Хаос Шарпа - Бернард Корнуэлл

Шарп, сидящий у постели раненого, подумал, стал бы он другим человеком, если бы знал свою мать, если бы был воспитан ею. Он вспомнил, как леди Грейс, умершая три года назад, однажды сказала ему, что он полон гнева. Не потому ли в нём этот гнев? Но его он заставил себя, как всегда, перестать думать о Грейс. Это всё ещё было слишком больно. Он заставил себя улыбнуться:

— Вы говорили об Эми, когда спали, Дэн. Это ваша жена?

— Эми? — Хэгмэн заморгал удивлённо. — Эми? Я о ней годы не вспоминал. Она была дочкой ректора, сэр, дочкой ректора, и она делала вещи, о которых ректорская дочь не должна даже знать.

Он хихикнул, это, должно быть, отозвалось болью, и Хэгмэн скривился и застонал, но Шарп был уверен, что у Хэгмэна есть шанс. Первые два дня его трепала лихорадка, но она прекратилась.

— Долго мы здесь пробудем, сэр?

— Так долго, сколько понадобится, Дэн. Если правда — сам не знаю. Мы остаёмся здесь, пока не выполним приказ полковника.

Письмо генерала Крэддока и заявление Кристофера, что он едет к главнокомандующему, сильно изменили отношение Шарпа к подполковнику. Подполковник был явно по горло в своей загадочной работе. Шарп теперь задавался вопросом, верно ли он истолковал слова капитана Хогана о том, что за Кристофером надо присматривать. Может, Хоган хотел, чтобы он защищал подполковника, который занят чем-то необычайно важным? Так или иначе, Шарп выполнял приказ, от исполнения которого его мог освободить лишь подполковник. И всё же он чувствовал вину, потому что он со своими людьми отдыхал на вилле, в то время, как на юге и востоке война продолжалась.

По крайней мере, он думал, что боевые действия продолжаются, потому что достоверных известий в течение нескольких дней никто сообщить не мог. Коробейник, продававших костяные пуговицы, стальные булавки и штампованные оловянные медальоны с ликом Девы Марии, сказал, что португальцы все еще удерживают мост в Aмаранте, где они отразили атаку большой французской армии. Он также утверждал, что французы направились на юг, к Лиссабону. Затем распространился слух, что маршал Сульт всё ещё в Опорто. Монах, который просил подаяния на вилле, принёс те же новости.

— Это хорошо, — заметил Шарп в разговоре с Харпером.

— Почему это, сэр?

— Если Сульт сидит в Опорто, есть ли шанс, что он возьмёт Лиссабон? Нет, потому что дальше Опорто лягушатники не продвинулись.

— Но, говорят, они уже к югу от реки!

— Возможно, несколько проклятых кавалеристов, — ответил беспечно Шарп, хотя его беспокоило отсутствие информации о происходящем.

К своему удивлению, Шарп ждал возвращения подполковника Кристофера, который мог рассказать о развитии событий.

Кейт, несомненно, ждала мужа с ещё большим нетерпением, чем Шарп. В течение первых нескольких дней после отъезда подполковника она избегала Шарпа, но чем дальше, тем чаще они встречались у постели Хэгмэна, которому Кэйт приносила еду и подолгу сидела и беседовала с ним. Постепенно она убедилась, что Шарп вовсе не грубый мужлан, как показалось ей вначале, и она начала приглашать его в парадные комнаты на чай, который заваривала собственноручно в украшенном лепными розочками фарфоровом чайнике. Иногда компанию им составлял и лейтенант Висенте, но он почти ничего не говорил, только сидел на краешке стула и не сводил с Кейт печального обожающего взгляда, а если она с ним заговаривала, краснел и запинался. Кейт отводила взгляд, тоже смущенная, потому что ей, кажется, лейтенант тоже нравился. Шарп чувствовал, что она всегда была очень одинока. Однажды вечером, когда Висенте проверял посты, она рассказала, как росла в большом доме в Опорто единственным ребёнком, как её посылали учиться в Англию.

— Нас было три девочки, мы жили в доме пастора, — рассказывала она.

Это был холодный вечер, и она сидела у огня, разожжённого в изразцовом камине гостиной.

— Его жена учила нас готовить, убирать и шить, — продолжала Кейт. — А пастор преподавал священное писание, немного французского, немного математики и Шекспира.

— Я столькому не учился, — сказал Шарп.

— Вы же не дочь богатого купца, — улыбнулась Кейт.

Позади нее кухарка вязала в вечернем сумраке. Когда Кейт находилась в обществе Шарпа или Висенте, с ней всегда была одна из служанок, видимо, чтобы у мужа не было никаких оснований для подозрений.

— Отец хотел, чтобы я во всём достигла совершенства, — задумчиво продолжала Кейт. — Он был странным человеком, мой отец. Он делал вино, но не пил его. Говорил, что Бог этого не одобряет. Подвал здесь полон хорошего вина, и он добавлял к нему каждый год всё больше, но никогда не открывал бутылку для себя, — дрожа, она придвинулась к огню. — Помню, что в Англии всегда было холодно. Я это ненавидела, но мои родители не хотели, чтобы я училась в Португалии.

— Почему нет?

— Они боялись, что я заражусь папизмом, — промолвила она, нервно перебирая бахрому шали. — Мой отец был очень настроен против папизма. Он хотел, чтобы я вышла замуж только за последователя англиканской церкви, а иначе…

— Что иначе?

— Я потеряла бы свое наследство, — ответила она.

— Теперь это не страшно, — сказал Шарп.

— Да, — отозвалась она, поднимая на него глаза, в которых отражались блики огня. — Да…

— Это и есть то самое наследство? — спросил Шарп, подозревая, что вопрос неделикатный, но ему было интересно.

— Этот дом, виноградники, — Кейт, очевидно, нисколько не оскорбилась. — Винодельня. Сейчас всем этим управляет пока опекун, хотя моя мать пользуется доходами, конечно.

— Почему она не вернулась в Англию?

— Она жила здесь больше двадцати лет, — ответила Кейт, — Здесь её друзья. Но теперь? — она пожала плечами. — Возможно, она вернётся в Англию. Она всегда говорила, что вернётся домой, чтобы снова выйти замуж.

Она задумчиво улыбнулась.

— А здесь она не может выйти замуж? — спросил Шарп, вспоминая красивую женщину, садящуюся в карету возле Красивого Дома.

— Здесь все — паписты, мистер Шарп, — смеясь, заявлиа Кейт. — Хотя я подозреваю, что она нашла кого-то не так давно. Она начала больше следить за собой. Одежда, волосы… Впрочем, может быть, мне это показалось.

На мгновение она примолкла. Спицы кухарки пощёлкивали, полено лопнуло, испустив фонтан искр. Одна пролетела сквозь каминную решётку и затлела на коврике. Шарп наклонился и придавил её подошвой. Часы Томпэна в вестибюле пробили девять.

— Мой отец полагал, что женщины в его семье могут сбиться с пути добродетели, поэтому он всегда хотел, чтобы винодельню унаследовал сын, — продолжала Кейт, — Этого не произошло, поэтому он постарался связать нам руки.