Жанна д’Арк. Святая или грешница? - Вадим Эрлихман

Собранных с большим трудом фактов в принципе хватало, чтобы осудить Деву на смерть, но Кошону, любившему точность, требовалось более веское доказательство. После "мозгового штурма" члены трибунала придумали, как его получить. 15 марта в камеру Жанны явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, часто замещавший епископа Бове на допросах, в сопровождении инквизитора и четырех асессоров. Вместо обычных вопросов о голосах и мужской одежде они неожиданно спросили о другом — согласна ли она передать свои слова и поступки определению святой матери-церкви? Сразу заподозрив ловушку, она переспросила, о чем идет речь. Лафонтен уточнил вопрос:

— Согласна ли ты подчиниться воинствующей церкви?

Она снова не поняла, и ей охотно разъяснили: есть церковь торжествующая на небесах, которая правят уже спасенными душами, и церковь воинствующая на земле, которая во главе с папой борется за спасение душ. Она не знала, что ответить, но судьи не настаивали, перейдя к другим вопросам. На следующем — и последнем — допросе 17 марта они вернулись к этой теме и вновь спросили: согласна ли она подчиниться воинствующей церкви? Жанна успела подумать: она во всем была послушна Богу и святым, от которых исходили услышанные ею голоса. Но разве не земная церковь держала ее в тюрьме и грозила смертью? Как же она может подчиниться любым ее приказам, включая, быть может, и приказ обвинить себя в самых тяжких преступлениях? Поэтому она ответила: "Я пришла к королю Франции от Бога, Девы Марии, святых рая и всепобеждающей небесной церкви. Я действовала по их повелению. И на суд этой церкви я передаю все свои добрые дела — прошлые и будущие. Что до подчинения церкви воинствующей, то я ничего не могу сказать".

Инквизитор Лафонтен только кивнул, хотя душа его наполнилась ликованием. Он выполнил волю Кошона, добившись от проклятой упрямицы признания тяжкого греха: неподчинения воле церкви, свойственного всем еретикам. Допросы сразу же прекратились, судьи получили то, над чем бились целый месяц. Надо сказать, что противоположный ответ тоже повлек бы за собой признание вины — ведь он означал, как и предполагала Жанна, ее согласие на любое требование суда. Выхода из этой ловушки не было: разве что, как прежде, прикинуться простушкой и заявить, что ответ на этот вопрос знает только Бог. Но это не помогло бы, инквизиторы нашли бы новый каверзный вопрос — в поединке неграмотной девушки с сотней образованных, привыкших к схоластическим хитростям мужчин исход был предрешен.

Получив отчет о допросе, епископ Бове приказал прокурору Жану д'Эстиве готовить обвинительное заключение. Работа была кропотливой: при помощи уже упомянутого Тома де Курселя мэтр д’Эстиве извлек из протоколов следствия все, что свидетельствовало против Жанны, и соединил эти фрагменты так, что они говорили о виновности подсудимой. Итоговый документ, состоявший из 70 статей, 27 марта был зачитан подсудимой в малом зале Буврейского замка. Ее заставили давать краткие ответы по всем пунктам, поэтому в один день процедура не уложилась и ее перенесли на следующий. В преамбуле обвинения утверждалось, что "женщина, называющая себя Жанна Дева", виновна в ереси, колдовстве, чародействе, осквернении святынь, богохульстве, смертоубийстве и множестве других грехов.

Прокурор д’Эстиве обратил против подсудимой все, даже мельчайшие детали ее биографии, а там, где таких деталей не было, исказил или просто выдумал факты. Например, в обвинении говорится, что Жанна с колдовскими целями носила у себя на груди корень мандрагоры, хотя в протоколе черным по белому сообщаюсь, что никакой мандрагоры у нее никогда не было. Далее сказано: "Жанна в возрасте около двадцати лет по своей вате и без дозволения отца с матерью добралась до города Нёвшато в Лотарингии и там в течение долгого времени служила некоей женщине, хозяйке постоялого двора по прозвищу Рыжая, у которой постоянно обретались нескромные девушки и почти всегда останавливались солдаты. Так, проживая на сем постоялом дворе, Жанна то пребывала с сими женщинами, то водила скотину в поле или лошадей на водопой, в луга и на пастбища и там она научилась ездить верхом и обращаться с оружием".

Ни о чем подобном в допросах не говорилось; там сказано только то, что мы уже знаем — в течение двух недель Жанна вместе со своей семьей скрывалась в Нёвшато от разбойников-бургундцев. Дружба с проститутками понадобилась д’Эстиве для следующей статьи обвинения, где говорилось: "Состоя в сем услужении, Жанна вызвала некоего юношу в суд города Туля по делу о женитьбе; в ходе сего процесса она многократно ходила в Туль и потратила ради этого дела почти все, что у нее было. Сей юноша, зная, что она жила с названными женщинами, отказался на ней жениться; он умер, пока дело еще рассматривалось. Вслед за тем Жанна, по нетерпению своему, оставила сию службу". В протоколе опять-таки сказано совсем другое: от брака отказалась именно девушка, и несостоявшийся жених подал на нее в суд. Обвинитель пытается создать иную картину: не сумев завлечь в свои сети бедного юношу, негодяйка сжила его со свету — очевидно, при помощи колдовства — и отправилась искать новых жертв.

