Жалость унижает ментов и бандитов - Леонид Словин

Игумнов был начеку.

Все могло повториться сейчас…

По перронному радио уже начали вперемежку нести музыку с речами.

— «…Бессмертные идеи великого Ленина, с которыми съезд сегодня будет сверять…»

Волгоградский был рядом.

Проводницы на ходу открыли двери, принялись энергично драить поручни.

Делегаты приветственно махали из тамбуров.

— «До-ро-гая моя столица-а…»

И снова суета — сопровождение к автобусам, поиск забытых вещей в опустевших купе, туалетах. Снова кубинцы у «рафиков» и тележки носильщиков с чемоданами избранников…

Москва уже давно спала.

Делегаты ползли вдоль платформы, то и дело останавливаясь, обнимаясь со встречающими. У автобусов, ожидая подтягивающихся, затянули «Подмосковные вечера».

— Вчера вечером, видать, хорошо поддали! — Цуканов следил с нескрываемой завистью. — На халяву. Вот у них сейчас отличное настроение…

— До утра будут тянуться, — Качан не удержался — снова взглянул на часы. — А че? Это их праздник. Досуга сколько угодно…

— Тут ты прав… — заметил Цуканов.

— Какого хрена?! — Качан снова взглянул на часы.

Обеденный перерыв в автоматической камере хранения начинался в два ночи.

Делегаты гуляли за счет его и веркиного личного времени.

Перонное радио пропело медовым голосом:

— …Убедительно просим пройти к автобусам… — Дикторша повторила это еще несколько раз, но уже более настойчиво. Медлительность происходящего беспокоила и организаторов, и охрану.

— Товарищи делегаты 27-го съезда КПСС! Просьба садиться в автобусы…

— Быстрее бы они… — Игумнов с трудом сдерживался.

Внезапно он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, осторожно повернул голову. Среди комитетчиков у депутатской комнаты мелькнула знакомая шевелюра.

Рыжий не успел отвернуться. Игумнову показалось — он увидел зеленью сверкнувшие зрачки в глубине глазниц.

Начальник транспортного КГБ все никак не мог с ним посчитаться.

Тому объявили тогда неполное служебное, а его шефа — генерала — тут же выгнали на пенсию. Все потому, что вокзальные менты задержали угонщика самолета, которого кагебешники бездарно выпустили из рук в воронежском аэропорту.

Формулировка взыскания Козлову гласила — «за оперативную беспомощность при проведении ответственного оперативного мероприятия.»

Виновным Козлов считал Игумнова и Качана, задержавших угонщика здесь, на вокзале.

«Чао, бамбино! Мы еще встретимся!» — пообещал Козлов.

Встреча все еще не состоялась…

«Да хрен с ним, с Козловым!»

На перроне все еще не могли отделаться от избытка радостных чувств, слез, Объятий. Это был звездный час делегатов. Целовались с незнакомыми, обменивались сувенирами. Пели. Все никак не могли расстаться.

Наконец их удалось угомонить.

Менты двигались по бокам и сзади цепью, оттесняя к автобусам.

И вот крытый перрон!

— Все!.. Обошлось, Цуканов!

— Обошлось…

Мероприятие на перроне закончилось. С машиной ГАИ, стреляющей снопами света, впереди колонны «Икарусы» двинулись к площади…

Подошла Надя со слушаками.

— Полный беспредел…

— Пошли к себе, пока сон не ушел… — Цуканов уже торопил. — Скоро опять на платформу…

— Я свободен? — спросил Качан.

Борька появился в автоматической камере хранения в начале третьего.

Верка просияла. Внутри нее все вдруг заломило от ожидания.

До последней минуты она не была уверена, что Борька вырвется хотя бы на час и они смогут поехать к нему. Боялась, что-нибудь помешает. Задержет начальство или борькина жена вдруг не уйдет в ночную на смену…

Они собирались к нему. К самой Верке ехать было нельзя: она жила далеко на линии, в Барыбине, и, кроме того, дома были муж с ребенком.

Борька кивнул ей на выход.

— Да-да. Я сейчас…

Поддежурившая с Веркой механик Дина была в курсе. Верка делилась с ней неожиданно свалившимся на нее богатством.

— Я скоро… — Она сунула ей в руку ключ от автокамер, бросилась к вешалке.

«Значит порядок…»

Качан уже шел к выходу.

Было полно милиции, но никто из своих ему не встретился.

Проскочив почти бегом транзитные залы, он выскочил на площадь и чуть задержался, ожидая Верку.

На площади шел влажный снег. На стоянке, впереди, толпа ночных пассажиров охотилась на свободные такси. Однако таксисты-водилы, находившиеся поблизости в своих машинах, не спешили на стоянку.

У одних оказывался перерыв, у других — конец работы. И те, и другие поджидали пассажиров по-выгоднее и не куда-нибудь в глухомань. Особенно ценились аэропорты — Домодедово, Шереметьево…

Для Качана, оперативного уполномоченного, мента, амбиции водителей не были проблемой. Знакомый мужик из диспетчерской службы сразу все понял, жезлом показал выбранному им водителю подать машину к тротуару.

Качан оглянулся.

Верка уже выбегала из подъезда.

Она не успела одеть пальто в рукава — только накинула сверху и защипнула полы где-то чуть повыше полных коленок. Черные волосы ее, припорошенные снегом, разметались. Кофточка на груди была расстегнута — рук не хватало, чтобы все удержать, застегнуть.

«Интересно получается…» — открывая перед ней дверцу подумал Качан.

Собственная его семейная жизнь за последние полтора года явно сделала резкий зигзаг.

«Сначала тебе изменяет жена и ты готов удавиться от горя. Но вот у тебя самого появляется женщина, и до жены тебе нет дела. Хоть она ложись под каждого встречного!»

— Духовской переулок… — Качан назвал водителю адрес. Ехать было недалеко. — Мы недолго. Чуть подождешь нас и сразу назад. На ту же стоянку.

Таксист — молодой парень — покосился в зеркальце на раскрасневшуюся Верку, ничего не сказал.

— Все нормально, — Качан достал сигарету.

Он снова вспомнил, как это тогда случилось с его родной женой. Она работала на контейнерной площадке на Москве-Товарной. Один из коллег-весовщиков, работавших с ней в ночную смену, случайно застал ее в пустом контейнере с молодым стропольщиком.

На контейнерной об этом все как-то сразу узнали, хотя весовщик никому ни слова не сказал. Качану позвонили об этом сразу…

Он пришел на работу сам не свой.

Он и раньше подозревал, что с женой не все ладно.

Пережить это все одному было невыносимо, Качан дождался, когда Игумнов останется один, но Игумнов не дал ему раскрыть рта.

— Все! Молчи! — Он сразу обо всем догадался,

— Почему?! Ты мне как старший брат!

— Ни слова. Вы помиритесь, а я одним своим видом буду всегда тебе обо всем напоминать! Иди! Где Цуканов?! Позови Цуканова!

— На сердце словно пепелище. Все сгорело… — вырвалось однажды у Качана, когда они всем отделением заперлись после работы в кабинете отмечали чьи-то именины.

Услышавший его Цуканов засмеялся:

— На пепелищах еще лучше урожаи. Не знал?!

Брюхатый Цуканов как в воду смотрел…

— Сейчас направо? — спросил таксист.

— Да.

Верка прижалась к его плечу. Ее трясло. Она начала мелко дрожать еще как только отъехали:

— У меня все болит внутри… — шепнула на ухо.

На Большой Тульской движения почти не было. Две ментовские машины, ехавшие навстречу друг другу, притормозили, давая возможность ехавшим в них потрепаться.

— Вон к тому дому… — Сразу за поворотом Борька уже нанажал на ручку дверцы. — Все! Покури! Мы быстро!

Дом был трехэтажный, каменный, старый. В таких райисполкомы предоставляли теперь жилплощадь московским ментам-лимитчикам.

За разбитыми дощатыми дверями начиналась полутемная старинная лестница. Распугивая кошек, взбежали наверх, на площадку с лепниной на потолке. Новых жильцов она не интересовала.

Борька негромко звякнул ключами, приподнял дверь, которая все норовила скрипнуть.

«Давно думал петли промазать да все тянул…»

Не зажигая света, бесшумно перемахнули коридор. Проход был узкий, заставленный шкафчиками. Кроме борькиной семьи, здесь жили еще две одинокие старушки-пенсионерки.

— Аккуратнее…

Он нашел ее руку, потянул за собой.

У него самого уже ломило над коленями. Странное ощущение жжения, покалывание кожи простиралось все выше, захватывало подбрюшье.

«Верка — какое-то наваждение…»

Подруга негромко постанывала. Ее саднило от одного его прикосновения. Наконец, Борька толчком открыл дверь.

— Сюда…

Свет не зажигали.

Между тахтой и столом ничего не стояло. Пустой незаставленный кусок пола.

Дальнейшее произошло непреодолимо. Быстро. Без слов. Они сбросили одежду, повалились на борькину куртку. Ничто уже не могло их удержать.

Разом похолодевшие борькины губы. Стон. Веркины всхлипы. Борька зажал ей рот ладонью…