Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт

Глава 6. «Париж полон русских»

В декабре 1921 года молодой амбициозный американец, начинающий писатель, мечтавший сделать карьеру, прибыл в Париж в качестве европейского корреспондента газеты «Торонто стар». Звали его Эрнест Хемингуэй. Его жена Хедли получила наследство, и это позволило супругам арендовать квартиру на улице Кардинала Лемуана на левом берегу. Хемингуэй немедленно погрузился в оживленную жизнь города, ставшего столицей художественного авангарда и быстро усвоившего американскую культуру эпохи джаза. «Париж был там, где был двадцатый век», – заявляла Гертруда Стайн, американка, долгое время жившая в Париже и имевшая там много друзей1. Однако французская столица изобиловала не только американцами. «Париж полон русских», – сообщал Хемингуэй читателям «Торонто стар» 25 февраля 1922 года:

Они слоняются по Парижу в какой-то детской убежденности, что все будет хорошо; это, конечно, очаровательно при первой встрече, но через несколько месяцев уже сводит с ума. Никто не знает, на что они живут, кроме денег от продажи драгоценностей и золотых безделушек, фамильного наследия, которое смогли увезти во Францию…

«Но что будет с русской колонией в Париже, когда они распродадут украшения и заложат последние ценности, – большой вопрос», – добавлял Хемингуэй. Он ежедневно наблюдал за русскими, собиравшимися в кафе на бульваре Монпарнас в ожидании, «что случится нечто чудесное», но постепенно начинавшими признавать, что им вот-вот придется искать работу. «Очень их жаль, – заключал он, – они такие очаровательные люди»2. Очарование, безусловно, помогало беглому русскому дворянству в их первые дни изгнания в Европе, когда они могли обращаться за помощью и использовать старые семейные связи, чтобы получить заем. Однако у большинства из них деньги утекали сквозь пальцы, а одного шарма и веры в лучшее было недостаточно, чтобы выжить. В первые тяжелые времена изгнания из всех русских женщины оказались наиболее предприимчивыми.

Одним из первых членов русской императорской семьи, осевших в Париже, стала великая княгиня Мария Павловна, поскольку у нее имелись там прочные связи еще от отца, великого князя Павла Александровича. Получив в феврале 1919 года новость о расстреле отца, она вместе с мужем, Сергеем Путятиным, ходатайствовала о получении визы в Париж, и это им удалось. Мария стремилась повидаться с братом Дмитрием, с которым была очень близка. Они не встречались с конца 1916 года, когда царь Николай II отправил Дмитрия в Персию, наказав тем самым за участие, вместе с Феликсом Юсуповым, в убийстве Распутина. Возможно, тем самым он спас ему жизнь: после революции Дмитрий не вернулся в Россию, а принял назначение в британскую армию в Тегеран и провел там остаток войны. Прибыв в Париж в ноябре 1918 года, он остановился в «Ритце», где встретился с Сандро, который счел очень странным «видеть русского великого князя в военной форме другой страны». Однако, как он добавлял, «спасенный не может быть разборчив»3.

К моменту переезда Марии Павловны в Париж из Бухареста в следующем апреле Дмитрий перебрался в Лондон. Возвращаться беженцами, а не титулованными Романовыми, было нелегко и даже унизительно. У Марии с Сергеем не было денег на отель, и они с благодарностью приняли предложение друзей остановиться в Пасси. Париж вызывал у Марии множество горьких воспоминаний об отце, Павле, и его очаровательном доме в Булонь-сюр-Сен, где она бывала в лучшие времена. Ей захотелось увидеть дом вновь4. Когда она подъехала к нему, все там было как раньше. «Дорожки выметены, кусты подстрижены, разве что нет цветов на клумбах». Старый Гюстав, привратник, с женой Жозефиной тоже были там, и они посидели вместе, оплакивая гибель великого князя Павла Александровича5. Мария сразу почувствовала себя «погруженной в прежнюю атмосферу. Казалось, что двери на каменную террасу вот-вот откроются и мой отец в старом твидовом кепи спустится в сад в сопровождении двух маленьких девочек».

Внутри дом выглядел непривычно голым и тихим: «Все отцовское собрание, все, что представляло какую-то ценность, было вывезено в Россию за несколько месяцев до войны… стеклянные витрины стояли пустыми, на стенах практически не осталось картин, мебель стояла посреди комнаты, покрытая простынями». Конечно же, все, что с таким трудом было доставлено в Царское Село из Парижа, пропало – было конфисковано большевиками6. Мария стояла посреди столовой, которую заливал через высокие окна весенний солнечный свет, и сцены былого семейного счастья проносились у нее перед глазами. Она вспоминала, как отец с неизменной пунктуальностью выходил к ланчу в 12:30 и как мачеха никогда не успевала ко времени; как Ольга являлась с опозданием, «нагруженная аккуратно перевязанными свертками и картонными коробками» из очередной вылазки по магазинам7. С 1902 по 1908 год Мария и Дмитрий редко виделись с Павлом, однако ей запомнилось, как отец показывал ее брату парижские достопримечательности, а их сводный брат, Владимир Палей, писал пьески для младших сестер, Натальи и Ирины. Воспоминания, нахлынувшие на нее в тот день в Булони – одновременно и печальные, и счастливые, – «я хранила потом всю жизнь, – писала Мария, – и они служили мне как вдохновением, так и предупреждением»8.

Наконец, спустя несколько недель Мария и Дмитрий воссоединились в Лондоне. Ее, однако, преследовали несчастья: очень скоро Мария с Сергеем получили известие от королевы Марии, что их маленький сын Роман, которого они оставили на попечение родителей Сергея, скончался от кишечного заболевания. Сломленная и терзаемая чувством вины за свое пренебрежение к ребенку, Мария хранила смерть Романа в тайне, скрывая ее даже от ближайших друзей[25]. Некоторое время Мария, Сергей и Дмитрий вместе жили в арендованном доме в Кенсингтоне, но в мае 1920 года Путятины решили переехать в Париж. Месяцы неприкаянности после бегства из России внушили Марии чувство одиночества и уязвимости; в Париж она приехала, не представляя, чем будет зарабатывать на жизнь. Однако она знала, что людям ее класса, которые селились там теперь тысячами, без средств, предстоит пройти через унизительную процедуру поиска работы – впервые после долгих лет привычного обеспеченного существования. Им придется избавиться от своих «фантастических нарядов», а с ними и гордыни, и облачиться в повседневную одежду. Что еще важнее, они будут вынуждены сменить прежние элитарные убеждения9.

Вскоре после возвращения у Марии случилась крайне печальная встреча с мачехой – Ольга Палей приехала в Париж из Финляндии, чтобы решить имущественные дела покойного великого князя Павла Александровича. Эта встреча повергла Марию в шок. Куда делась «царственная самоуверенность», некогда сопровождавшая Ольгу везде, где она появлялась:

Ее лицо было мертвенно-бледным,