки...

Это входит, видимо, в сегодняшние родительские обязанности - развязать у ребенка свободу письменной речи, воспитать в нем охотное обращение к эпистолярному жанру и то умение думать только об адресате, нимало не принуждаясь, не разъедаясь рефлексией, которое так трудно развить в себе потом. "До чего же я письма не люблю писать!" Это значит - мне непривычно, докучно, не знаю, как подступиться. За этим - далекая, далекая картина детства, когда мальчик или девочка с унылым, донельзя томящимся видом сидит за столом и тянет: - "Ма-ам! Что мне бабушке писать?.." - "Ну пиши: Здравствуй, дорогая бабушка!"

Минута молчаливой работы. "А дальше что писать?.."

Всего нужнее только постоянное побуждение к писанию писем - лишь в первые год-два после овладения грамотностью, но не диктовка, не редактирование.

- Но какие-то эпистолярные правила объяснить, наверное, нужно?

- Пожалуй, что никакие - кроме чисто внешних:

сказать, например, что неаккуратный листок может обидеть адресата. И уж во всяком случае невозможными кажутся безапелляционные слова: "Так не пишут".

Под ними-то и подминаются слабые побеги внутренней свободы личности, глохнет потребность адекватного самовыражения в слове, с годами у стольких людей, увы, отмирающая начисто.

Письмо, дневник, мемуарная запись... Здесь нерасчлененный ход нашей текущей жизни расчленен собственной нашей же мыслью, словом, волей. Побуждение написать письмо для нашего современника - это остановка инерции, осознанное волевое движение, когда не тебя несет, а ты выбираешь, ты предпочитаешь поступок - бездействию или привычной заученной ежедневной системе бытовых действий. Это значит, что и на жизнь своего адресата человек взглянул вдруг иными глазами, сумел вычленить в ней отдельное звено, требующее реакции, оценки, жеста солидарности. Писание любого, пусть и сугубо частного письма, есть независимо от намерений пишущего миг исторического сознания, акт исторического поведения. Сам того не ведая, пишущий приобщается к исторической традиции, начало которой теряется в глубине веков, а конец уходит в неизвестное нам будущее. И сам того не ведая, не предполагая, нимало о том не заботясь, он послужит в конце концов отдаленным от него нуждам человечества.

Здесь вспоминается тот рассказ А. Чехова, где герои рассказывает двум женщинам известную новозаветную историю о том, как Петр, ученик Христа, трижды отрекся от него. И одна из них плаче!, а студент потом идет и думает в темноте о том, "что если Василиса задлакала, а ее дочь смутилась, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему - к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям".

"И радость вдруг заволновалась в его душг, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух.

Прошлое, - думал он, - связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого.

И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой".