Дорога доблести - Роберт Хайнлайн

За столами сидело человек двадцать, вдвое или втрое больше прислуживали, забавляли или просто болтались без дела. Например, три девицы занимались только тем, что заботились обо мне — чтоб не умер от жажды или голода: я ведь не знал, как пользоваться невианскими столовыми приборами. Мне до них даже дотронуться не дали. Девушки стояли возле меня на коленях, я же восседал на большой подушке. А Джоко, так тот к концу вечера уже просто лежал на спине, покоясь головой на женских коленях, и служанки клали ему кусочки еды прямо в рот и подносили к губам бокалы с вином.

У Джоко, как и у меня, были три прислужницы. Стар и миссис Джоко имели по две. Остальным приходилось обходиться одной на каждого. Эти девы-прислужницы так закрутили мне голову, что я не сумел даже прикинуть, какова будет дальнейшая вечерняя программа. Хозяйка дома и Стар были одеты так, чтобы убивать зрителей наповал, но одна из моих стюардесс — шестнадцатилетняя первая претендентка на титул мисс Невии — носила вообще одни драгоценности, но их было так много, что она казалась одетой куда скромнее, чем Стар или Дораль Летва — леди Дораль.

Вели они себя вовсе не как служанки, за исключением того, что выполняли безукоризненно свой долг, заключавшийся в том, чтобы обкормить и напоить меня. Они болтали между собой на жаргоне тинейджеров<Подростки (англ.)>, отпускали шуточки насчет моей мускулатуры, как будто я и не присутствовал за столом. Было очевидно, что от героев никто не ждал разговорчивости, ибо как только я открывал рот, мне в него что-нибудь совали.

Все время что-то происходило: танцовщицы, фокусники, певцы — все они выступали в проходах между столами. Вокруг бегали ребятишки, все время хватавшие кусочки прямо с подносов, которые слуги несли к столам. Крошечная куколка лет трех уселась на полу напротив меня — два широко открытых глаза и такой же рот — и смотрела на меня пристально и серьезно, заставляя танцоров обходить её по мере возможности. Я попробовал подозвать её к себе, но она лишь молча рассматривала меня и шевелила пальчиками ног.

Какая-то девица с цимбалами в руках ходила вдоль столов и что-то напевала. Тут все предположительно: и что инструменты — цимбалы и что девица — девица.

Бал длился уже более двух часов, когда Джоко встал и заревел, требуя тишины, громко рыгнул, стряхнул с себя двух прислужниц, пытавшихся поддержать его в стоячем состоянии, и начал полупеть-полудекламировать.

Те же стихи, но на другой мотив — он расписывал мои приключения. Я считал, что он слишком пьян даже для того, чтобы прочесть какой-нибудь лимерик<Лимерик — пятистрочные шуточные стихи, рифмующиеся так: аа-бб-аа.>, но стихи лились рекой, скандировались сложные внутренние рифмы, звучные аллитерации — роскошный праздник виртуозной поэзии. Джоко держался линии, намеченной Стар, но сильно расцветил её. Я слушал его с возрастающим восхищением, любуясь, с одной стороны, им как поэтом, а с другой — могучим рыцарем Гордоном — этой армией из одного человека. Я решил, что такой мужчина не может не быть всюду победителем, и когда Джоко кончил — встал я.

Мои девочки гораздо больше преуспели в накачивании меня спиртным, нежели едой. Большая часть блюд была мне совершенно не известна, хотя и вкусна. Но было там одно блюдо холодной закуски — маленькие лягушкоподобные существа на льду, причем не разрезанные. Их надо было окунать в острый соус и съедать в два приема.

Девушка в драгоценностях схватила одну лягушку, окунула в соус и подала мне, чтобы я откусил кусочек. А та взяла и очнулась от сна. Это маленькое существо — назову его Элмер — закатило глаза и посмотрело на меня как раз в ту минуту, когда я намеревался закусывать. Тут я внезапно потерял аппетит и резко откинул голову назад.

Мисс Ювелирный Магазин весело рассмеялась, снова окунула Элмера в соус и показала, как надо с ним поступать. Нет больше бедняги Элмера!

Некоторое время после этого, я не мог есть вообще, зато пил слишком много. Каждый раз, когда мне подносили закуску я вспоминал дрыгающие ножки Элмера, исчезающие во рту, глоток… и хватался за бокал.

Вот поэтому-то я и поднялся.

Раз ты встаешь, так сразу наступает тишина. Замолкла музыка, поскольку музыканты соображали, чем они будут сопровождать мою поэму.

И тут я понял, что говорить-то мне нечего. Абсолютно нечего. Я не мог вспомнить даже молитвы, которую можно было бы преобразовать в благодарственную поэму, добавив в неё несколько изящных комплиментов, и произнести на невианском языке. Черт, я и на английском этого бы не сделал.

Стар смотрела на меня, взор её был серьезен и полон уверенности во мне.

Это решило все. Правда, на невианский язык я не отважился. Сейчас я не мог бы на нём даже спросить, где туалет. Поэтому я дал залп из обоих стволов по-английски. Это было линдсеевское «Конго»<Линдсей Вачел (1879—1931) — американский поэт.>.

Все, что я помнил — примерно страницы четыре текста. Все, что я мог передать — это захватывающий ритм и схему рифмовки, сбиваясь в словах, с ходу заменяя забытые, но зато изо всех сил нажимая на «Лупите палкой по столам! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!». Оркестр подхватил ритм, и загремели тарелки на столах.

Аплодисменты оглушили меня, а мисс Тиффани<Тиффани — совершенно прозрачная ткань из шелка или хлопка.> припала к моей коленке и целовала её. Тогда я выдал в качестве десерта «Колокола» Э. А. По. Джоко облобызал меня в левый глаз и распустил слюни на моем плече.

После этого встала Стар и объяснила в четких и рифмованных строках, что в своей собственной стране, на собственном языке и среди собственного народа, состоящего сплошь из воинов и художников, я столь же известен как поэт, как и герой (вот уж истинная правда — ноль всегда ноль), и что я оказал им честь, прочтя свое величайшее произведение, да ещё на алмазно-жемчужном собственном языке, как дар благодарности Доралю и дому Дораля за гостеприимство кровли, стола и постели, и что она — Стар попробует когда-нибудь напрячь свои слабые силы и передать музыку этого языка на невианском диалекте.

Вдвоем мы явно заслужили премию Оскара<Премия Оскара ежегодно присуждается за достижения в кинематографии.>.

Затем подали piece de resistance<Здесь — гвоздь программы (фр.)>, нечто зажаренное целиком, доставленное четырьмя слугами. По форме и величине это вполне мог быть зажаренный целиком мужчина. Но он, по крайней мере, был явно мертв, и от него шел восхитительный запах. Я съел здоровенный кусок и протрезвел. После жаркого было ещё восемь-девять блюд супы, шербеты и прочая дребедень. Банкет все больше терял свою официальность, участники уже не придерживались разделения мест по полам. Одна из моих девиц заснула и разлила мою чашу вина. Тут я, наконец, заметил, что большая часть гостей уже разошлась.