Таких фантазий в обвинительном заключении было множество. Там говорилось, что Жанна с детства училась у старух колдовству, ходила на бесовские игрища под Деревом фей (и не лишилась девственности только из-за своего малолетства), заколдовала свой перстень, меч и знамя, хвасталась, что родит трех сыновей, один из которых станет папой, другой — императором, а третий — королем Франции. Обладая пылким воображением, прокурор переборщил: даже судьи увидели, что доля вымысла в его писанине сильно превышает допустимую, а сама Жанна с присущим ей здравым смыслом не оставила от статей обвинения камня на камне. Большинство их она отвергла, ссылаясь на свои реальные показания, которые мог прочесть любой желающий. Признала только то, что касалось ее военной деятельности, — да, она действительно хотела выгнать англичан из своей страны и не видела для этого другого пути, кроме военного. В этом д’Эстиве, давний прислужник англичан, видел ее главную вину.

Другие судьи, включая Кошона, были согласны с ним, но аккуратист-епископ потребовал переписать документ заново. 2 апреля на совещании в его резиденции это дело было поручено парижскому теологу Николя Миди, который справился с заданием всего за три дня. На сей раз в заключении было всего 12 статей. Никакой лирики, никаких вздорных обвинений — четко и сухо сформулированные выводы, основанные на реальных, но искаженных и перетолкованных фактах. Они касались главных "преступлений" Жанны: Дерева фей, голосов, мужского костюма, попытки самоубийства, уверенности в спасении души и, главное, — отказа подчиниться Церкви: "Сия женщина говорит и признает, что если Церковь пожелает, чтобы она совершила нечто противное повелению, кое, по ее словам, она, Жанна, имеет от Бога, она того ни за что не сделает, утверждая, будто хорошо знает, что все рассматриваемое в ходе сего процесса происходит по велению Божьему и ей нельзя чрез оное преступить. И в сих вещах она вовсе не желает полагаться на решение Церкви воинствующей или кого бы то ни было на свете, но лишь на Господа Бога". О стремлении Жанны изгнать захватчиков обвинитель говорил только вскользь, чтобы его не обвинили в политической ангажированности, — но отмечал, что ее голоса не любят англичан, что должно было наилучшим образом убедить судей в их сатанинской природе.

Конечно, "Двенадцать статей" были такой же фальшивкой, как "семьдесят". В этом документе нельзя было не заметить натяжек и явной лжи. Их и заметили — но только 35 лет спустя на оправдательном процессе. Теолог Гийом Буйе заявил там: "Что касается "Двенадцати статей", то лживость их очевидна. Составленные бесчестно и с намерением ввести в заблуждение, они искажают ответы Девы и умалчивают об обстоятельствах, которые ее оправдывают". Видимо, поэтому самой Жанне документ на сей раз не показали — рисковать дальше было нельзя.

5 апреля суд на очередном собрании утвердил обвинительное заключение, с него сняли копии и разослали экспертам — епископам, теологам и правоведам из числа сторонников англичан. В сопроводительном письме Кошон и Леметр просили в кратчайший срок сообщить: "Не противоречат ли эти показания или некоторые из них ортодоксальной вере, Святому Писанию, решениям святой римской церкви, одобренным этой церковью мнениям и каноническим законам; не являются ли они возмутительными, дерзкими, преступными, посягающими на общий порядок, оскорбительными, враждебными добрым нравам или как-нибудь иначе неблаговидными, и можно ли на основе названных статей вынести приговор по делу веры".

В течение двух недель в трибунал поступило более 40 экспертных заключений, причем все они согласились с доводами обвинения. Вот лишь один типичный отзыв, принадлежащий перу Занона де Кастильона, епископа Лизье, чью кафедру вскоре занял не кто иной, как Пьер Кошон: "Учитывая низкое происхождение, безумные, а в некоторых случаях надменные показания сей женщины и оценив, в каком виде и каким образом получала она, по ее утверждениям, свои видения и откровения, а также иные правдоподобные обстоятельства ее речей и деяний, следует допустить, что сии видения и откровения не исходят от Бога через посредничество святых, как она сие утверждает: напротив, скорее следует предположить одно из двух: либо они являются наваждением и обманом демонов, кои обращаются ангелами света и порой видоизменяются по образу и подобию разных людей, либо же они являются ложью, порожденной человеческим измышлением, с целью обмануть простецов и невежд… И когда она говорит, что не желает вверить свои речи и поступки решению и суду воинствующей Церкви, она тем самым наносит великий ущерб могуществу и авторитету Церкви. Если же она получила надлежащие и милосердные наставления, поучения и торжественные призывы и требования доверить толкование ее показаний и признаний, как обязан поступать всякий верующий, суду и решению нашего сеньора папы, всеобщей Церкви, собранной на Вселенском Соборе, или иным предатам Церкви, кои имеют на то власть, и если, с сердцем закоренелым, она гнушается и отказывается сие сделать, следует считать ее схизматичкой и подозреваемой в ереси".