В мире слов - Борис Казанский

Русь получила славянскую письменность вместе с церковными книгами и всей христианской культурой из Болгарии. Это были уже готовые религиозные тексты — «священное писание» — богослужебные и евангельские. Западным славянам, полякам и чехам был навязан в качестве церковного языка латинский, совершенно чужой им. Древнеболгарский же был очень близок русскому. Древнеболгарские заимствования поэтому были для русского человека не чужими словами, а только иными формами и новыми значениями слов наряду с русскими. В этих новых значениях русский язык нуждался, так как собственных еще не имел. Поэтому они очень обогатили русский язык, нисколько не загромождая его.

Сравните, например, такие параллельные русские и болгарские формы: волость — власть; веред (нарыв) — вред; солод — сладкий; оболочка — облачение; середина — среда; сторона, сторонний — страна, странный; горожанин — гражданин; чужой — чуждый; порох, порошок, пороша — прах; розница, рознь— разница; (во всю) мочь — мощь; огородить — ограждать и так далее.

Бросается, в глаза, что болгарские формы имеют более отвлеченный, переносный и «возвышенный» смысл. Глава сохраняет свое основное значение теперь только в поэзии, но имеет еще и смысл отдел книги — отсюда оглавление; глава — это еще и начальник, отсюда главный, главенство, возглавить, которых не имеет русское голова.

Такие же параллельные ряды составили отглагольные прилагательные; заимствованные из древнеболгарской формы горящий, плачущий, живущий приняли на себя функцию причастий, русские же — плакучий, горючий и горячий, живучий, неминучий остались особого рода прилагательными, а также деепричастиями: плачучи, живучи и прочее. Замечательно, что подобные болгарские формы настолько подошли к русскому, что они развивались уже самостоятельно дальше на Руси, так что создался особый «славяно-русский» язык, уже отличный от древнего и современного болгарского.

Большое применение находят себе у нас такие болгарские суффиксы, как — ство, — ствие, — изна, — ние, — тель — например, бедствие, отсутствие, художество, излишество, дешевизна, левизна, воспоминание, искатель, отсюда и прилагательные — искательный, взыскательный, впечатлительный.

Даже в живой народной речи болгарские формы получили новое применение, например, такие любопытные прилагательные, как большущий, злющий, завидущий, пропащий.

Наконец, через болгарский мы получили из греческого образцы таких сложных слов, как милосердие, самодержавие, белокаменный, низкопоклонный, всеобъемлющий.

Славянизмы очень обогатили наш поэтический язык. Можно сказать перст провидения, но палец провидения было бы тут комично. В стихе «Медлительно влекутся дни мои» нельзя поставить вместо влекутся глагол волочатся. На этой различной окраске славянских и русских форм Ломоносов построил свою знаменитую теорию высокого, среднего и низкого стиля.

Желая придать возвышенный стиль языку и образам, Пушкин в стихотворении «Пророк» употребляет больше славянских слов, чем русских (полужирным даны славянские):

Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился, —И шестикрылый серафимНа перепутье мне явился.Перстами легкими, как сон,Моих зениц коснулся он.Отверзлись вещие зеницы,Как у испуганной орлицы…И внял я неба содроганье,И горний ангелов полет,И гад морских подводный ход,И дольней лозы прозябанье.И он к устам моим приник,И вырвал грешный мой язык,И празднословный, и лукавый……И угль, пылающий огнем,Во грудь отвёрстую водвинул…«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,волею моей,И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей».

Пушкин применяет здесь даже славянский синтаксис: гад морских (вместо гадов), мудрыя змеи (вместо мудрой), внял содроганье (вместо содроганью), а также славянское ударение лбзы.

Таким образом, древнеболгарский слой в русском языке живет до сих пор. Его нельзя называть заимствованным, это скорее слияние болгарской струи с потоком русского языка.

6. Наш вклад

Мы, со своей стороны, не остались в долгу перед Востоком и перед Западом.

Множество русских слов издавна вошло и продолжает входить в татарский, узбекский, грузинский и другие языки.

Очень много древних славянских, а тем более новых заимствований из русского языка имеется в финских и балтийских (литовском, латышском), а также во всех других славянских. Много славянских слов заимствовано венгерским, новогреческим и румынским. Знаменательно, что еще на самой заре истории славянства славянский язык уже играл значительную роль.

Готский историк Иордан, описывая на латинском языке погребение знаменитого гуннского хана Аттилы (в 453 году), упоминает о похоронном пиршестве на кургане и сообщает при этом, что называется оно у гуннов страва. Но это слово — славянское! Это очень знаменательно. Страва — название не какой-нибудь безразличной вещи, как бы полезна она ни была, — как блюдо, меч, лучший вид хлеба или процент с денег, отданных в рост. Похоронный обряд — дело священное, связанное с целым кругом религиозных идей, крепко и издревле коренящихся в быту. Если гунны его заимствовали и использовали даже при погребении своего верховного хана, то это определенно говорит о культурном преобладании славян, входивших в состав дружин Аттилы. Возможно, впрочем, что наблюдатель только пользовался помощью славянина-переводчика.

Это слово страва — древнейшее славянское слово, засвидетельствованное исторически. Занесенное гуннским нашествием далеко на Запад, оно известно нам только потому, что ученому готу, случайно оказавшемуся при погребении гуннского хана, вздумалось занести его в свои записи. Но тем более многозначительно свидетельство этого случайного, единичного слова-валуна, оторвавшегося от древней славянской культуры.

Византийский император Константин Багрянородный (в середине X века), говоря о договорах с венграми и печенегами и советуя брать с них при этом клятву «по их обрядам», употребляет славянское слово закон без всякого пояснения. Очевидно, это слово было достаточно известно в Византии и употреблялось вообще в смысле обычай, обряд варваров. Слово это, конечно, было необходимо грекам в сношениях их с соседними народами и, по-видимому, усвоено было и неславянскими народностями, соседившими с Византией. Случайное упоминание византийским императором нашего слова поэтому тем более важно.

Вероятно, и много других таких славянских, международных слов было в ходу от Альп и до Кавказа. Говоря о венграх, Константин, сообщает, что они управляются «не князьями», а воеводами, — опять славянское слово!

Древняя армянская хроника, восходящая к VIII веку, употребляет русское слово сало, очевидно, имея в виду свиное сало. На Кавказе, надо думать, этот продукт в такой форме не производился.

Славянским словом Угол назывался официально в Византии район между низовьями Дуная и Днестра, занятый славянами.

Так же случайно дошедший до нашего времени средневековый список половецких слов (всего десятка два) заключает между прочим наше слово изба. Это случайное свидетельство, но можно думать, что это далеко не единственное слово, заимствованное половцами у нас.

Константин Багрянородный сохранил нам и старое русское слово полюдье — объезд князем с дружиной подвластных городов и племен для сбора дани. Это одно из древнейших русских слов, сохраненных историей.

Еще ценнее, что Константин перечисляет названия главных днепровских порогов: Несупи (Не спи!), Островень прах (островной порог), Неясыть (ненасытный), Вулны прах (волновой порог), Вьручий (кипучий — так же названа река Овручь), Напрези (Напрягись!) — сравните с Несупи (Не спи!).

Замечательно, прежде всего, что эти названия, которым не менее тысячи лет, до сих пор довольно понятны русскому человеку — для англичанина и француза было бы почти невозможно понять запись произношения IX–X веков.

Форма прах, которую передает здесь Константин (а не русское порог), показывает, что осведомитель императора говорил на болгарском языке, хорошо известном в то время в Византии: болгарский царь Петр был женат на византийской царевне.